Оракул мертвых

— Поклянись мне, что будешь осторожна и что завтра вечером придешь к Никосу.

— Обещаю. Клянусь. — Она в последний раз поцеловала его.

— И… послушай, я буду в институте, у телефона. Звони мне время от времени, если можешь.

— Если нам не перережут линию.

— Конечно.

— Да.

— Я су, хрисе му. [5]

— До свидания, любовь моя.

Элени побежала к воротам университета. Рядом, разбившись небольшим лагерем, несли дозор два молодых человека и девушка, они открыли дверь перед Элени и впустили ее. Элени обернулась, помахала ему рукой, и огонь костра осветил ее лицо, пылавшее от воодушевления. Казалось, она идет на праздник.

Клаудио поднял воротник куртки, чтобы укрыться от легкого, но пронизывающего ветра, который дул с севера, беспрепятственно проходя по всему проспекту Патиссион, длинному и прямому. Небо было ясное и звездное в эту ночь с пятницы на субботу. Элени права: что может случиться в столь прекрасную ночь, накануне выходного дня?

Он уже не хотел спать и раздумывал над тем, чтобы пойти на площадь Омонии, где всегда открыт бар, купить свежую газету и выпить хорошего турецкого кофе. Быть может, там окажется и какая-нибудь итальянская газета: «Ла Стампа» сразу же стала освещать студенческие волнения, на первой странице, а вот «Каррьере» еще не начала о них писать.

Он достал из кармана неначатую пачку «Ригас» и закурил сигарету, спрятавшись от ветра за фонарным столбом. Когда он поднял голову, ужасный звук внезапно разрезал спокойный ночной воздух, и чудовищная машина выехала из бокового переулка, а потом остановилась перед ним, ослепляя его фарами. Затем она повернулась, разрывая асфальт гусеницами, и двинулась по направлению к университету, за ней следовали два грузовика. С противоположной стороны быстро шел еще один танк. Через минуту они остановились перед Политехническим, повернув орудийные башни на колоннаду атриума.

Клаудио прислонился к фонарю и стал бить кулаком по холодному железу, снова и снова, до боли. Элени оказалась в ловушке.

Он бросился бежать по лабиринту улиц у подножия Ликабета, так быстро, что сердце его разрывалось. Потом остановился, задыхаясь, и снова помчался дальше, без цели, а потом наконец оказался на огромном пустом пространстве площади Синтагмы. Перед зданием Парламента два эвзона проходили взад-вперед своим торжественным шагом, неся караул у Могилы неизвестного солдата. Их черные, с золотом, кители поблескивали в ночи, белые юбочки развевались на ветру. Издалека они выглядели такими маленькими, что походили на кукол, вроде тех, какими доверху полны витрины туристических магазинов на Плаке. За их спинами спал вечным сном нагой мраморный воин, и слова великого человека прошлого, высеченные на камне над ним, казались проклятием в эту злосчастную ночь.

2

Афины, городская больница Кифиссии

17 ноября, 3.00

— Я дежурный врач, вы можете поговорить со мной.

— Меня зовут Аристотелис Малидис, я хотел бы знать о состоянии здоровья профессора Арватиса. Я сам отвез его сюда час назад.

Врач снял трубку и позвонил в отделение, чтобы получить нужную информацию.

— К сожалению, — сказал он через некоторое время, — пациент умер.

Ари опустил голову и трижды перекрестился на православный манер.

— Я могу поговорить с врачом, который им занимался? Профессор был одинок, я его помощник… у него не было в мире никого, кроме меня.

Врач снова позвонил в отделение.

— Да. Можете подняться. Спросите доктора Псарроса, это на третьем этаже.

Ари вошел в лифт. Поднимаясь, он смотрел на себя в зеркало на стене кабины. Резкий свет лампы лился ему налицо с потолка, ярко вырисовывая черты лица, отмеченного усталостью, невероятно старя его. Дверь открылась, впереди оказался длинный коридор, освещаемый неоновыми лампами. Два санитара играли в карты на посту. В стеклянной будке клубился дым, окурки сыпались через край пепельницы на столе. Ари спросил доктора Псарроса, его провели в кабинет. На столе врача стоял радиоприемник, передававший классическую музыку.

— Мое имя Малидис. Я час назад привез сюда профессора Арватиса. Я знаю… что он… умер.

