Страница 22 из 39
Что же за ночь такая? Еще дневное время не вышло, а нервы уже давным-давно сдали позиции, запутавшись в перекрестных сетях злости и страха. А что будет утром, когда хозяин обнаружит в своей каэре не ту кареглазую девчонку, а ее, Мэл? О-о… хорошего точно не будет. А ведь она хотела как лучше. Что там про благие намеренья Алекс обычно говорит? Дорога ими в Срединный мир выложена? Или нет? Ах, даааа… в Преисподнюю! Впрочем, одно и то же.
Боль отступила быстро, и гостья снова принялась за тетрадь, но теперь уже, после красноречивого предупреждения, не рисковала ее трогать, лишь разглядывала, все больше удивляясь. Это был Заветный Дар, который Арацельс никогда ей не показывал. Да что там, она даже не предполагала, что таковой у него имеется. С его-то взглядами на вопрос женитьбы. Но он был… и был Активным Заветным Даром.
Да как такое вообще возможно, если эти двое еще не прошли свадебный обряд?! Почему тетрадь "ожила" раньше времени? И главное, что из этого следует?
Ответов Мэл не знала, а любопытство требовало хоть какой-нибудь информации. Поэтому лучшее, что она смогла придумать — это почитать раскрытые страницы. Они, к счастью, не кусались и не жглись, во всяком случае, до тех пор, пока их не пытались потревожить чужие руки. Пробежавшись взглядом по слабо связанным друг с другом фрагментам стихов слева, девушка прочла обведенную красным надпись справа:
— "Лилигрим"… Так-так, интересно. Может, не совсем безнадежна эта ночь?
Под коротким названием располагался основной текст:
На лице у тебя "алебастровый грим"*.
Под глазами разводы от туши и слез.
Сердце плачет в груди. Как же так, Лилигрим?
Пол усыпан ковром из рубиновых роз.
Ты лежишь среди них в потемневшей фате
Лепестками покрыт белоснежный наряд.
Где улыбка твоя? Жизнерадостность где?
Платье порвано сверху, и ребра торчат.
Твои руки раскинуты, взор как стекло.
Смерть коснулась тебя поцелуем своим.
Столько крови из вен среди роз натекло…
Как же это случилось? Скажи, Лилигрим?
Только в мертвых устах не появится звук.
Ты ушла, не прощаясь, ушла навсегда,
Ускользнула, как птица, из дрогнувших рук.
А вчера говорила, что все ерунда.
Твое нежное тело изодрано в кровь.
Твоя брачная ночь стала пропуском в ад.
Эта плата такая у нас за любовь.
Платье белое траурный сменит наряд.
Он сидит на полу в изголовье твоем,
Смерть в глазах его, холод и мертвая мгла.
Эту ночь провели вы в каэре вдвоем.
Ночь любви… Ты ее пережить не смогла?
Лилигрим, моя Лили — хрустальный бутон.
Не забыть мне твоих вдохновенных речей.
Жениха ты любила… Но стоил ли он
Крика ужаса, боли и смерти твоей?
Упокойся же с миром, Земное дитя,
Одинокое Сердце, познавшее страсть.
В Карнаэл ты явилась, смеясь и шутя,
Чтобы в каменных стенах навеки пропасть.
Лилигрим… Моя фея, мой ангел, мой сон.
Мой кошмар, моя память, отчаянья стон.
Ты считала, что тем, кто любим, повезло?
Ты ошиблась, малышка. Любовь — это зло.
В розах черное платье. И муж твой — вдовец.
Ты вчера улыбалась, идя под венец…
Как же гадко на сердце и хочется взвыть.
Никогда, Лилигрим, мне тебя не забыть.
Дочитав последние строчки, Мэл скривилась. Опустив взгляд вниз страницы, она наткнулась на сделанную месяцем позже приписку "Восторженная мечтательница, бедная моя Лилигрим". А под ней, с обозначенной в скобках датой "полгода спустя", красовалась короткая, но весьма эмоциональная фраза "Лили… Глупый и мстительный ребенок!" Девушка зло усмехнулась и мрачно добавила:
— Лицемерная стерва, а не ребенок, твоя Лилигрим!
— Сама такая! — дыхнул ей в лицо порыв ледяного ветра, а колючий холод призрачной руки обжег щеку.
