Башня одиночества

— Нет, но она станет самым высоким моментом нашей земной жизни. Мы вынесли из круговерти железа и огня то, что более всего соответствует нашей истинной природе. А если суждено пасть, мы по крайней мере галопом проскачем через границу ночи.

Они сели на коней, пересекли оазис и вскоре очутились на пустынной земле. Через три мили дорога разделилась надвое: одна шла на юг, другая — на юго-запад, туда, где уже почти погасла странная кровавая заря. Десмонд Гаррет, оставаясь в седле, развернул карту, на которую нанес данные с древнего чертежа Птоломея, и огнивом осветил сектор, пересекаемый дорогой, находившейся справа от него. На пустом пространстве протянулась надпись курсивом: «Блемии».

— Вперед, — сказал он и пришпорил коня.

Полковник Жобер остановился на вершине бархана, залитого красным светом заката, потом спустился с коня, достал из седельной сумки компас и отметил точку на военной карте.

— Мы прибыли, Хоган, — сказал он. — В прошлый раз нас атаковали вон в той низине, а место, которое вы ищете, находится в нескольких милях за ней, примерно там, где прошлой ночью мы видели красное сияние.

Амир и принцесса Арад прибудут с той стороны с минуты на минуту, и если появятся блемии, они атакуют их оттуда. Мы окружим их и разорвем на куски. Как вам такая перспектива?

Падре Хоган раскрыл в указанном направлении подзорную трубу и вгляделся в извилистую линию барханов, с которых ветер поднимал вихри пыли. Вдруг он замер:

— Боже мой! Что это?

— Вы о чем?

— Там что-то есть, в ложбине между барханами. Какое-то строение, смотрите! Именно оттуда и шло сияние… а сигнал прекратился, когда оно погасло…

Жобер схватил подзорную трубу и там, куда показывал падре Хоган, увидел цилиндрическую конструкцию, вероятно, каменную, похожую на гигантский монолит. Ее вершину венчал полусферический купол из того же материала, окаймленный по всей окружности коротким выступом.

— Это невозможно… Кто мог вырезать из камня подобный колосс? Кто мог привезти его сюда и установить посреди пустыни?

— Это он… — проговорил падре Хоган. — Это и есть приемник, вне всяких сомнений.

— Башня Одиночества… — прозвучал голос у них за спиной. — Наконец-то…

Они обернулись и увидели Сельзника, пристально смотревшего на огромный монолит со странной улыбкой на губах, с безумным восторгом в покрасневших глазах. Он похудел, лицо потемнело и осунулось. На правом боку, на форменном кителе, виднелось пятно — метина его проклятия.

— Снимите с меня наручники! — попросил он. — Куда мне бежать? И верните хотя бы саблю. Эти чудовища могут напасть, и мне нужен клинок, чтобы покончить с жизнью, если они меня схватят.

Жобер колебался.

— Ну же, Жобер, где ваша гуманность, где ваши принципы?

— Ладно, — согласился полковник, снял с него наручники, отцепил от седла саблю и отдал ее Сельзнику. Затем обернулся к следовавшим за ним солдатам: — А теперь вперед! В два ряда, зарядить ружья и держать сабли наготове. Двое пеших на каждый пулемет во главе отряда. При малейшем признаке опасности ставьте их на землю и открывайте огонь. Помните, что в этом песке лежат кости ваших павших товарищей. — Он повернулся к падре Хогану, надевавшему на себя что-то вроде рюкзака с радиоприемником внутри: — Что вы намерены делать?

— Я соединил кабелем радио и магнитный носитель, который везут верблюды, и собираюсь как можно ближе подобраться к приемнику. Как бы там ни было, носитель может оставаться позади, на некотором расстоянии: кабель длинный, намотан на бобину, — ответил священник.

— Значит, вы пойдете между двумя рядами, чтобы быть под защитой… Вам нужно оружие?

— Нет, оно мне ни к чему.

— Возьмите, — настаивал офицер. — Вы не видели того, что видел я… Это свирепые создания, превосходящие всякое воображение.

— Все равно я буду слишком занят этим… — покачал головой Хоган, указывая на аппарат. — У меня не останется возможности воспользоваться оружием.