— Мы сделали все возможное. Но было уже слишком поздно, он был безнадежен. Почему вы не привезли его раньше?

Ари колебался.

— От чего он умер?

— Остановка сердца. Возможно, инфаркт.

— Почему вы говорите «возможно»? Разве симптомы не очевидны?

— С этим человеком была какая-то странность, которую нам не удалось понять. Быть может, вы нам поможете. Скажите, как это произошло.

— Я расскажу вам, что знаю. А пока… Могу я его видеть?

— Да, конечно. Тело пока еще находится в палате. Номер 9.

— Спасибо.

Профессор Арватис покоился на больничной койке под простыней. Ари откинул край ткани и не смог сдержать слез. На лице старика еще остались следы мучений — о них свидетельствовали запавшие виски, черные круги у глаз, сведенная челюсть. Ари встал на колени, прислонившись лбом к постели.

— Я никого не нашел по этому адресу, профессор, только твое безумие и, быть может, мое тоже… О Боже, Боже, если б я тебя не послушался, ты еще был бы жив.

Он встал, коснулся лба профессора рукой, потом снова накрыл его лицо простыней. Взгляд его упал на противоположную стену: на стуле лежала одежда старика, на вешалке висел пиджак.

— Я еще кое-что должен сделать для тебя, профессор…

Ари оглянулся на дверь, а потом подошел к вешалке с пиджаком и стал рыться в карманах. Он достал оттуда маленькую связку ключей, на каждом из которых висела пластиковая табличка. Выйдя, он направился в кабинет доктора Псарроса, но, уже собравшись было войти, услышал, как тот говорит по телефону:

— Этому человеку за шестьдесят, он говорит, что его зовут… Малидис, кажется… Да, хорошо, я постараюсь его задержать под каким-либо предлогом, но вы поторопитесь. Что-то тут не так, в этой истории… Да, я на третьем этаже… Я жду вас, но, пожалуйста, поторопитесь.

Ари отступил назад, потом поглядел на пост, где сидели санитары, на цыпочках добрался до лифта и спустился во двор. Торопливым кивком он простился с дежурным санитаром и вскоре уже сидел за рулем своей машины, снова направляясь в центр города.

Главный вход в Национальный музей располагался на проспекте Патиссион, где стояли танки с заряженными пушками, но через служебный вход, с улицы Тосица, вероятно, можно было попасть внутрь. Он взял с заднего сиденья сверток, открыл служебную дверь ключами профессора Арватиса, вошел в музей, быстро нашел доступ к системе безопасности и отключил сигнализацию.

Темноту в коридорах и залах нарушали только маленькие лампочки на выключателях. Снаружи доносились еле слышные взволнованные голоса и шум моторов танков и грузовиков, окруживших университет. Он спустился на подвальный этаж, выбрал ключ с надписью «Хранилище» и отпер дверь. Это было изолированное помещение, лишенное даже вентиляционных окон, которые выходили бы на тротуар снаружи.

Он включил свет и поставил на стол таинственный предмет, ради которого, быть может, жил и умер человек. Потом развязал края покрывала, и сосуд засверкал в неподвижном воздухе подвала. Ари долго рассматривал его, застыв от изумления: то был самый прекрасный и ужасный предмет из всех, на какие когда-либо падал его взгляд, тревожащий, как гневная маска Агамемнона из Микен, сияющий, как золотые кубки из Вафио, легкий, как голубые корабли Тиры. Его форма казалась совершенной, как будто он только что вышел из рук мастера, и лишь в щели орнамента набилось немного сухой грязи и пыли.

— Значит, ради этого стоит жить и умереть?

Он прикоснулся рукой к чеканной поверхности, читая кончиками пальцев незнакомую историю и не понимая, околдованный мастерством ремесленника древности. Потом он снова обернул сосуд покрывалом, завязал и спрятал сверток.

Он изнемогал от усталости и горя, он был смятен и ошеломлен и желал лишь забвения, хотя бы немного сна. Отыскав свободный угол в комнате, загроможденной посудой, фрагментами античной керамики, он притащил туда мешок с опилками, использовавшимися для натирания полов, и рухнул на него без сил. Свет дрогнул и погас, он закрыл глаза, но огромный сосуд продолжал сиять сквозь закрытые веки ярким блеском.

5

Пока, золото мое ( греч.).