Книга драконов

— У меня есть кое-какая идея, — сказал Бронштейн.

На губах Боруха зародилась тихая улыбка, но в глазах по-прежнему плескалась печаль.

— У тебя всегда есть идея, Лева. Всегда. [1]

Сумасшедший монах был совсем не таким сумасшедшим, как думали люди. У него все было очень четко просчитано. Он умел дергать за ниточки, управляя людьми. А уж его искусство соблазна…

Стоя в покоях царицы, он задумчиво созерцал свое отражение в позолоченном зеркале. Его глаза тоже казались золотыми. Ну, почти.

«Как у дракона», — подумал он.

Вот тут он был не прав. Глаза у драконов были угольно-черные. Как сама чернота. Исключение являла только царица драконов. У нее глаза были зеленые, как океан, как зеленая подводная тьма, и светлели только к самому центру. Но безумный монах никогда не спускался на скотный двор и не рассматривал драконов, запертых в денниках. И с драконюхами не разговаривал. Не отваживался.

Если и существовало что-то на свете, чего боялся Распутин, так это были драконы. Причем все дело было в пророчестве. При всей своей расчетливости он оставался человеком глубоко суеверным. Крестьянское происхождение, знаете ли.

На его родном сибирском диалекте пророчество звучало еще убедительней.

«Вот только тут, в центре империи, не найдешь никого, кто бы понимал по-сибирски, — думал монах. — А мое место здесь. В центре».

Уж он-то знал с самого начала, что родился для более судьбоносной цели, чем добыча скудного пропитания в сибирских тундрах, по примеру родителей.

«И чем смерть в холодных водах Туры, где погибли мои брат и сестра…»

Усилием воли отогнав столь черные мысли, он быстрым движением поцеловал свое отражение в зеркале.

— Ну не очаровашка? — спросил он вслух.

Вид собственного лица неизменно поднимал ему настроение. А как радовались ему придворные дамы!

— Батюшка Григорий, — прозвучал тихий одышливый детский голосок где-то на уровне его бедра. — Возьми на ручки!

Безумный монах был не настолько безумен, чтобы отказать единственному сыну царя. Пусть этот мальчик был болен, пусть временами он был совсем плох — в один прекрасный и не столь уж далекий день наследник станет царем. Так было предначертано звездами. Это же предрекал и Господь Бог, посылавший отцу Григорию сны, в которых сплетались пламень и лед.

— Со всем моим удовольствием, — сказал он, нагибаясь и поднимая мальчика на руки.

Держать его приходилось со всей осторожностью. Надави чуть сильней — и на хрупком тельце появятся синяки свекольного цвета и со свеклу же размером. И пройдут только через много недель.

Мальчик доверчиво посмотрел на него и сказал:

— Пойдем проведаем маму!

На физиономии отца Григория возникла волчья ухмылка.

— Пойдем, — сказал он. — Со всем моим удовольствием.

И чуть ли не пританцовывая двинулся по длинному залу с царевичем на руках.

Я же, будучи в очередной раз лишен возможности намекнуть самодержцу на беспросветную глупость им задуманного, решил вернуться в свои покои — навестить молодую жену. Мы с ней встретились около года назад на белом балу. Помнится, на ней было девственно-белое платье, оставлявшее открытыми безупречные плечи, а бриллиантовое ожерелье охватывало точеную шейку, словно ограждая ее. Я был до того очарован, что снова женился, не выждав даже года со времени смерти моей прежней супруги. Лишь много позже я установил, что бриллианты вообще-то принадлежали ее сестре и лично мне почти совсем ничего не досталось.

Только-только миновал полдень, и она, вероятно, прилегла подремать. Или решила поразвлечься. Оставалось надеяться, что она не с кем-нибудь из своих обожателей. Когда берешь такую молоденькую жену, неизбежно возникает проблема — как улучить минутку с нею наедине. Ну, по ночам она, естественно, вся моя; но как знать, чем она занимается днем?

Я и не знал. И знать не хотел. Когда до меня дошло, что я ничего не хочу знать, я круто развернулся на ходу. Мой каблук прокрутился по паркету с визгом, чем-то напоминавшим визг рожающей свиноматки. Я знаю, о чем говорю, у меня за городом ферма, и я много раз все это видел.

