Страница 73 из 78
— Потерпи, мы выберемся... Держись за меня...
Настя кивнула и ухватилась за полу его сюртука. Так они доплыли до лестницы, которая напоминала сейчас пороги на какой-нибудь большой реке.
Подхватив девочку на руки, преодолевая напор воды, Аполлон выбрался из подвала.
Между тем наводнение все набирало силу. Поток воды, распахнувший входные двери, устремлялся по коридорам в комнаты, тащил в дом всякий мусор: листву, мокрую солому, конский навоз... Аполлон бросил взгляд на улицу: вся она представляла сейчас из себя грязную реку; первые этажи домов были затоплены, над водой торчали голые ветви деревьев и острые навершия чугунной ограды... А на раздумья не оставалось времени: где-то вверху еще что-то рухнуло, потолок над головой Аполлона и Насти так и заходил ходуном; вот-вот могли обрушиться стены... Выбираться из дома вплавь — Аполлону это было по силам, но не Насте. Девочка от холода дрожала всем телом, у нее стучали зубы. А лодки с веслами в доме Милодоры, понятно, не было.
И тут Аполлон вспомнил про большой стол в лакейской.
Дом Шмидтов знавал и лучшие времена, и в иные годы здесь была весьма многочисленная прислуга, которая, должно быть, рассаживалась за этим столом всякий раз на трапезу, — всем хватало места...
Толкнув ногой дверь, Аполлон вбежал с Настей в лакейскую. Стол, который ему был нужен, вода отнесла в угол комнаты. Это был добротный стол, сколоченный из толстых сосновых досок длиной не менее пяти аршин. Аполлон перевернул стол вверх ножками и посадил на него Настю. Стол вполне уверенно выдерживал вес этой худенькой девочки.
Аполлон толкал стол перед собой, а сам шел в воде сзади.
— Прекрасно, прекрасно... Мы выберемся теперь...
Лакейскую они покинули вовремя, ибо едва, вышли из дверей, как потолок в этой комнате обрушился. Волна ударила Аполлону в спину, волна как бы выталкивала его из дома, готового рухнуть каждую секунду. А у Аполлона как будто не было более причин мешкать; он, правда, вспомнил про свой философский труд и про некоторые неопубликованные переводы, над коими работал многие месяцы... Но оставить сейчас посреди этого бедствия Настю, рискуя самому оказаться погребенным под развалинами... Нет, бежать наверх, к себе не было никакой возможности.
В доме опять что-то обрушилось, и если у Аполлона до этих пор и были какие-то сомнения, то теперь они улетучились. Преодолевая течение, Аполлон вытолкнул стол в парадные двери и сам последовал за ним.
Настя, увидевшая на улице наводнение во всей силе, увидевшая, как пострадали многие дома, поразилась. Она озиралась вокруг и только пришептывала:
— Господи... Господи... Какая беда!...
Уровень воды уже был столь высок, что наружу торчали лишь верхушки чугунной ограды и чугунные же столбы с навершиями в виде шишек. Сойдя с крыльца, Аполлон вынужден был плыть. И он плыл и толкал перед собой стол, выводил его на улицу, подальше от дома, стены которого могли вот-вот рухнуть.
Настя смотрела на Аполлона с сочувствием:
— Бедненький, бедненький, Палон Данилыч! Вам так холодно!...
Теперь, когда опасность, кажется, была позади, Аполлон, действительно, почувствовал нестерпимый холод. Он припомнил, что находится в ледяной воде уже около двух часов... Он вдруг ощутил, что холод — лютый холод — овладел всем его существом; холод как будто принялся заключать его руки и ноги в оковы... Аполлон внезапно осознал, что, скованный холодом или судорогой, не может плыть, а может только удерживаться кончиками пальцев за край стола. И тогда Аполлон испугался...
Он подумал, что согреться хоть на несколько минут — этого было бы достаточно. Плыть к дому напротив, через улицу — не было сил; к тому же Аполлон не имел уверенности, что и этот дом не начнет вдруг рушиться. Под самым боком была ограда — только руку протяни; а столбы с навершиями... — на один из таких столбов вполне можно было взобраться... Что Аполлон и сделал: он уселся на навершие-шишку и сидел так несколько минут, придерживая стол ногой и пытаясь согреться, — если последнее вообще возможно в мокрой насквозь одежде. Аполлон так продрог, что не мог сказать и слова...
