Башня одиночества

— Имя? Нет, не помню. Хотя, хотя… Ах да. Возможно, я сумею вам помочь. Я очень скрупулезный человек и все записываю. Однажды он ночевал здесь, в гостинице, потому что допоздна засиделся с вашим отцом за работой или разговором, каким — не знаю. Так вот, я наверняка попросила его расписаться в книге посетителей, это для полиции. У меня нет времени искать, но книги эти находятся в кабинете. Я сейчас отведу вас туда, и вы можете изучать подписи клиентов, пока хватит терпения. Это был тысяча девятьсот двадцатый или двадцать первый год, если не ошибаюсь, а месяц — либо сентябрь, либо октябрь. Запаситесь терпением и найдете то, что ищете.

Филипп поблагодарил хозяйку и последовал за ней вниз по лестнице на первый этаж. Женщина провела его в свой кабинет — маленькую комнатку со шторками на окнах и букетом ромашек на деревянном столике.

— Вот, — сказала она, открывая шкафчик. — Все здесь. Устраивайтесь поудобнее. Увидимся позже.

Филипп сел за стол и начал просматривать регистрационные книги — толстые тетради в твердой обложке с мраморным рисунком, перевязанные черной лентой. Он листал их одну за другой, пока в них не стала попадаться подпись его отца, несколько его взволновавшая.

Он вдруг представил себе тот нервный жест, каким отец расписывался, и словно воочию увидел его перед собой: Десмонд Гаррет сидит за рабочим столом, в кабинете, доверху набитом невероятным количеством бумаг, но книги стоят на полках в строгом порядке: латынь, древнегреческий, санскрит, арабский, иврит. Единственное, что он помнил о матери, — это трагические обстоятельства ее кончины и лицо на фотографии, всегда стоявшей у него на столе, где она запечатлена в длинном вечернем платье оперной певицы.

Он всегда считал отца энциклопедистом, способным исследовать глубины прошлого с безупречной логикой, оставаясь при этом открытым для любых гипотез, даже самых рискованных. Это отец наградил его любовью к учению и научным исследованиям, одновременно передав по наследству понимание безграничности непознанного.

Он был по-своему привязан к сыну, относясь к нему с той противоречивостью, что свойственна одиноким мужчинам с их приливами тоски и страданиями о потерянной любви, которые невозможно преодолеть, потому что она уже вне времени.

Когда отец исчез в глубине пустыни, Филипп достаточно прочно стоял на ногах. К тому времени он уже поступил в университет и пожинал первые плоды своей будущей блестящей карьеры, сознавая, что способен пуститься в плавание один, и отец однажды покинет его, не попрощавшись, не сообщив, когда вернется, и вернется ли вообще.

Он потрогал пальцем обозначенное выцветшими чернилами имя единственного человека, имевшего для него значение после смерти матери, и поклялся, что найдет его. У Гаррета был вопрос, ответить на который мог только отец.

Обнаружив его подпись, он стал изучать книги предельно внимательно, пока не увидел имя Антонелли. Джузеппе Антонелли, Общество Иисуса. Синьора Рина не ошиблась. Тот был иезуитом. Все совпадало: священник, который ночевал с отцом под одной крышей. Все просто. Даже слишком. Но он знал своего отца: проблемы возникнут потом.

На следующий день Филипп вышел из гостиницы рано, спустился в долину Цирка Максим и направился по переулку Югарио. Видно было, как наверху, справа, на склонах Палатинского холма, работают археологи, вскоре показались и другие, ведущие раскопки на Форуме, в месте проведения комиций. Новый режим дал мощный толчок раскопкам Древнего Рима, и по всему городу кипели работы по разрушению и реконструкции. Поговаривали об установке мавзолея Августа, о прокладке улицы, долженствующей соединить замок Сант-Анджело с площадью Святого Петра, разрушив древний район Борго, и еще одной, которая пройдет от площади Венеции до Колизея, погубив квартал эпох Средневековья и Возрождения на месте древнего форума Нервы. Филипп Гаррет не понимал, как итальянцы терпят власть, кичившуюся планами по восстановлению их великого тысячелетнего прошлого и разрушающую под весьма спорные проекты значительную часть исторического наследия.