В этот момент я принял решение. Быстрое такое решение. Вот за это царь и любит меня, ведь в его окружении пруд пруди нерешительных. Высокородное старичье вечно колеблется, не в силах выработать твердое мнение ни по какому вопросу. Прямо как сам государь. Надо думать, это у них в крови. В комплекте с многочисленными болячками. Вырождение, знаете ли. Из-за близкородственных браков.

А решение мое было таково. Вот пойду сейчас на скотный двор, навещу драконов. Попробую, не получится ли их постичь. Им присущ разум, странный и темный. Или не разум. Во всяком случае, не такой, каким мы, люди, его понимаем; скорее, это нечто наподобие хитрости. Если бы мы могли поставить эту хитрость себе на службу, примерно так, как обеспечили себе их верность, — многие столетия плена, знаете ли, да еще длинный поводок время от времени. Почти та же история, что и с казаками. Если мне повезет и я разрешу эту вековую загадку, царь, чего доброго, наконец удостоит меня графского титула. Его выродившейся аристократии не повредит свежая кровь. Вот тогда он начнет к моим советам прислушиваться. А я смогу навещать свою молодую жену Ниночку, когда пожелаю и ни о чем не тревожась.

Я шагал по дворцовому коридору и улыбался. Принятие решения всегда улучшало мне настроение. Я глубоко дышал, кровь в жилах ускоряла свой бег. Казалось, мне вновь было всего пятьдесят.

Вот тут я и заметил безумного монаха. Он шел мне навстречу по коридору, неся на руках юного престолонаследника. Он единственный, кто отваживается брать мальчика на руки, не закутав предварительно в мягкие овчинные одеяла. Кожа у этого ребенка — точно хрупкий старый фарфор, любое прикосновение может ее повредить.

— Батюшка Григорий, — сказал я, приветственным жестом поднося руку ко лбу.

Пусть он по рождению мужик мужиком и мозги у него, как многим кажется, набекрень, я-то не настолько спятил, чтобы не оказать ему почета, которого он к себе требует. Юный царевич во всем его слушается. И не только царевич, но и его матушка Александра. Абсолютно во всем — ну, вы понимаете, что я имею в виду. Слухи разные ходят.

Он глянул на меня, равнодушно произнеся мое имя. Монах никогда не упоминает моего титула. Однако потом он улыбнулся. Этой своей мягкой, чувственной улыбкой, от которой женщины, говорят, теряют рассудок. По мне, улыбка выглядела вполне змеиной.

— Представьте меня своей супруге.

И в этот миг я понял: случилось страшное. То, чего я подспудно страшился. Моя Ниночка подпала под его чары. Значит, придется убить его. В одиночку или с чьей-нибудь помощью. И ради Ниночки, и ради себя самого.

Но каким образом это сделать?..

Внутреннее чувство подсказывало мне: ответ ждал внизу. В драконюшнях.

И я зашагал вниз.

Запах драконов всегда ощущается гораздо раньше, чем вы их увидите. Мускус бьет в ноздри, пока во рту не появляется привкус старых ботинок. Впрочем, в нем ощущается и нечто гораздо большее. Это запах могущества, и со временем я мог бы привыкнуть к нему.

Дверь громко заскрипела, когда я ее открыл. Драконы откликнулись таким же скрипучим воем, решив, что сейчас их будут кормить.

Драконы всегда голодны. Это из-за жаркого дыхания, которое нуждается в топливе. По крайней мере, так мне объясняли.

Я зачерпнул из ведерка пригоршню коровьих мозгов и закинул в ближайший денник.

Там тотчас же зашуршали громадные перепончатые крылья. В каждом деннике помещаются три или четыре дракона, потому что при совместном содержании они ведут себя тише. Я вытер руки о полотенце, нарочно для этого висевшее на деревянном гвозде. Прежде чем возвращаться к себе, надо будет помыться. А то нынешней ночью Ниночка нипочем не позволит мне к себе прикоснуться.

1

Для тех, кто сразу не разгадал реальных имен участников этого псевдоисторического диалога: один, Лев Бронштейн, — это Троцкий. Другой, Пинхас Борух, — лидер меньшевиков, более известный под партийным именем Павел Аксельрод. (Прим. ред.)