Страница 98 из 112
Он поднялся, бросил взгляд на мерную свечу в подсвечнике из раковины, отметил, что стоит глухая ночь — догорало восемнадцатое кольцо. Затем, стараясь не скрежетать железом, чтобы не разбудить спавшего в соседнем хогане Грхаба, начал облачаться в доспех. Натянул сапоги и плотную тунику, подбитую хлопком, возложил на грудь панцирь из кости и стальных пластин, с серебряным соколом у плеча, подпоясался широким ремнем с двумя длинными клинками, надел на запястья браслеты. Шлем, шипастый наплечник и щитки, прикрывавшие локти, бедра и колени, брать не стал, ибо время битв еще не наступило; сейчас он снарядился так, как подобает вождю, желавшему поразмыслить в ночной тишине, под темным небесным пологом.
Будто бы не грохнул он мечами, не стукнул браслетом о панцирь, и к порогу приблизился осторожно, как лисица к куропатке, но лишь переступил его, как Грхаб уже стоял рядом. Тоже в панцире и высоких сапогах, хоть и непонятно было, когда успел наставник облачиться, сунуть за пояс топор, а в руки взять свой железный посох и перевязь с метательными ножами.
— Хочешь поглядеть на звезды, балам? Пойти с тобой?
— Хочу побыть один, учитель. Подумать.
— Насчет свистуньи, а? — Грхаб неодобрительно покачал головой. — Я понимаю, надо разделаться с тем ублюдком, выпустить кишки за наших парней. Ты должен это сделать, балам, ты — вождь! Но ради нее я посохом бы не махнул, уплыл бы завтра, и все. Она, балам, может, и разделит с тобой постель, да не согреет ее и женщиной твоей не станет. Будет всегда сама по себе, как пустые ножны без клинка.
— Я знаю, — сказал Дженнак, — знаю, учитель. Но не могу же я бросить ее здесь Не могу, клянусь хитроумием Одисса!
— Ну, тогда иди, подумай. Глядишь, Одисс тебе что-нибудь и присоветует. А я постою тут, чтобы никто тебе не мешал. — Он встряхнул перевязью, и стальные лезвия протяжно зазвенели.
Дженнак похлопал его по плечу и вышел наружу. Его жилище было просторным, сложенным из бревен и крытым поверх них дерниной; имелся в нем очаг, ибо сезон Увядания в Ибере теплом не баловал. В этот сезон шли здесь ливни, дули пронзительные ветры, иногда падал с неба белый пух, а море непрерывно штормило. Так продолжалось с середины месяца Дождя до месяца Бурь; но сейчас наступил месяц Молодых Листьев, ветер стих, серые тучи развеялись, и горные склоны вновь одела зелень. Можно было бы отправиться в обратный путь после шестимесячной стоянки в Ибере, если б не Чолла, свистунья… Вот и досвистелась!
Он обвел взглядом свой лагерь, дремавший под серебристым светом луны. Жаль покидать его! Люди устроились тут с основательностью бывалых ветеранов: воздвигли полсотни хижин для жилья и перенесенного с кораблей груза, две сторожевые башни, на которых постоянно дежурили воины и кейтабские сигнальщики, выстроили прочную изгородь с навесом у ведущей вниз тропы. Огораживать весь стан необходимости не было, так как пришельцы из Эйпонны расположились на плоской вершине утеса, того самого, напоминавшего сломанный зуб, где встретили их при высадке люди Умбера Уриеского. Эта обрывистая скала высотой в тридцать локтей напоминала неприступную крепость. В северном ее конце высился гранитный клык, а с южного склона, более пологого, спускалась дорога к воде, причалам и лежавшей перед ними площадке — единственный безопасный путь, по которому можно было подняться в лагерь. Его перегородили частоколом с воротами и навесом, а под навесом, для устрашения воинственных дикарей, поставили четыре метательных машины, сейчас уже убранных. Поселение иберов, хольт Уриес, тоже расположилось на скале, торчавшей по другую сторону площадки; оттуда и доносился грохот барабанов, разбудивших Дженнака.
Забравшись на гранитный клык, он присел, широко расставил ноги в тяжелых сапогах, и оперся о кулаки подбородком. К востоку, к морю, темной лентой с серебристыми проблесками уходил фиорд, протянувшийся на двадцать полетов стрелы узкий залив, напоминавший соленую реку. Прямо внизу, под скалами, он заканчивался округлой и тихой бухтой, где у причалов, в обсидиановой темной воде, застыли кейтабские драммары с выпущенными балансирами и неуклюжие ладьи уриесцев. За причалами лежала квадратная площадь, выровненный и очищенный от камней клочок земли; с запада его огораживала конюшня и несколько складов для сушеной рыбы, мяса и зерна. Склады были уже пусты; все запасы из них покоились в трюмах драммаров, вместе с иберским серебром, но в конюшнях еще стояли лошади, три жеребца и восемь отборных кобыл, которых Дженнак собирался увезти в Эйпонну. Рядом с уриесскими ладьями не было видно ни человека, ни огонька, однако все драммары освещались факелами, и там неизменно стояла стража. С приходом теплого сезона две сотни кейтабцев ночевали не в лагере на скале, а на своих судах, как и сам О’Каймор, утверждавший, что земля слишком твердая для его боков и на ней ему плохо спится. Впрочем, в минувшие дни он часто покидал «Тофал» ради пиров и попоек, устраиваемых Умбером, ради торговых дел и всяческих хитрых обменов, и ради местных женщин, находивших его необычную внешность весьма привлекательной.
Грохот барабанов внезапно смолк, и в обрушившейся тишине Дженнак различил тонкое и жалобное лошадиное ржание. Приносят в жертву Одону коня, подумал он и зажал уши. Сердце его пронзило болью; убийство лошадей казалось ему таким же преступлением, как насильственная смерть ребенка. С первого взгляда, с первого вздоха, как кони попались ему на глаза, он был очарован — да что там!., пленен и покорен! У этих животных было все, чего недоставало быкам, тапирам, ламам и верблюдам — изящество и резвость, благородный вид, красота, преданность и несомненный ум. Вдобавок они отличались силой; они могли катить колесницу с рассвета до заката с недостижимой для быков скоростью, они могли нести поклажу или человека в боевом вооружении, они могли мчаться, как ветер, и сами казались потомками ветров! Воистину, они были совершенны, как атлийский нефрит, и ради них одних стоило отправиться сюда, в Земли Восхода!
И таких животных иберы убивали, приносили в жертву своим кровожадным демонам…
Дженнак коснулся груди и дунул на ладонь, провожая священным жестом гибнущих скакунов, словно то были люди. Смерть их, да и само понятие жертвы, мнились ему варварством, нарушением всех заповедей кинара и Чилам Баль; ведь единственной жертвой, признаваемой благими богами Эйпонны, являлось Песнопение. Но люди Уриеса, а также всех других владений, управляемых местными князьями, резали на алтарях и коней, и иных животных, и красивых девушек, когда Одону, Зеану или Мирзах хотелось понюхать человеческой крови. Мужчин, правда, не трогали: мужчины собственного клана все, как один, были воинами, а чужаки — двуногим скотом, рабами, что жили хуже скота и трудились еще тяжелей. Еще один обычай Риканны, столь же нелепый и жестокий, как страх перед богами, как желание умилостивить их или наказать, отстегав деревянного идола плетью… Конечно, все эти бесчисленные боги и божки, которым поклонялись в Ибере и в Лизире, в Нефати и, по слухам, во всех прочих риканнских землях, были ложными, являлись не богами, но демонами и гнусной нечистью, хуже клыкастого Хардара или осьминога Паннар-Са. Ибо истинный бог не торгует своей благосклонностью, не продает ее за дым от паленого мяса; бог, как утверждал Чоч-Сидри, советчик человеку, его строгий отец, его совесть, а не меч, подвешенный над его шеей.
Но что взять с дикарей?
Тоскливый лошадиный вопль смолк, грохот барабанов не возобновился, и теперь ничто не мешало Дженнаку думать и вспоминать. В небесах пылали звезды, торила меж ними свою дорогу луна, а он все сидел и сидел на самом краю обрыва, воскрешая в памяти то, что случилось с ним за последние шесть месяцев.
Иберы оказались благоразумней метателей дротиков из Лизира: они, конечно, любили подраться, но не желали умирать — тем более объятыми пламенем, как жертвы собственным богам. Когда багровый ливень пронесся над их головами, опалив береговой гранит, тогда их князь, Умбер Уриеский, сообразил, что навестили его вовсе не мстительные соседи и не разбойники с ближних островов, а сыновья самой Мирзах, огненосной богини. Умбер, огромный, тучный и весьма гневливый, был, однако, человеком твердых понятий, и ссориться с теми, кому боги ворожат, не собирался. Наоборот, союз с пришельцами, повелителями огненных струй и острого оружия из серебряного несокрушимого металла, сулил изрядные выгоды — скажем, тем же соседям можно было пустить кровь, не говоря уж о презренных морских разбойниках и прочих недоумках. И потому Умбер не стал обороняться у причалов или прятаться с дружиной в своем хольте, не повел людей с берега в тесные ущелья, чтобы устроить там засаду, а начал делать миролюбивые знаки — лить из рога вино, размахивать пустыми ножнами и показывать оборотную сторону щита.