Мэл вздрогнула, резко подняв голову, и встретилась с холодными глазами покойницы. О, демоны! Как она могла забыть, что произносить имя этой мертвой твари в Карнаэле противопоказано? Какие-то секунды полупрозрачная "фея" сверлила колючим взором водянисто-зеленых глаз брюнетку, после чего плавно развернулась и направилась к выходу, постепенно тая на ходу.
— Где девчонка? Это твоя работа, да, Лили? — крикнула ей вслед брюнетка, лицо которой стало почти таким же белым, как у призрака. Ответом ей был тихий смех, от которого веяло могильным холодом. Девушка невольно поежилась, впав в прострацию, затем встряхнулась, мотнула головой и снова начала ругаться. Сегодня она ставила один рекорд за другим: по глупости, по открытиям, а еще… по сквернословию.
И словно в поддержку ей из коридора раздалась не менее виртуозная брань, сильно напоминавшая любимые выражения Алекса, разве что произносились они женским голосом. Сердце Мэл замерло и тут же сорвалось на бешеный ритм.
— Вернулась! — прошептала она, счастливо улыбаясь, и, торопливо выбравшись из-за массивного стола, побежала к двери. — Слава всем богам и демонам Безмирья! Успела… дурочка кудрявая.
Сказать, что я впала в ступор, значит, ничего не сказать. На запястье от белого цвета остались рожки да ножки, а эта проклятая дверь… закрыта! Я что, адресом ошиблась? Да не может такого быть! Мне всегда удавалось отлично запоминать дорогу. К тому же маршрут нынешний занял максимум метров сто, включая всего один поворот. Тогда как понимать сей радостный сюрприз? Выманили из комнаты, напугали всякими глюками и отрезали путь к возвращению? Ууууу… как же хочется отвернуть одну большеухую "башню", которая сейчас этими самыми ушами от моих кровожадных взглядов и прикрывается.
Благополучно спасенный из ловушки Ринго переминался с ноги на ногу возле моих сапог и, пряча виноватый взор, продолжал тупо жевать свою проклятую "траву". Ну, что за маниакальная тяга? Еле выколупала этого мохнатого страдальца из серой кляксы на стене, в которую он вляпался одной лапой, да так на ней и висел, покачиваясь, как маятник в часах. По обрывкам остроконечных листьев, торчащих из самого центра странного нароста, можно было сделать вывод, что таким образом кто-то очень предприимчивый закрепил приманку для зверька.
Поймав за хвост последнюю мысль, я нервно усмехнулась. Да уж, верх сообразительности! Ха-ха. Вывод сделала… Да это и пятилетний ребенок заметить мог. Как и вычислить цель "шутника". Ринго, забравшись по неровным камням стены, как по лестнице, сунул лапу в желеобразное вещество и тут же стал его пленником. То ли оно живое было, то ли просто такими необычными свойствами обладало, но все, что в него погружалось, застревало там без возможности вырваться самостоятельно. И что же делал наш герой-травоискатель, вися и жалобно завывая на высоте метра в полтора от пола? Он аккуратно ощипывал травку, клал ее в рот и методично пережевывал, не забывая при этом истошно пищать (временами), вызывая меня на помощь. А я-то думала, что у наркоманов мозги затуманиваются. Как же! Совесть у них подыхает под грузом непреодолимого желания "дозы", во всяком случае, у этого конкретно взятого экземпляра дела обстоят именно так.
Нож Арацельса пришелся очень даже кстати: клякса, как выяснилось, боялась металла. Несколько минут она мужественно сопротивлялась: хищно кидалась на лезвие, с громким шипением шарахаясь от него и снова нападая, но в конечном итоге сдалась и с оскорбленным хлюпаньем отползла подальше. Мне даже пришло в голову, что первый Хранитель окропил балисонг святой водой, отпугивающей всякую гадость, обитающую здесь. Интерррессссная гипотеза. А главное от нее на сердце как-то легче становилось, когда за спиной раздавались странные вздохи и шепотки, будто стены переговаривались, а в глубине коридора мелькал изящный женский силуэт. Я даже слышала нежный, как звон хрусталя, смех, от которого холодели кончики пальцев и начинали дрожать колени. Эссы мне с ее хохотом мало, угу. Наверняка, это очередная стукнутая на голову Арэ, которая шляется по Карнаэлу в запретный час. Дом с привидениями, не иначе.