И не успел он договорить, как сигнал, чистый и мощный, донесся из аппарата. Одновременно от гигантского монолита, стоявшего перед ними, хлынул поток ярчайшего света, а купол, казалось, засиял, посылая в сумрачное небо алое пламя.

— Это сигнал! — закричал падре Хоган. — Вперед, скорее вперед!

Но в этот момент его голос заглушил леденящий душу звук, похожий на глубокий, глухой хрип. Солдаты побелели и остановились, парализованные страхом.

— Вперед! — закричал Жобер, обнажая саблю и пришпоривая коня.

Но в то же самое мгновение он услышал за спиной животные крики, наполнившие его ужасом, выдававшие присутствие врагов, людей-скорпионов, населявших пески. Полковник обернулся, и лицо его исказилось от страха.

— Блемии! — заорал он изо всех сил. — Блемии! Они сзади! Огонь! Огонь! Где люди Амира? Проклятие, проклятие!

Падре Хоган оглянулся и увидел кошмарные создания, столько раз описанные ему Жобером у костра в пустыне. Кровь застыла у него в жилах, но он снова повернулся к башне и потащил за собой верблюдов. Пулеметчики развернулись, но не могли стрелять, чтобы не попасть в своих товарищей, уже сражавшихся с врагами врукопашную.

— Смотрите! Воины Амира! — воскликнул один из офицеров.

— Стройтесь квадратом! — закричал Жобер. — Пулеметы! Освободите пространство для пулеметов!

Он установил их по бокам, один, чтобы отбиваться от наступавших блемиев, другой, в противоположном направлении, чтобы прикрывать падре Хогана, бесстрашно пробиравшегося к башне.

Слева от них, примерно в полумиле, появилась колонна воинов Калат-Халлаки. Эхом раздался громкий клич, и два эскадрона понеслись вниз по склону бархана, пустив животных безудержным галопом. Купол монолита стал вибрировать сильнее, кровавый свет засиял ярче, и падре Хоган понял, что проблески идут в том же мощном ритме, что и сигнал, становившийся все более частым. Лицо его покрылось потом, глаза болели от постоянного мерцания — теперь настолько интенсивного, что рассеялся мрак, опустившийся на пустыню.

В эту минуту он увидел, как песок перед воинами в голубых плащах пришел в движение, словно на поверхности его шевелились тысячи чудовищных насекомых, — блемии появились со всех сторон и бросились на них, размахивая серпами из черного блестящего металла. Но воины Амира продолжали свой безумный бег, бросая на землю кувшины, свисавшие с седел. И новые всадники неслись вперед, сменяя павших, пока отряд не добрался почти до самой башни, из которой раздавался все более сильный звериный рык.

Другие два эскадрона бросились на блемиев, стреляя из ружей, бороздя песок пулями, иные спрыгивали с коней и устремлялись в дикую рукопашную схватку.

И тогда на вершине холма показались Амир и Арад, сжимая в руках зажженные факелы. Обменявшись знаками, они пустились галопом в сторону башни. И, стремительно преодолев расстояние, бросили на землю факелы, и тут же взметнулись две огненные стены, поглотившие многих блемиев и воинов Халлаки, схватившихся в свирепой битве. Пламя открыло проход до самой башни. Туда-то и бросился во весь опор Разаф, державший перед собой в седле охваченную ужасом женщину — свою жену Альтаир.

Падре Хоган продолжал идти, несмотря на чудовищную бойню, почти не веря, что он еще жив, как вдруг увидел Сельзника: тот бежал к черному проему у основания монолита, разрывая на себе одежду, обнажая кровоточащую рану, и кричал:

— Исцели меня, Господин Одиночества!

Он переступил границу красного сияния, исходившего от башни, и со стоном упал на колени, сжимая рукой рану, зашипевшую так, словно к ней приложили раскаленное железо.

Хоган обернулся и увидел, что погонщики едва справляются с напуганными верблюдами, и его обуяла сильнейшая тревога: если кабель порвется, все пропало. Он поднял с земли ружье и расстрелял всех животных. Увидев, как они рухнули на землю один за другими, священник снова двинулся к черной окружности, открывавшейся в башне.

Справа от него сквозь грохот сражения раздался крик: