Башня одиночества

Under the eye, «под глазом». Он начал ощупывать стену, пядь за пядью, но находил только плотный камень. Браться за кирку не хотелось, ведь он не знал, какова толщина стены, кроме того, нельзя же вот так, вслепую нарушать покой древнего строения, ведь по ту сторону могла находиться ценная живопись.

Филипп снова опустился на тротуар и начал обследовать плиты, из которых тот состоял. Пара из них свободно двигалась, потому что на месте некогда скреплявшей их мальты осталась лишь пыль. Кто-то соскреб мальту (может быть, отец?), в пыли все еще можно было разглядеть несколько комочков.

Он достал из рюкзака кирку и, используя ее в качестве рычага, начал со всех сторон приподнимать плиту, пока ему не удалось ее освободить. Он тут же почувствовал изнутри дуновение ветра и понял, что открыл ход в другое помещение, до того момента отделенное от галереи. А потом ему опять послышался приглушенный звон, который вскоре прекратился. Возможно ли это? Неужели действительно существуют колокольчики землетрясения? Филипп вздрогнул при мысли, что подземный толчок способен навсегда похоронить его в этих катакомбах, и вновь напряг слух, но различил только собственное дыхание. Больше он об этом не думал. Осторожно высвободив вторую плиту, Филипп выскреб из-под нее землю, открыв проход, вполне достаточный, чтобы пробраться внутрь.

Вскоре он очутился в небольшом квадратном помещении — несомненно, то был кубикулум. [5]Подняв фонарь чуть выше, он увидел частично сохранившийся остов деревянной кровати, а возле стены скамью на бронзовых ножках. Металл покрылся зеленой патиной, в то время как дерево, почти полностью окаменевшее, приобрело за долгие века серый оттенок.

Он оказался в доме древнего римлянина, несомненно, погребенного тем самым землетрясением, что последовало за извержением Везувия в 79 году до нашей эры. При свете фонаря Филипп осмотрел стены помещения и увидел, что оно отделено от остальной части дома грудой осыпавшегося камня, и, как он понял, обвал произошел совсем недавно. Видимо, его вызвал отец, пытаясь пробраться во внутреннюю часть древнего жилища. А потом у него не было времени или возможности вернуться и продолжить свои поиски.

Стало уже совсем поздно, и Филипп подумал, не вернуться ли сюда на следующий день, отдохнув, со свежей головой, но мысль, что, пробив эту последнюю преграду, он сможет пройти по безмолвным комнатам, оказаться единственным живым существом в этом доме спустя почти две тысячи лет, удержала его и придала сил. Он съел последний оставшийся у него кусок хлеба, глотнул воды и принялся перекладывать куски туфа и камни, осторожно, чтобы не вызвать еще один обвал, и через пару часов ему удалось открыть проход. Весь мокрый от пота, с белыми от пыли волосами, он проник в лазейку, стараясь не задеть балку, каким-то чудом сдержавшую дальнейшее обрушение. Перейдя на другую сторону, он потрогал ее пальцем и понял, что дерево словно окаменело — на него все время капала сверху вода с известняком, и это придало ему хотя и невеликую, но все же достаточную прочность.

Открывшейся перед ним картине позавидовало бы любое воображение: волею судеб большая часть помещений сохранилась нетронутой, и здесь вполне можно было пройти, только перистиль [6]почти доверху наполнился пеплом, однако перила, окружавшие сад, сдержали потоки лавы, создав своего рода преграду, и она легла достаточно компактно, позволяя двигаться, плотно прижимаясь к стене.

Подняв фонарь повыше, Филипп увидел, что фрески, украшавшие стену, чудесным образом сохранились, на них тоже был изображен сад, с потрясающим эффектом trompe l’oeil: [7]в дрожащем свете фонаря взору открывались пальмы, гранатовые и мастиковые деревья, яблони с красными, блестящими яблоками, мирты и сливы, тяжелые от плодов, а из листвы этого фантастического сада, созданного древним художником, силой искусства продлившим свою жизнь в вечности, во времени и пространстве, выглядывали певчие дрозды и зяблики, горлицы и сойки. Ему даже на миг показалось, что в этом неверном свете ветви и кроны колышет внезапное дуновение ветерка, а птицы вот-вот запоют и взлетят под пыльные своды.

