Страница 32 из 46
Это был вопрос, и она знала — ей позволено отвечать.
— Нет, — сказала она тихо. — Но мне кажется… за те деньги, что ты платишь Беттель, я могла бы снять целый домик… для нас. Маленький, чистенький домик… куда ты всегда мог бы вернуться, когда пожелаешь… и я ждала бы тебя там… И тебе не пришлось бы спрашивать, смыла ли я с себя запах чужого дыхания…
Он презрительно хмыкнул:
— По-твоему, я сплю и вижу нечто подобное?
— Я не знаю, — ответила она еще тише прежнего. — Но ты велел, и я рассказала о том, чего хотелось бы мне. Вот и все.
— А мне чхать, что ты там хочешь или не хочешь, — сообщил ей пират. И стряхнул со своих плеч ее руки. Потом поднялся с кресла, повернулся и вновь провел ладонями по ее нагой коже, чувствуя, как согрела эту кожу близость огня. Ощущение было удивительно приятным. В сокровенной глубине тела опять шевельнулось желание…
Но когда он посмотрел ей в лицо, то был потрясен — по щекам Этты катились слезы.
Какое безобразие!
— Марш в постель, — приказал он с отвращением, и она повиновалась, послушная, как обычно. Он остался стоять у огня, вызывая в памяти упругую гладкость теплого тела. Он хотел пожелать ее, но мысль о заплаканных глазах женщины отвращала.
И для этого он покупал шлюху?
Он покупал ее как раз для того, чтобы всего этого избежать.
Проклятие! Он же ЗАПЛАТИЛ!
Он велел, не оборачиваясь:
— Перевернись. На живот. Мордой вниз, говорю!
Простыни тихонько зашелестели — приказ был исполнен. Кеннит быстро пересек комнату. Взобрался на постель и вошел в женщину сзади. В подобной позе мужеложцы сочетаются с мальчиками, но Кеннит предпочел использовать ее естественным образом. Никто — и даже шлюха! — не сможет сказать, будто он не понимает различия между мужчиной и женщиной!
Он отлично отдавал себе отчет, что не причинил ей излишней боли, — и все-таки она продолжала плакать даже после того, как он ее отпустил. Этта всхлипывала почти беззвучно, так почему же ее слезы так его беспокоили?… Непонятное чувство наложилось на стыд и отвращение к себе самому, которые он испытывал ранее, и усугубило их. «Да что с ней, в самом-то деле? Я ей что, разве не заплатил? Чего еще она от меня хочет? Она, в конце концов, всего-навсего потаскуха. Она продается, а я покупаю…»
Резким движением он поднялся и принялся одеваться. Спустя какое-то время ее всхлипывания прекратились. Этта повернулась в постели.
— Пожалуйста… — хрипло прошептала она. — Пожалуйста, не уходи… Прости, если не угодила тебе… Я больше не буду. Я обещаю!
Отчаяние в ее голосе столкнулось с таким же отчаянием, царившем в его сердце. Сталь зазвенела о сталь… «Следовало бы убить ее. Вот просто взять и убить. Все лучше, чем этакое выслушивать…»
Он сунул руку в карман. Но не затем, чтобы вытащить кинжал.
— Вот, — сказал он, разыскивая мелкую денежку. — Это тебе…
Монетка напомнила бы им обоим, ради чего они здесь встретились. Купля-продажа, не более… Однако счастье и тут ему изменило. В кармане было совсем пусто. Уж очень торопился он, покидая борт «Мариетты». Теперь придется идти на корабль за деньгами, чтобы расплатиться с Беттель…
Какое унижение…
Он чувствовал на себе взгляд проститутки.
Какое унижение — стоять без гроша перед той, которую только что использовал…
И вот тут в самом дальнем уголке кармана его пальцы наконец нащупали нечто. Что-то попало ему под ноготь и пребольно кольнуло. Он раздраженно высвободил зловредную колючку, полагая, что это щепочка или камешек… но у него на ладони поблескивало крохотное колечко, вынутое из уха утопленного котенка. Рубин, казалось, подмигивал…
Ему никогда не нравились рубины. Сойдет для подарка Этте.
— Вот, — повторил он и сунул колечко ей в руку. И добавил: — Комнату не освобождай. Завтра вечером я снова приду.
И вышел из комнаты прежде, чем Этта успела издать хоть звук.
Все случившееся до крайности раздражало его — он подозревал, что Беттель заломит несусветные деньги за комнату и девушку, снятую на две ночи и день в придачу. «Ну и пускай заламывает. Я-то знаю, сколько я ей отстегну!»
