Оракул мертвых

— Еще ты сказал, будто недавно видел его.

— Да. Благодаря ему удалось спасти шкуру одному из моих людей, сержанту Влассосу.

— То самое происшествие в Портолагосе?

— Да. Мы пытались скрыть все от прессы, но очевидно, тут мы имеем дело с человеком, прикончившим Руссоса и Карагеоргиса.

— Возможно.

— Я должен найти его, понимаешь? Упустив это дело из рук, я погибну, ведь я сейчас — меж двух огней… С одной стороны — начальство: они уже начали что-то подозревать и, может быть, открыли свое расследование, с другой стороны — экзальтированный безумец…

— Ты хочешь сказать, он и на тебя охотится?

— Я абсолютно в этом уверен.

— А кем для тебя является тот человек?

— Всем. Быть может, спасением…

— Что он знает о тебе?

— Много… слишком много.

— А ты о нем?

— Ничего. Я даже не знаю его имени.

— У тебя по крайней мере есть какой-нибудь след?

Караманлис покачал головой:

— Золотой сосуд, десять лет назад пропавший из Национального музея, в ночь штурма Политехнического. Он явно очень важен для него.

— А где он находится сейчас?

— Неизвестно. Быть может, мнимый адмирал кому-нибудь его отдал или продал…

— Это всё?

— Всё, или почти все, — подтвердил Караманлис.

Они закончили ужин, официант принес кофе. Посетители за одним из соседних столиков принялись петь, а между песнями поедать фисташки, запивая их вином, и громко обсуждать новый футбольный сезон.

— Практически ничего. Очень странное дело, слишком странное… Что-то в нем ускользает от обычного понимания. Не знаю, что именно, но чувствую. Когда ты выяснил, что этот человек — не тот, за кого себя выдает?

— Когда ты сообщил мне о смерти адмирала. Это показалось мне невозможным, и я отправился прямиком в Волос, на кладбище… Я видел его фотографию.

— Послушай, у меня есть к тебе предложение. Учитывая, что на руках у тебя ничего нет, может, и это средство сгодится… Есть люди, которые просто по фотографии или по похожему рисунку могут установить местонахождение изображенного там человека, как радар обнаруживает объекты в небе или на море…

Караманлис улыбнулся.

— У меня действительно такой плачевный вид, что ты посылаешь меня к колдуну и предлагаешь заняться гаданием на кофейной гуще?

Собеседник едва ли не обиделся.

— Человек, о котором я тебе говорю, — не колдун. Но он обладает исключительными способностями. Говорят, с ним в критических ситуациях консультировались представители правительства и самого президента. Он живет совсем один в лачуге на горе Перистери и питается плодами, растущими в окрестностях, да молоком овец и коз, которые делят с ним жилище. Никто не знает, сколько ему лет, никому не ведомо даже его имя. Отправляйся туда и покажи ему это изображение, опиши сосуд, таким, каким его помнишь… Он сумеет восстановить полную картину… Он может путешествовать, куда пожелает, в любое время, на любые расстояния. Он… калликантарос.

В маленькой таверне осталось всего несколько посетителей. В углу старик, вероятно, пьяный, спал, положив голову на стол. Караманлис встал и надел пиджак.

— Я должен подумать, — сказал он. — Не каждый день совершаешь подобные вещи… Я должен подумать.

16

Афины, бар «Олимпия»

20 октября, 17.00

Норман заказал стакан «Метаксы» для себя и стакан «Родитис» для Мишеля.

— Я чуть было не купил выпивку шпику, сидящему вон в той машине.

— Ты действительно считаешь, что за нами следят?

— А чем иначе занимается, по-твоему, этот человек, который не отстает от меня от самого Сидирокастро? Ладно, предоставим его самому себе. Скажи мне лучше, с чего вдруг тебе взбрело в голову возвращаться в это кафе после стольких лет?

— Я уже приходил сюда несколько недель назад, забрел почти случайно. Мне здесь стало очень плохо. И вернуться сюда мне было очень непросто.

— Так ты действительно раскрыл смысл тех слов? Правда?

— Я установил контекст, а это уже кое-что. Я послал Мирей в Лондон, в головную контору «Бритиш информатикс», чтобы она ввела запрос в «Икарус», программу, где собрана вся сохранившаяся античная литература, способную анализировать ее во всех аспектах и воспроизводить все комментарии, написанные за последние десять лет. Наши фразы взяты из Геродота. Как видишь, очень известного автора.