На площади Венеции он сел в коляску и велел отвезти себя в Генеральную Конгрегацию ордена иезуитов, где ему был оказан учтивый, но короткий прием.

— Падре Антонелли? Да, конечно, он несколько лет жил у нас, но теперь его нет в Риме.

— Мне нужно срочно с ним поговорить.

— Могу ли я узнать причину вашей просьбы, синьор…

— Гаррет, Филипп Гаррет. Я француз американского происхождения, вот уже несколько лет живу в Париже и занимаюсь исследовательской работой в Музее антропологии.

— Гаррет? А вы, случайно…

— Да, падре, я сын Десмонда Гаррета, американского антрополога, который десять лет назад вел свои исследования здесь, в Риме, вместе с падре Антонелли. В то время падре был директором Библиотеки Ватикана, если я не ошибаюсь.

Иезуит помолчал, будто силился что-то вспомнить, а потом сказал:

— Вы действительно не ошибаетесь, доктор Гаррет. К сожалению, вы не можете встретиться с падре Антонелли. Наш брат очень болен и никого не принимает.

Филипп не смог скрыть досады.

— Падре, я хочу встретиться с вашим братом по очень важной причине. Дело в том, что мой отец десять лет назад бесследно исчез в пустыне Сахара, и я ищу его следы везде, где он останавливался в ходе своего путешествия. Возможно, падре Антонелли предоставит мне ценнейшие сведения, так что простите мою настойчивость. Мне хватит нескольких минут, чтобы узнать все необходимое…

Иезуит покачал головой:

— Мне очень жаль, доктор Гаррет, но состояние здоровья падре Антонелли не позволяет ему принимать посетителей.

— Вы даже не можете сказать мне, где он находится?

— К сожалению, нет. — Священник встал со своего кресла, обошел массивный ореховый стол и проводил гостя до дверей. — Мне в самом деле жаль, поверьте, — сказал он с подобающей случаю улыбкой. — Однако я желаю вам удачи.

Он закрыл за гостем дверь и снова сел за письменный стол.

2

Филипп быстрым шагом прошел по длинному коридору с вощеным полом, ведущему к выходу, и оказался на улице.

Дневной свет ослепил его и вернул к реальности, к осознанию своего поражения. Первая попытка зашла в тупик. Оставалось только снова взять в руки книгу отца и постараться понять другие послания, насколько это возможно.

Он дошел до Пьяцца дель Пополо, снова нанял там коляску, но, уже почти отъехав, вдруг передумал и отпустил извозчика. В глубине площади, у начала улицы Корсо, он увидел человека в светло-серой одежде, с портфелем под мышкой — старого друга, с которым они вместе пару лет жили в Париже во время учебы. Филипп догнал его, положил руку на плечо и окликнул:

— Джорджо!

— Черт бы меня побрал! — изумился тот. — Филипп Гаррет. Ты откуда взялся?

— Найдется у тебя полчасика, чтобы выпить кофе со старым другом?

— Я поклялся жене, что помогу ей выбрать праздничное платье для свадьбы ее сестры, но она подождет. Проклятие, Филипп Гаррет, поверить не могу!

Они сели за столиком в «Розати», и Филипп заказал два кофе. За десять минут они рассказали друг другу, что произошло с ними в последние несколько лет. Джорджо Ливерани женился, у него родились двое детей, мальчик и девочка, и он тут же показал другу их фотографии, лежавшие в бумажнике. Кроме того, он стал инспектором отдела классического искусства в Музее Ватикана.

— Я знал, что ты там работаешь. Мои поздравления. Давно тебя повысили?

— В прошлом году. А ты как?

— Взял отпуск в музее. Охочусь за своим отцом.

Джорджо Ливерани опустил глаза.

— Я слышал, что он…

— Умер?.. Может, и так, — ответил Филипп. — Но возможно, он жив. Есть некоторые знаки…

— Желаю тебе с этим справиться. Твой отец был великим человеком.

Филипп заглянул ему в глаза:

— Джорджо, ты ведь мог бы мне помочь.

— Я? Охотно, но…

— Десять лет назад мой отец довольно долго работал здесь, в Риме, с человеком, который в то время был директором Библиотеки Ватикана, иезуитом по имени Антонелли. Ты что-нибудь о нем знаешь?