Страница 11 из 69
— Так вот, этот занятный старик, при всей своей дряхлости, собрал гениальное копировальное устройство: бережно закрепив на нем края манускрипта, можно было приложить к оригинальной надписи тонкий слой шелка, вымоченного в ликере, и древние буквы проступали на свет — впервые за сотни лет после извержения. Кое-что из этих сокровищ он показал и мне; я без труда узнал египетские мотивы, которые видел на стенах домов в районе раскопок, и наугад полюбопытствовал, не встречались ли ему рукописи, относящиеся к эпохе фараонов.
Денон, конечно, заметил жадный интерес, вспыхнувший в глазах молодого генерала, но не придал ему особенного значения. В ту пору Париж буквально сходил с ума от всего египетского: вспомним хотя бы фараоновские обряды, исполняемые в поддельных древних святилищах, и безмерную популярность гадальщиков на испещренных иероглифами картах таро.
— Тут, разумеется, монах разволновался, — продолжал рассказчик. — На какое-то время он замолчал, точно собирался с мыслями. Мне даже почудилась тонкая струйка пота у его виска. В конце концов старик решил, что видит перед собой человека, которому можно доверить секрет, и самым таинственным тоном поведал удивительную историю…
(По правде сказать, Пьяджи выложил все свои загадки столь будничным голосом, словно жаловался на подорожание сыра. Но для пущего впечатления Денон понизил голос до шепота. Генерал и художник будто бы отгородились непроницаемой стеной от шумного, переполненного людьми салона и очутились в безлюдном чертоге, куда не долетало ни звука).
— Старик признался, что сам он во время раскопок не находил египетских документов, но год назад некие монахи из Модены, наслышанные о его удивительном изобретении, явились к нему поздним вечером под покровом глубокой секретности. Они принесли с собой тяжелый сундук с висячим замком, открыли потайное дно и достали оттуда документ чрезвычайной редкости, только что найденный, по их собственным словам, в одном из древних подвалов, когда над ним обрушился пол. Как поведали необычные гости, манускрипт, написанный на латыни и греческом, был некогда спасен из Александрийской библиотеки, которая, как вы помните, сгорела дотла во время уличных боев, когда воины Юлия Цезаря захватили город…
— По версии Плутарха, — безотчетно поправил его молодой генерал, впервые за последние несколько минут решившись подать голос. — Другие историки утверждают, что библиотека была уничтожена в третьем столетии, а то и в двенадцатом.
— Да, я об этом слышал, — солгал Денон, вспомнив, что следует быть осмотрительнее. — Между тем монахи бережно развернули исключительно хрупкие свитки, и Пьяджи принялся за работу. Несколько долгих часов он хранил гробовое молчание и не задавал вопросов до самой последней минуты, когда величие находки сделалось ясно как день. «Но это же, — произнес он дрожащим голосом, — это же не что иное, как утерянный манускрипт „Эгиптики“!»
Молодой генерал вмешался снова:
— «Эгиптика»? Энциклопедия Древнего Египта? [23]Та самая, на которую опирался Цеца, [24]когда создавал свой нетленный труд?
— Видимо, да, — подтвердил Денон, хотя, безусловно, впервые слышал это странное имя. — Надо признать, глазам доброго падре предстало далеко не все, поскольку сам документ был не слишком велик и к тому же грешил пробелами, однако, перенося разрозненные слова на шелк, монах сумел различить несколько упоминаний о так называемом чертоге вечности. Разумеется, Пьяджи уже доводилось слышать о роскошном чертоге, денно и нощно охраняемом свирепыми стражами, хранящем, согласно бесчисленным легендам, секреты человеческого счастья, всех минувших и грядущих веков и другую космическую информацию, предназначенную исключительно для ушей фараонов. Старик знал, что многие короли, императоры и калифы пытались найти это место, подобно тому как прочие искали священный Грааль, и всегда под покровом строжайшей тайны. Считается, что за последние две тысячи лет по меньшей мере некоторые великие исторические фигуры были допущены лично к его секретам.
— Кто? — спросил молодой генерал. — Какие фигуры?
— Август Цезарь, — радостно сообщил Денон. — Клеопатра, Александр Македонский.
— Македонский?
— Так гласит легенда. Дело довольно щекотливое — о нем по сей день перешептываются в высочайших кругах. Честно сказать, я и сам имел отношение к подобным слухам в ту пору, когда служил при дворе Людовика Пятнадцатого, хотя и никогда не придавал им большого значения. Но там, в Геркулануме, я повстречал человека, который своими глазами видел письменное свидетельство, к тому же полученное из первых рук.
— А может, этому падре, — вмешался молодой генерал, явно заинтригованный рассказом, — удалось разгадать и место расположения чертога?
— Пьяджи копировал фрагменты в бессистемном порядке, да и те у него забрали монахи, чтобы спрятать обратно в сундук, покуда старик не увидел слишком многого. Но прежде чем гости растворились в зимнем рассвете, он все-таки не удержался и спросил, что они собираются делать с обнаруженным сокровищем. Можете ли вы представить, каким был ответ?
Генерал энергично помотал головой.
— Монахи заявили, что намерены вернуть манускрипт на прежнее место — и запечатать навеки.
— Значит, никто ничего не узнал? Ни одна душа?
— Даже Папа Римский! — ответил Денон. — Они взвалили себе на плечи бремя ужасной тайны, решив унести ее с собой в могилу.
— Для того, чтобы сохранить чертог вечности? Спасти святыню от надругательства?
— Или из страха перед новыми тайнами! — произнес, упиваясь эффектом, Денон. — Быть может, смирение внушило монахам, что никто из смертных — даже носящий на пальце кольцо святого Петра — не достоин узнать об этих пророчествах.
Генерал закивал, глаза его страстно блестели, и Денон позволил себе сделать паузу, чтобы его слова глубже проникли в сознание честолюбивого собеседника, а сам покуда взял у проходящего мимо слуги бокал шампанского. Потягивая искристый напиток, он между прочим отметил про себя, что выбранная им в добычу прелестница (сама напоминающая дутый бокал с вином) уединилась в уголке с молоденьким кавалером классической внешности и завязала игривый разговор. «Напрасная трата времени», — усмехнулся Денон, знавший наверняка, что юный аполлон частенько ночует на пышных перинах Барраса. Оставалось только вздохнуть и глотнуть еще шампанского.
— Скажите, а вы бывали когда-нибудь на Везувии? — начал было Денон, готовясь поведать очередную захватывающую историю из своих похождений в Неаполе. — Поразительное место. Струи лавы так высоко выстреливают в воздух…
Однако тут, к немалой своей тревоге, он обнаружил, что собеседник не собирается — и никогда не собирался — дать сбить себя с толку.
— А вы совершенно уверены, — на полном серьезе перебил его генерал Наполеон Бонапарт, — что монахи явились из Модены?
Четвертого октября тысяча семьсот девяносто пятого года Денон посетил театр «Фейдо» в приятной компании уступчивой «революционной вдовушки» с короткой памятью и увесистой грудью. Вечер выдался неспокойный, и стоило пылкой парочке, уже втянувшейся в прелюдию к любовной игре, покинуть экипаж, как вдали раздалась барабанная дробь, возвещающая о марше мятежной партии.
— Это роялисты? — спросила дрожащая спутница.
— Национальная гвардия, — ответил Денон, прислушиваясь. — У них превосходные барабанщики.
— Неужели будет контрреволюция?
— Не думаю, если мятежников быстро и своевременно возьмут в тиски.
— Так же быстро, как вы меня? — хихикнула вдовушка, точно кокетливая монашка.
Поглаживая ее полную руку, Денон не удержался от колкости.
— У меня такое чувство, что им достанет гордости для более упорного сопротивления, — пробормотал он.
Пьеса называлась «Примерный сын». Денон сам ее выбрал в надежде на то, что душераздирающая развязка сентиментальной трагедии вынудит его оставшуюся без мужа пассию искать утешения и некой близости, — а впрочем, вряд ли дама нуждалась в подобном подстрекательстве. И вот, сопровождая спутницу к заказанным местам, он с беспокойством заметил в ложе напротив одиноко сидящего, погруженного в раздумья Бонапарта. Как правило, эту ложу снимали Богарне: было уже известно, что молодой генерал ухаживает за светской львицей Розой де Богарне, зрелой вдовой, чья кроткая улыбка скрывала как расчетливую натуру, так и ряд отвратительных зубов.
23
Сочинение Манефона (III век дон. э.)считается утерянным. Отрывки из него приводятся в книге Иосифа Флавия «Против Апиона».
24
Иоанн Цеца (1110–1185) — византийский писатель. Автор написанной гекзаметром поэмы на гомеровские сюжеты, трактатов по метрике и грамматике, комментариев к древнегреческим поэтам и философам. Главное сочинение — «Книга историй» содержит ценные историко-литературные и мифологические сведения.