Всяко лучше, чем сознаваться бандерше — у него и за сегодняшнее-то не нашлось при себе чем заплатить. Хотя бы одного унижения удалось избежать…
Он прогромыхал сапогами по ступеням, спускаясь вниз.
— Комната и девка пусть пока остаются за мной, — сообщил он Беттель, минуя общую комнату. В другое время он, пожалуй, понаслаждался бы тихим ужасом на ее физиономии. Но не теперь.
Кеннит успел прилично отдалиться от борделя по улице, когда обратил внимание… на свой собственный кошелек, тяжело бившийся о левый бок. «Странно… Обычно я никогда его там не держу…»
У него мелькнула было даже мысль вернуться — да и расплатиться с бандершей прямо теперь, но он сразу отбросил ее. Он будет выглядеть вполне по-дурацки, если прибежит обратно и заявит, что передумал. «Дурак…» Слово так и горело в его сознании.
Кеннит ускорял и ускорял шаг, словно стараясь убежать от черных раздумий. Да, вот что ему теперь требовалось: движение. Движение…
Выдирая ноги из липкой уличной грязи, он вдруг услышал тихий голосок, раздавшийся из кружев на запястье.
— Если не ошибаюсь, это было единственное сокровище, которое когда-либо удавалось унести с острова Других. А ты подарил его шлюхе!
— Ну и что? — спросил Кеннит, поднимая крохотное деревянное личико к своему.
— А то, что у тебя, похоже, все-таки хватает и мудрости, и удачи, — хмыкнула рожица. — Похоже…
— Что ты имеешь в виду?…
Но больше в тот вечер талисман разговаривать не пожелал. Не открыл рта, даже когда Кеннит дал ему легкого щелбана. Резные черты оставались неподвижными и каменно-твердыми.
Тогда Кеннит отправился в заведение Ивро. Собственно, он и не подозревал, что идет именно туда — пока не оказался прямо перед дверьми.
Внутри было темно. Все же час был поздний — намного более поздний, чем ему думалось. Тем не менее Кеннит принялся молотить в дверь ногами. И молотил до тех пор, пока из дому не отозвался сперва старший сын Ивро, а затем и сам хозяин.
— Это Кеннит, — назвался он в темноту. — Еще одну татуировку хочу!
В окне зажегся слабенький огонек. Еще через минуту Ивро рывком растворил дверь.
— И чего ради мне время на тебя тратить? — свирепо поинтересовался коротышка-мастер. — Катись-ка отсюда. Найди какого-нибудь балбеса с парой иголок, которому плевать на то, что он делает! И тогда, если наутро тебе вздумается все начисто выжечь, хоть хорошей работы не загубишь! — И мастер плюнул, чуть-чуть промахнувшись по сапогу капитана. — Я художник! А не продажная девка!
Кеннит обнаружил, что уже держит Ивро за глотку и тот приподнимается на цыпочки в его хватке.
— Проклятье! Я заплатил! — услышал он свой собственный голос. — Я заплатил и волен был потом делать, что пожелаю! Ясно тебе?!!
Он обрел самообладание столь же быстро, сколь и утратил. Тяжело перевел дух — и выпустил глотку татуировщика.
— Ясно, — проворчал тот. Кеннит увидел в его глазах ненависть — но был в них и страх. Он, конечно, сделает то о чем его просят. Сделает за тяжелое и звонкое золото в кошельке: который Кеннит сунул ему. Художник не художник, шлюха не шлюха… за золото можно купить все. «Весь мир — бардак. Все люди — б…ди. В том числе и художники…»
— Ну так входи, что ли, — зловеще-тихим голосом пригласил его Ивро. Кеннит ощутил пробежавший по спине холодок: он понял, что маленький мастер употребит все свое искусство, но и боли ему доставит с избытком. Уж он постарается, чтобы Кенниту взвыть захотелось от каждого прикосновения его тонких иголочек… Но художником он таки был высшей пробы, и татуировка будет совершенной — насколько Ивро способен был приблизиться к совершенству. Страдание и совершенство… Это был единственный известный Кенниту путь искупления. А если ему требовалось когда-либо выплатить возмещение Госпоже Удаче, так это сегодня…
Следуя за коротышкой, Кеннит прошел в гостиную и стал раздеваться, в то время как Ивро разжигал канделябр за канделябром. Свернув рубашку, Кеннит уселся на низкую табуретку и устроил рубашку вместе с камзолом у себя на коленях. Страдание и совершенство… Он замер в жутком ожидании освобождения, Ивро возился у него за спиной, расставляя свечи и пододвигая поудобнее свои инструменты.