Он двинулся дальше и добрался до внутреннего дворика, почти полностью засыпанного пеплом, однако пройти по нему все же было можно. Слева он различил нишу, испещренную изображениями божеств и демонов, под каждой фигурой стояло соответствующее ей этрусское имя. Среди них выделялся Харон, проводник в потусторонний мир. Странно было обнаружить знаки и такие изображения в помпейском доме первого века нашей эры. Однако, неторопливо рассматривая эти картины при свете фонаря, он вновь будто бы услышал негромкий шум и ощутил дуновение ветра. Неужели еще кто-то бродит по этому мертвому миру, по пространству, застывшему вне времени?

Филипп остановился и долго прислушивался, но различил лишь биение собственного сердца, а потом двинулся дальше, к порогу таблинума, [8]где застыл словно парализованный: перед ним сидел хозяин дома.

Верхняя часть скелета — голова, руки, часть ребер и позвоночника — покоилась на столе, тазовые кости лежали на стуле, в то время как ноги и ступни рассыпались по полу, украшенному превосходной геометрической черно-белой мозаикой. Белая льняная туника прекрасно сохранилась, на воротнике и рукавах можно было различить красную вышивку, хотя и выцветшую.

Он тихонько приблизился и, переступая порог, краем глаза заметил необычный предмет, висевший на канделябре, — то был черный металлический систр цвета окислившегося серебра, тоже отлично сохранившийся. В памяти его всплыли слова монаха — легенда о колокольчиках землетрясения — и навязчивое желание отца восстановить последовательность нот. Он рассматривал этот предмет, и ему показалось, будто серебристый звон эхом отдается от стен комнаты. И тогда он протянул вперед дрожащую руку и качнул систр. Колечки сдвинулись с места и ударились о внешнюю раму. Освобожденные этим толчком ноты, заключенные в маленьком инструменте, к которому вот уже двадцать веков не прикасалась рука человека, взметнулись в воздух и прозвучали в этом мире пепла краткой, нежнейшей элегией.

Филипп почувствовал, как на глазах у него выступили слезы: именно эту мелодию музыкальной шкатулки он тщетно пытался воскресить в памяти! Отец по неясной причине попросил искусного мастера повторить этот звук в музыкальном инструменте; это его благодаря странному акустическому эффекту, сложной игре эха, слышали во время землетрясения, он заставлял монахов дрожать от ужаса среди ночи — тихий голос, забытый в глубине тысячелетий.

Какие еще чудеса хранит это место?

Он снова перевел взгляд на останки сидевшего перед ним человека, и на его глазах рассыпались под действием звуковых волн кости руки, до сих пор державшиеся благодаря какому-то чудесному равновесию. И тогда он обратил внимание на правую руку мужчины, кости которой теперь покоились на листе папируса. Этот человек умер, делая некие записи.

На столе также стояла чернильница, а пальцами он сжимал тростниковое перо. Филипп поспешно достал из рюкзака «лейку» и запечатлел эту удивительную сцену в холодной вспышке магния, после чего обошел вокруг стола и, осторожно передвинув кости руки, потянулся, чтобы забрать папирус, как вдруг тот шум, который ему почудился несколько минут назад, стал громким и отчетливым: то был звук шагов и голосов. Он обернулся к источнику звука и в то же мгновение увидел деталь, ускользнувшую от него в тот момент, как он входил в комнату, поглощенный необыкновенным зрелищем, представшим его взору. На пыли, покрывавшей пол, отпечатались человеческие следы, оставленные гораздо позже случившейся здесь древней трагедии. Он попятился к порогу и автоматически схватил систр, сунув его в рюкзак. Едва успев погасить фонарь и спрятаться за одной из колонн внутреннего двора, он услышал скрип, похожий на звук открывающейся двери, и в помещение проникли свет другого фонаря и острый запах карбида.

5

Спальня ( лат.).

6

Прямоугольный двор, с четырех сторон окруженный колоннадой.

7

Обман зрения ( фр.).

8

Помещение за атриумом в римском доме, выполнявшее функции кабинета.