Чем бы все дело закончилось для Аполлона, неизвестно, если бы со стороны не пришла помощь...
В перспективе улицы вдруг появилась лодка. Человек, сидящий на веслах, греб изо всех сил и, ежеминутно поворачивая голову, выверял направление; опытное око легко определило бы, что человек этот не слишком большой мастер обращаться с веслами; лодка «рыскала» то вправо, то влево, гневливо взвизгивали несмазанные уключины, а лопасти весел временами хлопали по воде, поднимая тучи брызг...
Появление лодки Аполлон лишь отметил, но никаких надежд на нее не возлагал, поскольку считал, что в лодке возвращается тот бесчестный и подлый мужик, что ищет обогащения на всеобщем бедствии. Зато Настя вдруг пришла в необыкновенное оживление:
— Это же папаша плывет... Смотрите!... Девочка вскочила на ноги, едва не опрокинувшись в воду, замахала рукой и закричала:
— Эй, эй!... Мы здесь!...
Человек на веслах перестал грести и опять оглянулся.
Аполлон теперь рассмотрел его: да, это был сапожник Захар, отец Насти. Аполлон тоже крикнул бы что-нибудь Захару, но не мог: не то от холода, не то от радости спазм свел мышцы горла.
Не подобрать слов, способных в полной мере отразить радость Захара при виде спасенной дочери, ведь он не чаял вообще увидеть ее среди живых. Слезы текли по щекам Захара, и он бесконечно укорял и бранил себя, что запер в этот злосчастный день дверь своего жилища; не стесняясь этих слез, Захар благодарил «молодого барина» за его благородный поступок, и, если бы не явная вероятность опрокинуть лодку, Захар бросился бы Аполлону в ноги и целовал бы их — и то, наверное, не излил бы всей благодарности.
За этим бурным проявлением чувств все трое не могли слышать, что некий человек призывает их на помощь. Кабы они обернулись, то увидели бы поручика Карнизова, стоящего по пояс в воде в дверях дома и машущего рукой...
Поручик, отчаявшись докричаться, вернулся в переднюю и ударил в колокол — корабельная рында оказалась сейчас весьма кстати, как, пожалуй, никогда прежде. Тягучий и продолжительный звон колокола понесся над водой... Аполлон, Захар и Настя оглянулись.
Захар, увидев Карнизова, в растерянности потер небритый подбородок:
— Вот, дьявол!... А он что тут делает?..
Никто ему не ответил.
А поручик еще раз — громче и требовательнее — ударил в колокол. Видя, что Захар повернул лодку к нему, Карнизов сделал вперед несколько шагов. Он теперь стоял по грудь в воде и поднимал над собой парусиновый мешок, заполненный чем-то до половины, и клетку с мокрым нахохлившимся Карлушей. Карнизов ждал; он был бледен и вымучивал из себя некое подобие улыбки.
Уже через минуту поручик сидел в лодке — Аполлон и Настя перешли на нос лодки, уступив Карнизову корму. Как бы плохо ни относились к поручику Аполлон и Захар с Настей, оставить его без помощи и тем самым взять грех на душу они немогли. Карнизов не сказал им ни слова, только кивнул в знак благодарности и сразу принялся снимать сапоги, чтобы вылить из них воду.
Тут Аполлон и припомнил, что среди прислуги немало говорилось в свое время о сапогах Карнизова, кои тот берег и любил, кои чистил по пять раз на дню и коих якобы никогда не снимал, а когда все же снял однажды, полагая, что остался один в комнате, то подглядел кто-то, что скрывались у поручика под сапогами ноги козла с отвратительными полуприкрытыми длинной шерстью копытами... И вот представился случай Аполлону самому убедиться: правду ли сказывали или возводили на поручика напраслину.
Впрочем не только Аполлон с интересом смотрел, как разувается поручик, — Захар косился, побелел, словно полотно...
Карнизов же снял сапоги, сбросил на дно лодки мокрые портянки, и Аполлон с Захаром увидели, что у поручика самые обыкновенные ноги — в меру волосатые, в меру кривоватые (явно не благородная кровь!), с желтыми неровно остриженными ногтями.