— А мы Бог знает о чем подумали.

— Действительно. Итак, фраз две. Первую, «Я нага и мерзну», оставили на трупах Руссоса и Карагеоргиса. Это ответ, который Периандр, тиран Коринфа, получил от призрака своей жены Мелиссы: он вызвал его в оракуле мертвых, в Эфире. Периандр спросил, где зарыто сокровище, но Мелисса дала ему именно такой ответ, потому что ее муж, по скупости и вопреки обычаю, не сжег на погребальном костре одежду жены: ведь она очень дорого стоила. Получив ее ответ, Периандр велел собрать в одном месте всех самых знатных дам, приказал им снять одежду и сжег ее в честь покойной жены. После чего снова отправился вопрошать ее к оракулу мертвых и на сей раз получил второй ответ — фразу, написанную на стреле, пронзившей сержанта Влассоса, если Караманлис сказал тебе правду: «Ты положил хлеба в холодную печь». Выражение исключительно метафорическое, так как Периандр овладел мертвой женой. Таким образом, Мелисса обвиняла его в изнасиловании и надругательстве над ее телом: подобное преступление для древних было гораздо более чем сексуальным отклонением, каковым его считаем мы. Они расценивали его как чудовищный, нечеловеческий поступок, достойный самых ужасных наказаний.

— И как ты считаешь, каков смысл этих посланий?

— Я долго над ними размышлял. Первый логический вывод, насколько вообще можно говорить о логике в столь абсурдном деле, — послания мотивируют смертный приговор. Поскольку первые две цитаты, предназначенные для Руссоса и Карагеоргиса, идентичны, мы должны прийти к заключению, что они повинны в одном и том же преступлении, однако о сути его я не могу догадаться. Второе послание связано с более явным контекстом…

Тут музыкальный автомат, до того момента безмолвствовавший, внезапно заиграл, и Мишель вздрогнул.

— Норман, — сказал он, — эта песня, ты помнишь эту песню?

Норман озадаченно покачал головой.

— Клаудио обычно напевал эту мелодию, когда я познакомился с вами в Парге, в ту пору он иногда играл ее на флейте…

Он резко встал и побежал к музыкальному автомату, заглянул в лицо человеку, поставившему песню: темное лицо, очень черные глаза, густые усы — вероятно, ливанец или киприот, их было много в Афинах. Мишель снова сел за столик, испуганный, ошеломленный.

Норман взглянул ему в глаза:

— Мишель… Мишель… Песня Клаудио — итальянская народная баллада. Как она могла попасть в музыкальный аппарат… у тебя галлюцинации…

Мишель опустил голову и какое-то время молчал, внезапно охваченный отчаянием и горькими воспоминаниями. Когда он снова поднял глаза на собеседника, они блестели.

— Я… я не могу придумать ничего другого, как только…

— Продолжай, — сказал Норман, — ты должен быть мужественным.

— Вероятно, над Элени надругались так же, как над Мелиссой… Так же осквернили ее безжизненное тело… о Боже, Боже мой!..

Он поднес руку ко лбу, чтобы скрыть слезы, которые уже не мог сдерживать. Норман тоже казался смущенным и потрясенным.

— Думаю, ты близок к правде: Влассоса ранили стрелой в пах. Полагаю, намеренно.

— Если то, что я думаю, правда, ты понимаешь, что они оба пережили? И если Клаудио жив, то он отравлен ненавистью и жаждой мести, он стал машиной для убийства… Это больше не человек, Норман, это больше не человек… Вспомни, ведь он страдал и по моей вине…

Норман протянул к нему свой стакан с бренди:

— Выпей, это покрепче будет. Выпей, говорю тебе. — Он положил ему руку на плечо. — У каждого человека на свете есть свой порог сопротивляемости, а ты был мальчиком, ты в тот момент оказался не готов и не способен вынести пытку, — быть может, Клаудио на твоем месте тоже сдался бы, и я тоже. Это не стыдно, Мишель, это не стыдно. Послушай, сейчас мы должны попытаться каким-то образом установить с ним контакт, если он жив. Поговорить с ним, вывести его из того одинокого безумия, в каком ему, должно быть, пришлось жить до сегодняшнего дня, помешать совершить другие преступления… рассказать о том, что произошло, помочь ему понять, что он сделал… Мы должны его найти. Караманлис убежден — на Влассоса еще раз будет совершено покушение, после чего настанет очередь его самого, Караманлиса.