Узы крови

Проживи Джанни хоть тысячу лет, и то не ожидал бы услышать такое от этого человека и в этом месте. Казалось, все его кошмары сконцентрировались в одной этой фразе, которая кратко и емко выразила весь тот груз стыда, который возложил на него отец, тот семейный грех, от которого он бежал. Никто не знал об этой отвратительной тайне — никто, кроме тех, кто принимал участие в выполнении наказа той ведьмы. Никто…

А потом к Джанни вернулась та картина, которую он изо всех сил старался изгнать из памяти навсегда, и которая по-прежнему заставляла его просыпаться почти каждую ночь. И он снова оказался там — еще ребенком, в том самом монастыре, куда с такой неохотой отправили его родители после того, как он много месяцев умолял их отпустить его учить Христовы слова. Джанни лежал на полу, веревки больно врезались ему в кожу, розга поднималась и опускалась, оставляя отвратительные рубцы и пуская кровь. А брат Лепидус с безумным взглядом орудовал розгой, требуя полного перечисления всех его грехов. Одиннадцатилетнему мальчишке больше не в чем было признаваться. Не в чем — кроме той единственной семейной тайны, которую он дал слово хранить. И он нарушил слово, чтобы прекратить свои мучения. Рассказал человеку с безумным взглядом обо всем. О Жане Ромбо и шестипалой руке Анны Болейн.

— А! Значит, это правда.

Голос Карафы вернул Джанни из кошмара воспоминаний в комнату, где только что пошла прахом его жизнь.

И он возвратился к морщинистому лицу, которое улыбалось ему сверху вниз.

— Эти… останки. Они могут оказаться полезными. Имперский посол в Англии так считает. Он пытается вернуть страну в лоно Единой Церкви под нежной рукой благочестивой королевы Марии. Ее сестру, дочь той королевы-ведьмы, может понадобиться… убеждать, чтобы она продолжала сие доброе дело. — Старик положил узловатые пальцы на плечо Джанни. — Ты можешь доставить нам руку этой ведьмы?

Кошмар не прекращался. Джанни невольно перешел на итальянский, и его тосканский выговор стал очень заметен.

— Ваше святей… э-э… ваше преосвященство. Ее закопали еще до моего рождения. Во Франции. Я не знаю, где именно. Только три человека знают.

— И кто они?

В кошмаре негде спрятаться.

— Мои мать и отец. И еще один человек. Если они ещеживы.

Эти слова прозвучали как мольба.

«Оставьте меня в покое! Они умерли! Мое прошлое умерло!»

— А почему им не быть живыми?

— Они в Сиене. Там погибло так много народа. Они…

Джанни замолчал, внезапно поняв, что говорит этому человеку то, о чем тот и так прекрасно знает.

— Ах да. Сиена. — Тонкие пальцы кардинала впились в тело Джанни у основания его шеи, заставив его принять на себя тяжесть старческого тела. — В таком случае мы нашли для тебя поручение, сын мой. Ты отправишься в Сиену. Ты узнаешь, кто из этих людей жив. И заставишь их привести тебя к той руке. А потом отвезешь ее в Англию. Ради вящей славы Божьей.

Даже в самых страшных его кошмарах хотя бы оставалась возможность проснуться. Джанни снова начал лепетать:

— Мой… Жан Ромбо, святой отец. Он перенес ужасные пытки ради этой… этой ведьмы. А моя мать… она никогда не предаст его и его дело.

— А третий свидетель? Ты упоминал о троих.

Новое видение. Перед Джанни снова предстал этот третий, добрый и мягкий Фуггер. Размахивая своей единственной рукой, он склоняет какой-то латинский глагол, помогая талантливому ребенку Джанни в его учении. Он снова вспомнил одну часть той саги, упоминание о которой всегда пробуждало в Фуггере стыд. Однажды он нарушил свою клятву и предал Жана и Анну Болейн — но потом искупил свою вину. В конце концов Фуггер спас Жану жизнь. Но теперь, по прошествии стольких лет, какая сила способна заставить его нарушить слово во второй раз?

На мгновение Джанни отчаялся. А потом пришло еще одно видение, изгнавшее все остальные. Во время тех уроков рядом с ним сидел друг детства. Друг детства, которому не хотелось учить латынь и греческий, но чье невнимание единственная рука любящего отца неизменно вознаграждала лаской.

