Страница 11 из 87
Глеб насторожился, слегка повернул голову, прислушался.
Второй дружинник — тот, знакомый уже Глебу, — возразил:
— Не должен здесь быть Милий Он с побратимами нам пированье готовит. Расставил силки. Обещал поднять вепря…
Но первый дружинник сказал:
— А лошадей видел у церкви?
— Видел.
— Так одна из них — Милия лошадь. Точно!
Второй дружинник помолчал. Видно, раздумывал. Потом сказал:
— Мне тоже показалась эта лошадь знакомой. Я ее еще в воротах приметил. Но сидел на ней не Милий, а какой-то удалец. И в поводу у него были еще две лошади. Тот удалец сказал: на продажу…
Они надолго замолчали. Глеб даже подумал, что ушли. Оглянулся. Нет, дружинники стояли. Лица у них были сосредоточенные. Наконец опять заговорили.
Первый дружинник припомнил:
— У лошади Милия одно колено сбито. Помнишь, он еще сетовал, что неловко через изгородь перескочил.
— Помню. Но давеча не посмотрел.
— Хорошо. Как выйдем — посмотрим…
Глеб подумал, что ему надо бы выйти первым. Не хотелось Глебу прежде времени шум в городке поднимать. Не все он еще разузнал. Следовало поскорее увести лошадей.
Глеб собрался уж покинуть храм, как дружинники опять заговорили за спиной:
— А удалец-то тот вон стоит!..
— Где?
— Да вот же, рядом! В колпаке половецком.
— Не вижу…
— Такого великана и не заметить!
— А-а! Вижу… И верно, великан. Аскольдовым сыновьям под стать!
— Кому-кому, говоришь?..
Глеб, пригнув голову, стал протискиваться к выходу.
— Аскольдовым сыновьям, — повторил голос за спиной.
— Тем самым?
— Да… Постой! А где удалец?..
У самого выхода Глеб едва не столкнулся грудь в грудь с молодым князем. Тот в сопровождении свиты — нескольких бояр и дружинников — как раз входил в храм. Мстислав равнодушно, как на любого из крестьян, глянул на Глеба. Корнил-десятник выскочил вперед и, прошипев что-то нечленораздельное, оттолкнул Глеба.
Корнил не узнал сына Аскольда, наверное, потому, что и думать не думал встретить его здесь — в городке. Да еще Глеб все надвигал на брови колпак.
Святополк из-за спины Мстислава бросил на Глеба надменный взгляд. Святополк удостоил Глеба взглядом, снизошел, впрочем как снисходил и до всех других, собравшихся в храме. Святополк входил в церковь с таким лицом, с каким входил, наверное, в хлев.
Глеб посторонился, глянул исподлобья на князя и свиту. Не знали они, что дохнула на них в этот миг смерть, были спокойны. Не чувствовали опасности, исходящей от человека в войлочной шапке.
А Глеб боролся с искушением выхватить из-под полы меч и воздать убийцам должное. Но не обнажил Глеб меча, обвел глазами стены и своды храма — пожалел святое место.
А позади Глеба уже было оживление. Те два дружинника проталкивались через толпу. Один из них махнул рукой, крикнул Корнилу-десятнику:
— Останови! Вон того!.. В черной половецкой шапке… Это Глеб!
Выбежав из церкви, Глеб взлетел в седло и погнал лошадь к воротам. Сзади доносились крики, ругань. Эти крики слышали и стражники у ворот. Один из стражников неуверенно вышел на дорогу и поднял руки, тем приказывая Глебу остановиться. Но Глеб только пуще нахлестывал лошадь. И стражнику не оставалось ничего иного, как отскочить в сторону, — он сделал это вовремя, иначе лошадь сшибла бы его.
Скоро городок остался за спиной. Преследования не было, и Глеб придержал лошадь. Он спрыгнул на землю, осмотрелся, прислушался. Потом снял с лошади уздечку и посильнее хлестнул животное по спине. Лошадь вздрогнула, скосила на него испуганные глаза и побежала по дороге прочь от Гривны. А Глеб углубился в лес.
Пройдя немного назад, Глеб отыскал в чаще секиру, привычно взвалил ее на плечо и направился к охотничьей избушке. Он радовался тому, что кое-что сумел-таки выведать. Милий «готовит» своим побратимам пированье. Значит, сегодня к вечеру можно ждать гостей. Весь десяток; кроме тех, конечно, с кем Глеб уже свел знакомство. Возможно, будет и десятник Корнил.
Глеб улыбнулся своим мыслям.
Он легко шел по лесу: поднимался на холмы, спускался в низины, перепрыгивал через ручьи. Был теплый солнечный день; пели, радовались весне птицы. На открытых местах в лицо Глебу задувал легкий ветерок. Тогда подавала голос секира — тихо-тихо. И если для врагов Глеба песнь секиры была ужасной, была песней смерти, то Глебу она ласкала слух.
Глеб погладил прочное древко, ласково провел пальцами по железному обушку:
— Потерпи, скоро у нас праздник!..
