Оракул мертвых

Караманлис очень внимательно слушал, пока комиссар сообщал ему детали произошедшего, и по окончании несколько раз перечитал содержимое листка, оставленного агентом Пенделени, где тот описывал внешность человека, заказавшего транспортировку дерева.

— Быть может, описание вам кого-то напоминает?

— В каком-то смысле… да… Как бы там ни было, я хочу всерьез заняться этим делом. Найдите мне водителя фуры, я постараюсь составить фоторобот, а вы тем временем не ослабляйте хватку: ведь этот мерзавец не мог раствориться в воздухе.

— Хорошо, капитан. Мой заместитель подменит меня и продолжит руководить расследованием. Сегодня вечером мы также получим заключение судебного медика — бумагу предоставят в ваше распоряжение.

— Благодарю вас, комиссар. Если я вам понадоблюсь, пошлите за мной в гостиницу «Ксения».

Он положил листок с описанием в карман и отправился к своей машине. Солнце уже стояло высоко в небе, день обещал быть ясным. Караманлис отправился в гостиницу и поднялся в свой номер, собираясь принять душ и пару часов полежать, прежде чем начать охоту.

Стоя под струями воды, разминавшими его мышцы, затекшие от усталости и от долгих часов, проведенных за рулем на дорогах Пелопоннеса, он мысленно возвращался к телефонному звонку, полученному три дня назад в Афинах. Он пришел домой поздно ночью, после утомительного дня, и сел в своем кабинете, чтобы на несколько минут расслабиться и просмотреть газету. Зазвонил телефон. Караманлис будто снова слышал этот голос, медленные, отчетливые слова:

— Капитан Караманлис?

— Кто говорит?

— Вы помните сосуд, пропавший десять лет назад из подвала Национального музея?

— Кто говорит?

— Тот, кто знает, где он находится.

— Рад за вас, оставьте его себе и отстаньте от меня.

— Не говорите так, послушайте меня минутку: есть и другие, кто знает о нем. Ваши знакомые из стародавних времен: господин Шарье и господин Шилдс. Они высадились в Патрах сегодня утром и сразу же поехали на юг… Им нужен тот сосуд…

— Пусть забирают.

— Полагаю, может также всплыть старая история… Смерть двоих их друзей, произошедшая при таинственных обстоятельствах в ночь штурма Политехнического… Клаудио Сетти и Элени Калудис… Вам ничего не говорят эти имена, капитан?

Караманлис повесил трубку, но мысль об этом больше его не покидала: Шилдс и Шарье — какого черта они вернулись столько лет спустя… и к тому же вместе. Струи душа успокаивали его нервы; он сел на корточки и прислонился затылком к стене. Боже… Ему хотелось бы раствориться в воде, а вместо этого он скоро должен будет вскочить на ноги и заняться расследованием самого запутанного дела за всю свою жизнь. Казалось, все призраки той далекой ночи собрались в затерянном уголке Пелопоннеса, и один из них со свирепой решимостью наносит удары. Чья очередь настанет в следующий раз? Быть может, его самого? Каков мотив этих преступлений, что значит абсурдная и таинственная фраза? Он чувствовал, что картина будет завершенной, когда прольется новая кровь… Да, быть может, еще одной смерти будет достаточно, чтобы понять… или чтобы навсегда погрузиться в ничто.

Вода стала теплой, а потом холодной, и капитан вскочил на ноги, словно его ударили хлыстом. Он вытерся и лег в постель. Он привык быстро засыпать в самых различных условиях, но сейчас чувствовал со всех сторон угрозу и не знал, с чего именно начинать противостояние.

Ближе к закату Мишель Шарье медленно, со скоростью пешехода, въехал в местечко Скардамула и припарковал машину на центральной площади. Нормана он оставил в Каламате: тот собирался встретиться со старым служащим английского консульства, который вроде бы мог сообщить ему какие-то известия касательно смерти отца.

В городе отмечали праздник святого покровителя, и по улицам в направлении церкви, мерцавшей множеством разноцветных лампочек, двигалась процессия. На тротуарах стояли прилавки бродячих торговцев и палатки, где жарили рыбу и сувлакию, [16]от которой поднимался в воздух восхитительный аромат. Он стал бродить туда-сюда, время от времени поглядывая на часы. Чья-то рука хлопнула его по плечу.