Мария. Дочь Фуггера. Маяк во тьме. Единственное существо, которое Фуггер любил сильнее, чем Жана Ромбо.

— Думаю, ваше святейшество, я смогу найти способ. Карафа радостно улыбнулся. Он больше не стал уточнять, как к нему следует обращаться. В конце концов, очень скоро это обращение действительно будет относиться к нему.

— Сын мой, я ни на минуту не усомнился в том, что ты его найдешь.

Джанни смотрел, как иезуит подходит к трону, кланяется, целует кольцо. Он узнал того англичанина, как только увидел его в приемной. Томас Лоули был в числе учителей Джанни, когда он только приехал в Рим три года назад. Не стоило удивляться тому, что сам Джанни не был узнан: для Лоули он был всего лишь одним из сотни только что набранных мальчишек. Но Томас запомнился ему как типичный представитель своего ордена: добрый, терпеливый, терпимый. Его уроки преподавались с лаской, а не с поркой, к которой Джанни привык в Монтекатини Альто. Поначалу он наслаждался этим и делал немалые успехи. Но, взрослея, он понял, что это на самом деле — слабость. Именно поэтому Джанни рано бросил учебу, стремясь к более жесткой дисциплине регулярных писцов, подчинявшихся самому Карафе, который славился своим отвращением к иезуитам. У них Джанни мог меньше думать и больше делать. Гораздо больше.

Когда прошел первый шок, вызванный словами Карафы, Джанни понял, что никакое другое поручение не стал бы исполнять с такой готовностью. Казалось, будто вся предшествующая жизнь вела Джанни к этому моменту, словно стрелу, ищущую мишень. Тут ощущалась неизбежность предназначения. Грехи, совершенные его отцом, ошибочно проникнувшимся рвением к делу этой ведьмы, нанесли большой ущерб единой вере. Жан Ромбо уничтожил самую возможность борьбы в тот момент, когда протестантизм был еще неоперившимся птенцом. Он даже убил князя Церкви. И кому, как не его сыну, возместить ущерб, причиненный французским палачом? Шестипалая рука королевы Анны тяжким злом давит на всю его семью. И он, Джанни, освободит их из-под этого гнета. Только он может восстановить доброе имя Ромбо.

Переговоры кардинала с Томасом Лоули длились недолго: Карафа быстро прочел письмо, которое вручил ему англичанин. Спустя мгновение святой отец уже снова манил к себе Джанни.

— Брат Джанлукка. — Он назвал полное имя Джанни. — Брат Томас.

Двое названных молча кивнули друг другу. Кардинал продолжил:

— Имперский посол изложил нам то, что необходимо сделать. Нельзя допускать неудачи: прибытие останков в Лондон будет очень полезно для нашего дела. Вам не следует знать, почему именно. Просто знайте, что это так.

Они поклонились и стали ждать продолжения.

— Наш друг из Общества Иисуса, — оба услышали, с каким отвращением Карафа произнес эти слова, — имеет письма к имперской армии у Сиены, которые позволят вам быстро попасть в город. Оказавшись там, этот наш слуга постарается найти тех, кто поможет успешно завершить наши поиски.

— «Оказавшись там», ваше преосвященство? Значит, город пал?

Голос Томаса звучал мягко, глаза были неопределенно устремлены куда-то в лоб кардиналу, руки спокойно сложены перед ним. Такой манере держаться обучали всех иезуитов, особенно при общении со власть имущими.

Кардинал узнал эту манеру, и из его голоса исчезла всякая любезность.

— Сиена приняла условия сдачи семнадцатого апреля, вчера. Те, кто пожелают, могут выйти из города двадцать первого, со всеми воинскими отличиями. Это позволит вам успеть туда, чтобы войти в город с триумфом, вместе с победителями.

Кардинал сидел на самом краешке своего трона. Теперь он откинулся назад и провел рукой по глазам, внезапно представ по-настоящему старым.

— Теперь идите. У этого моего слуги есть деньги. Он Уже нанял верных людей и приготовил коней. Ступайте! И да пребудет с вами Бог, и да ведет Он вас во всем.

Бритоголовый едва дал им время произнести «Аминь» и увел их из комнаты для аудиенций. Другой прислужник, ко всеобщему огорчению, объявил, что на сегодня прием закончен.