Оракул мертвых

На светофоре ей удалось встать левее «мерседеса» и украдкой взглянуть на водителя: им оказался мужчина лет за пятьдесят, с загорелым лицом, черными волосами и бородой, отмеченными сединой. На нем был светлый свитер и синий блейзер. Руки, лежавшие на руле, сильные и аристократичные, явно принадлежали не простому человеку. Когда зажегся зеленый, Мирей снова села ему на хвост, соблюдая определенную дистанцию, но не теряя его из виду.

Начинало светать, но небо покрывали большие тучи, быстро пробегавшие с запада на восток. «Мерседес» поехал в сторону Фалера, а потом далее, курсом на мыс Сунион. Мирей сверилась с картой и, выяснив, что вплоть до храма Посейдона больше нет других дорог, ведущих в глубь полуострова, решила держаться подальше, опасаясь вызывать подозрения у водителя «мерседеса». На Сунион она приехала около часу дня: солнце только-только показалось над горизонтом, его лучи там и сям пронзали насквозь завесу облаков, сгущавшихся над морем. Один из длинных потоков света внезапно попал на дорический храм на вершине мыса, и он засиял, словно лилия, ярко и величественно выделяясь на фоне морской воды и туч на небе. Ветер, овевавший утес со всех сторон, клонил поле дрока, пуская по нему волны, более короткие и порывистые, чем те огромные и торжественные, что бороздили море.

«Мерседес» остановился у густых зарослей молочая. Человек в непромокаемом плаще застыл в неподвижности на скале перед храмом, который теперь стал серым, как небо, нависавшее над ним. Мирей поставила машину перед последним поворотом после отеля «Посейдон», заглушила двигатель и стала незаметно наблюдать за ним. Незнакомец простоял так минут десять. Казалось, его маленькая, прямая и темная фигура бросает неравный вызов белым колоссам, поддерживающим архитрав святилища. Потом он обернулся и пошел к утесу, нависавшему над морем. От порыва ветра его плащ внезапно надулся, и на мгновение он стал похож на огромную птицу, собравшуюся взмыть в небо над свинцовым простором Эгейского моря. Вдалеке вокруг острова Патрокла, черного и блестящего, словно спина кита, кипела белая пена.

Когда «мерседес» снова двинулся в путь, оставляя позади море и направляясь на север, в глубь Аттики, Мирей последовала за ним и ехала на некотором расстоянии позади еще на протяжении часа. У нее не было времени позавтракать, ей хотелось есть и спать, и странное путешествие казалось теперь бесполезным и бессмысленным. Она уже раздумывала о прекращении слежки, как вдруг «мерседес» съехал с шоссе и отправился по фунтовой дорожке, поднимавшейся налево к маленькому одинокому домику, стоявшему на краю молодой дубовой рощи. Она припарковала машину и пешком поспешила дальше, прячась за выступом скалы.

Незнакомец постучал в дверь. Ему отпер старик, который, впустив его, закрыл дверь за его спиной. Собак поблизости не было, и Мирей осторожно подошла к окну, выходившему на рощу. При малейшем шуме она сможет мгновенно спрятаться среди зарослей. Ее взгляду предстала комната в несколько метров, освещенная парой окон, — мастерская художника.

В углу стоял тазик с сырой глиной, прикрытый куском нейлона, с другой стороны виднелся свежий рельеф, представлявший сцену рыбалки: мужчины с худыми руками забрасывали сети с лодки, над которой стоял солнечный диск, а вокруг, в сети и за ее пределами, плескались дельфины. Человек, приехавший на «мерседесе», снял плащ и сидел на скамейке в профиль к Мирей. Старик же находился к ней спиной. Ей виден был только его затылок: грива седых волос, спадавших на воротник хлопкового фартука. Она с трудом разбирала их разговор.

— Рад видеть вас, адмирал. Пришли закончить работу? — спрашивал старик.

— Да, я приехал именно за этим. Я тоже рад видеть вас, мастер. Как поживаете?

— Как человек, чувствующий близость конца.

— Почему вы так говорите?

— Я слишком давно живу на свете — как вы думаете, сколько мне осталось?

— И это вас тревожит?

— Я теряю зрение… Наступает ночь.

— Была ли на свете хоть одна ночь, за которой не последовал бы рассвет?

— Эта мысль не утешает меня. Я не могу отделить себя от способности видеть природу… навсегда.