— Что скажешь, Мишель, перекусим здесь? — сказал Норман, указывая на один из прилавков.

— А, ты приехал, — ответил Мишель, оборачиваясь к другу. — Ну что? Выяснил что-нибудь?

Норман покачал головой:

— Абсолютно ничего: югославская полиция действует на ощупь, в потемках. Моего отца убили в лесу в долине реки Струма, в нескольких километрах от границы с Грецией. Кто-то устроил ему засаду и убил: один-единственный выстрел из большого охотничьего лука, очень мощного, может быть, «Пирсона» или «Кастерта», — прямо в сердце… Что до остального, по всей видимости, рот и глаза ему завязали уже после смерти.

— Что он делал в столь отдаленном месте?

— Охотился — давнее пристрастие. Ему нравилось ходить на охоту совсем одному, иногда на несколько дней, ночевать под открытым небом.

— Значит, он был вооружен.

— Да. Но это ему не особо помогло: из его ружья не было сделано ни единого выстрела. Давай сядем, поговорим в более спокойной обстановке. Это место тебя устроит? Запах вроде бы вкусный.

— Конечно, устроит, — ответил Мишель.

Они сели за столик и заказали запеченную рыбу, хлеб, вино и греческий салат с фетой. Владелец прилавка разложил на столе газетные листы наподобие скатерти, поставил на них тарелки, положил приборы, круглый хлеб и поместил кувшин с рециной, после чего принес две хрустящие султанки и тарелку салата. Норман налил вина себе и другу и почти залпом осушил содержимое бокала. Ему как будто не терпелось высказать мучившую его назревшую мысль.

— Именно так пьется рецина, залпом, другого способа нет… Боже, эти запахи, эти звуки… Кажется, будто я никогда не уезжал отсюда… Выпей и ты, давай.

Мишель стал пить вино большими глотками, прикрыв глаза, словно вкушал эликсир.

— Ты прав, Норман, ты прав: как будто мы снова стали мальчишками.

— Ты помнишь, как мы познакомились в Парге, когда ты подвез нас на своей колымаге?

— Да, и мы пошли в остерию, к Тассосу, — я хорошо помню, там я впервые в жизни напился.

— Рециной.

— Да. И поклялся никогда больше не пить.

— Все так говорят.

— Ну да.

Норман поднял свой бокал:

— За прошлые дни, друг мой.

— За прошлые дни, — сказал Мишель, в свою очередь, поднимая бокал. Выпив, он опустил голову и больше ничего не говорил. Норман тоже замолчал.

— Ты любил своего отца? — спросил вдруг Мишель.

— У нас никогда не было настоящих взаимоотношений. После того как я вернулся в Англию, я временами виделся с ним на Рождество… Но это не то…

— Конечно, не то…

— Единственный раз, когда мне показалось, что мы можем стать друзьями, — это тогда, в Афинах, когда он вызвался помочь мне спасти Клаудио и Элени.

Мишель понурил голову.

— Тебя снова охватили мрачные мысли? Господи, мы ведь приехали сюда охотиться, а не оплакивать прошлое. Ради большой охоты, понимаешь, Мишель? А теперь выпей еще, ради Бога. — Он снова наполнил другу бокал.

Мишель поднял голову, взгляд его внезапно выразил удивление и некую подавленность. Он указал пальцем на стол:

— Я его знаю, Норман, я знаю этого человека, я видел его той ночью, в Афинах, когда меня арестовали, когда арестовали Клаудио и Элени… — Голос его дрожал, глаза блестели от ярости и волнения.

— Мишель, Мишель, что ты говоришь? Ты не переносишь рецину, ты никогда ее не переносил…

Мишель отодвинул тарелку, стакан и столовые приборы, поставив их поближе к Норману, а потом взял со стола газету и показал ее другу:

— Смотри! Ты знаешь, кто этот человек?

Норман увидел фотографию лежащего на спине человека с вытаращенными глазами. Его голая грудь была испачкана кровью, острый предмет воткнулся между шеей и ключицей. Заголовок гласил: «Таинственное преступление в пещерах Диру: сержант Карагеоргис из полицейского участка Аэрополиса убит маньяком».

16

Мясо или рыба на решетке, шашлык.