Еще Глеб порадовался в мыслях тому, что глаза в глаза встретился сегодня с князем. После этой встречи Мстислав, конечно, потеряет покой. Теперь он будет знать, что возмездие рядом и что оно не только ходит по пятам, но иногда и заглядывает в лицо и остается до поры не узнанным. Отныне князь не будет чувствовать себя, как прежде, вольготно, не будет расхаживать без свиты — этих прихлебателей и ублюдков — в людных местах; окружит себя охраной…
Взгляд Глеба стал жестким.
Он подумал, что ни одна охрана не убережет Мстислава от кары. Зло будет наказано!.. Не случайно является Глебу старец в ночи. Этому старцу, бесплотному духу, известно больше, чем обычному человеку, чем тому же князю… Глеб припомнил лицо старца — будто вылепленное из воска; словно воочию увидел его горящие прозорливые глаза и высокий, изрезанный морщинками лоб… Очень даже может быть, что старец этот — вершитель судеб. Князь Мстислав на ниточке своей наделал по глупости, по недальновидности узелков. Старец те узелки развяжет и осудит Мстислава. Старец уже поставил Глеба на нужную дорогу. Придет время — локоть подтолкнет. Что тогда споет секира?.. Со старой песней ниточку Князеву оборвет!..
Так, в раздумьях, Глеб и не заметил, как пришел к избушке.
На прежнем месте лежал мертвый Милий. Но уже издали Глеб увидел, что руки и лицо у него обгрызены. Это постарались лисицы. У лисиц тоже был голод.
Глеб оттащил Милия в орешник и бросил рядом с его побратимом.
Когда Глеб вышел из орешника, налетел порывом ветерок. И опять подала голос секира. Глеб погладил холодное, остро отточенное лезвие:
— Подожди! Скоро уже праздник…
Постояв немного, послушав шум ветерка в вершинах деревьев, послушав голоса птиц, Глеб вошел в избушку — совсем небольшую. В этой избушке могли улечься на полу от силы десять человек. Сработана избушка была крепко: стояла на дубовых плахах, дверь и косяки тоже были из дуба. Оконце — маленькое, головы не просунуть. В такое не влезет медведь, не влезет и человек. Крыша — слабое место; потолок и скаты — из березовых жердей.
В избушке Глеб нашел невысокое ложе у глухой стены — ложе, забросанное волчьими шкурами. Под оконцем стоял стол — грубая столешница на козлах. Над столом торчала из стены лучина.
Осмотревшись, Глеб довольно хмыкнул и прилег на ложе. Секиру положил себе под руку у стены.
Некоторое время он лежал и глядел на оконце, затянутое бычьим пузырем. Сквозь этот пузырь едва пробивался мутный свет. Через открытую дверь слышалось пение птиц.
Глеб засыпал. Давали себя знать прошлые бессонные ночи. Рука его покоилась на секире.
— Подожди, скоро уже… — обронил Глеб, засыпая.
…Ему снилась бескрайняя степь — такая, какую любил его отец. Под ярким солнцем серебристо блестел ковыль. А Глеб был соколом. Он легко, играючись поднимался под самые небеса и обозревал оттуда просторы. Так радостно было на сердце!.. Далеко-далеко Глеб увидел холм. А на холме что-то белело… Взмахнув крыльями, Глеб в мгновение ока оказался над самым холмом. И увидел: там на камне сидел отец в белой льняной рубахе. Отец пел песню. Это очень удивило Глеба-сокола, ибо он никогда не слышал, чтобы отец пел. Глеб кружил над холмом. Голос отца был высок и чист. Но не выходила у него песня.
В песне славил Аскольд чьи-то подвиги, но когда доходило до имени героя, певец обрывал песню и печально смотрел вдаль. Потом принимался петь снова… Соколу было жаль Аскольда. Сокол готов был признаться: «Я твой сын!» Но сокол не умел говорить… Старый Аскольд пел. У него было мужественное лицо, но какое-то очень уж старое — не такое, как при жизни!.. Сокол вздрогнул: «А что? Аскольд уже умер?..» Лицо у Аскольда было будто вылепленное из воска. Глаза горели углями в глубоких глазницах, высокий лоб изрезали морщины. Аскольду было двести или триста лет. За долгую жизнь он познал так много, что сам уж мог быть вершителем судеб… Он пел высоким голосом, а сокол спешил услышать имя — имя того героя, в честь которого была сложена песнь. Сокол думал, что прозвучит сейчас светлое имя Аскольда. Потом приходили сомнения: соколу казалось, что рядом с именем отца должно прозвучать имя бога Волота. И очень удивился сокол в небесах, когда вдруг услышал имя Глеба, имя Воина… «Кто это?» — крикнул сокол и взмыл в небеса. А Аскольд ему не ответил. Сокол посмотрел вниз и не увидел на холме отца. Там в высокой траве лежала и сверкала в солнечных лучах грозная секира. Степной ветерок расчесывал ковыль. Секира пела заунывно. Сокол с быстротою молнии пролетел над ней и услышал слова ее песни: «Опускайся на землю, душа! Пришел праздник… праздник пришел…».