От порыва ветра в роще поднялся сильный шум, и какое-то время Мирей ничего не слышала, она только видела голубые глаза незнакомца, блестевшие мрачным блеском, словно единственные искры жизни в сером пространстве комнаты. Он снова заговорил, потом выслушал ответ собеседника, неподвижно сидя на своей скамейке, сжав руки между колен, а художник время от времени подходил поближе, прикасался к его лицу длинными, тонкими пальцами, словно пытаясь запомнить черты его лица, чтобы потом сохранить их в глине. Он делал портрет незнакомца.

Мирей то и дело оборачивалась и оглядывалась, боясь, что кто-нибудь заметит ее, но место было уединенным, а ветер все сильнее шумел в роще. Она больше не слышала их слов, но стояла у окна до тех пор, пока старый художник не закончил. Потом она увидела, как он снял фартук и вымыл руки, а когда он отошел от окна, взору Мирей открылся оконченный им портрет — барельеф, где изображалось лицо позировавшего мужчины, одно лишь лицо, с закрытыми глазами — то был сон… или смерть?

Лицо, утратив жесткую напряженность и повелительность взгляда, приобрело выражение таинственного покоя, степенной и торжественной величественности спящего короля.

Скульптор проводил гостя до дверей, и Мирей, спрятавшись за углом дома, снова услышала их разговор.

— Работа окончена: к вечеру я обожгу глину в печи.

— Не хватает лишь золота.

— Скорее привезите мне его: быть может, это мое последнее творение. Я хочу сделать его совершенным… а еще я хочу, чтоб вы объяснили, почему поручили его именно мне.

— Вы сделали мой портрет, вы трогали мою душу пальцами. Что я могу сказать вам такого, что вы еще не знаете в глубине своего сердца? Что же касается золота… я должен предупредить вас… это не будет бесформенный металл… вам придется разрушить… переделать… работу, быть может, вы сами же и выполнили ее много лет назад… или кто-то, подобный вам… Только так можно замкнуть круг и положить конец злоключениям, которые ни один человек, сколь бы терпелив он ни был, прежде не мог вынести… Вы сделаете это?

Старик кивнул:

— Для вас я это сделаю, адмирал.

— Я знал, вы не оставите меня. Прощайте, мастер.

Старик остановился на пороге и смотрел, как гость его садится в машину, а потом удаляется по пыльной дороге в сторону шоссе. Мирей взяла фотоаппарат и, прежде чем художник вернулся в свою скромную мастерскую, сделала снимок глиняной маски, находившейся прямо перед ней за слегка запотевшим оконным стеклом. Странно, но маска что-то смутно напоминала ей.

Мирей проснулась около двух часов дня и попыталась связаться с Мишелем в гостинице Эфиры, номер телефона он ей оставил, но служащий сказал, что, хотя у господина Шарье и забронирован номер, он еще не прибыл. Она спустилась на первый этаж и перекусила в баре, потом вызвала администратора и попросила вместо нее позвонить в Департамент древностей и узнать, числится ли в их ведомстве господин Аристотелис Малидис.

Служащий ответил, что Малидис ушел на пенсию и они больше ничего не знают о нем. Быть может, он вернулся в родной город, Паргу. Искать его следует именно там. Парга… Парга являлась главным городом муниципального округа, где находилась также и Эфира — может быть, Мишель тоже отправился туда на встречу с Малидисом?

Мирей вышла из гостиницы пешком и отправилась в фотолабораторию, куда по возвращении с мыса Сунион отдала свою пленку. Она попросила сделать черно-белые фотографии большого формата: они получились достаточно хорошими, хотя и немного нечеткими. Купив в канцелярском магазине карандаши и копировальную бумагу, она вернулась в свой номер в гостинице. Приложив кальку к снимку с изображением барельефа, она начала карандашом срисовывать его, внося там и сям кое-какие изменения, в соответствии с тем, как запомнила человека, позировавшего для портрета. Сняв кальку, она с удовлетворением взглянула на картинку. Получилось весьма похоже. На листе бумаги был изображен мужчина с сильным, глубоким взглядом и ярко выраженными чертами лица. Она убрала рисунок в сумку, села в машину и отправилась на кладбище в Кифиссии. Цветочный магазин был открыт. Мирей вошла и показала рисунок цветочнице: