Башня одиночества

— Боюсь, что больше вас не увижу, — сказал он. — Я стар, а вас ожидает долгое путешествие.

— Не говори так, Лино, — ответил Филипп. — Люди, которые любят друг друга, всегда встречаются, рано или поздно.

— Если будет на то воля Божья, — заметил Лино.

— Иншалла, — произнес эль-Кассем.

Старый слуга-неаполитанец и могучий воин-араб безотчетно сказали одно и то же.

Отряд Иностранного легиона двигался колонной по ущелью, рассекающему горную цепь Аман между Баб-эль-Авой и женским монастырем — древними развалинами у подножия горы. Генерал Ласаль, новый командующий гарнизоном Алеппо, был все время начеку и разослал отряды разведчиков, поскольку эта местность еще недавно была подвержена набегам разбойников — друзов с горы Аман и бедуинов из долины.

День близился к концу, и командующий велел эскадрону сделать привал на развалинах монастыря. Этот огромный архитектурный ансамбль использовался в эпоху Аббасидов как караван-сарай для путешественников, прибывавших из Анатолии и двигавшихся на восток, а теперь находился в полнейшем запустении, но его толстые стены и массивные укрепления служили отличной защитой во время ночлега. С высокой башни, стоявшей над входом, шумно поднялась стая воронов, командир Ласаль удовлетворенно наблюдал за их полетом. То был знак, что только они — единственные люди в окрестностях — могли их спугнуть.

Солдаты спешились, расседлали лошадей и пустили их пастись среди пучков желтоватой травы, там и сям торчавшей в развалинах. На широком монастырском дворе лежала груда сучьев тамариска и можжевельника, и они разожгли костер, чтобы приготовить ужин.

Командующий отправил часовых на стены, после чего позволил и себе немного отдохнуть в ожидании еды. Он знал историю этого памятника и решил как следует рассмотреть его. Монумент восходил к византийской эпохе, но стены построили на остатках зданий, стоявших тут раньше, в гораздо более древние времена, а посему то тут, то там в качестве фрагментов кладки можно было увидеть капители эллинистического и римского периода, колонны, пьедесталы статуй и даже алтари с посвятительными надписями.

Он подумал, что кто-то когда-то приносил жертвы божеству на этих камнях, а надписи, стертые ветром и песком, нанесли однажды для того, чтобы слова, высеченные в них, поднимались в небо вместе с фимиамом. Он спрашивал себя, а не придет ли день, когда и христианский, и мусульманский боги тоже будут забыты, подобно Юпитеру Долихену и Гермесу Трисмегисту.

Смерть поразила его прежде, чем он сумел сформулировать ответ на свой вопрос: пуля попала в затылок, и он упал, захрипев в агонии, в шквале новых выстрелов. Стрелявшие прятались под землей.

Из крипт и галерей, переходивших в подземелья широкого двора, сотнями выскакивали разбойники, заставая людей врасплох, в момент перед раздачей ужина. Часовых, стоявших спиной, поразили первыми, потом настала очередь других солдат, по большей части сгрудившихся вокруг костра. Слабые попытки сопротивления тех, кто успел взять оружие, были вскоре подавлены, и сражение кончилось.

Разбойники рассеялись по лагерю, завладев лошадьми, оружием и амуницией, раздевая трупы.

Тем временем из-под земли вышел высокий мужчина с бледным лицом. Его сапоги из коричневой кожи были начищены до блеска, на ремне висела кобура с автоматическим пистолетом. Он прошел развалинами к умирающему генералу Ласалю. Тот из последних сил повернул к нему голову и узнал этот ледяной взгляд, увидел желтоватое пятно на рубашке на правом боку.

— Сельзник! У тебя все еще кровоточит бок… Я… я умираю, но помни, такие отметины Господа означают проклятие… — только и смог он сказать, прежде чем испустил дух.

Сельзник смотрел на него не моргая, потом сделал знак одному из своих людей, тот снял с трупа форму и отдал ее своему командиру. Размер был подходящий, и Сельзник отошел, чтобы переодеться. Он снял куртку и рубашку и бросил взгляд на повязку, скрывавшую рану на правом боку, неизлечимую рану. Когда он снова появился, подчиненные приветствовали его выстрелами в воздух, и Сельзник спустился во двор, чтобы есть на лошадь. Приказав одному из разбойников надеть форму легионера, он подошел к предводителю бедуинов.

— Теперь можете уходить, а мы продолжим свой путь. Я дам тебе знать, когда ты мне понадобишься.

Он смотрел, как они галопом удаляются в узкое ущелье, потом достал из маленькой серебряной коробочки, лежавшей у него в кармане, щепотку опия и начал жевать, наслаждаясь горьким вкусом и пронзительным, острым запахом.

Он подождал, пока наркотик подействует, немного успокоив боль в ране, и поднялся в седло. Они двинулись на юг и, достигнув долины, повернули налево, на восток. С первыми лучами зари на горизонте показался форт Айн-Валид. Они замедлили ход и к воротам подъехали шагом.

— Стой, кто идет! — закричал часовой. — Вы кто такие?

— Я генерал Ласаль! — ответил Сельзник. — Скорее, мы попали в засаду. Только вдвоем и выжили.

Часовой вгляделся: человек с трудом держался в седле и сжимал рукой правый бок. Он крикнул начальнику стражи, чтобы тот открыл ворота и вышел навстречу. Раненый всадник соскользнул с седла.

— Я генерал Ласаль, — повторил он измученным голосом. — Новый главнокомандующий гарнизоном Алеппо. На нас напали. Мы защищались… сражались, но безуспешно, их было десятеро против одного…

Офицер поддерживал его, ведя к воротам.

— Поберегите силы, генерал, расскажете нам позже. Вы ранены. Сейчас мы постараемся облегчить ваши муки.

Подбежали два легионера с носилками, начальник стражи распорядился подготовить лазарет. Сельзника уложили на постель, военный врач снял с него китель и рубашку.

— Меня пронзили ятаганом, — указал он на рваную рану в правом боку. — Сочли мертвым. Я прятался в куче трупов, пока меня не обнаружил солдат, тот, что приехал со мной.

Военный врач снял повязку и невольно поморщился при виде раны:

— Господи… Надо немедленно прижечь ее.

— Делайте, что должны, доктор, — сказал Сельзник. — Мне нужно ехать дальше как можно скорее.

— Хорошо, — ответил тот, — я усыплю вас эфиром.

— Нет, — возразил Сельзник, — дайте мне немного опия, этого достаточно. Я не хочу эфира: никогда в жизни не терял сознания. И не могу себе этого позволить.

Он посмотрел на него взглядом, не допускавшим возражений. Военный врач дал ему опия, велел добела раскалить лезвие на пламени горелки и приложил его к ране. Раскаленное железо зашипело, соприкоснувшись с живой плотью, и в маленькой комнате повис тошнотворный запах горелого мяса. Сельзник стиснул зубы, но не застонал от боли.

Военный врач сменил повязку и смочил ее спиртом.

— Теперь отдыхайте, генерал. Все кончено.

Сельзник откинулся на подушку и закрыл глаза. Он провел в форте три дня, почти все время спал, днем и ночью, а однажды утром военный врач обнаружил его на ногах, бледного и молчаливого. Он уехал на следующий день на рассвете.

— У вас потрясающая выдержка, генерал, — сказал ему командующий фортом при прощании, — но ехать в Алеппо верхом было бы очень неосторожно. Я велел прислать за вами транспорт. Отправитесь в путь с удобствами. Разумеется, мы сразу же сообщили в гарнизон Алеппо о судьбе, постигшей ваш отряд, и о ране, полученной вами. Все были потрясены: многих из ваших павших офицеров здесь хорошо знали, у них были давние друзья в гарнизоне. С вас, естественно, потребуют детальный отчет о происшедшем, чтобы передать его высшему командованию.

— Понимаю, — ответил Сельзник. — Я сам потрясен тем, что со мной случилось. С другой стороны, никто не стал бы ожидать нападения из-под земли, словно от самого дьявола.

— Да, — кивнул командующий. — Удачи, генерал Ласаль.

— Удачи, майор, — произнес ему Сельзник, обмениваясь с ним рукопожатием. — Надеюсь, мы еще увидимся.

Во дворе форта его ожидал военный фургончик с вензелями начальника гарнизона Алеппо. Сельзник сел рядом с шофером, и машина уехала в облаке пыли.