Страница 67 из 78
Аполлон не верил тому, что видит.
Солдаты крестились...
Милодора — не тронутая тленом — лежала в гробу; такая же, какую Аполлон видел в час прощания. А между тем этот час был почти месяц назад...
Мертвое, хотя по-прежнему красивое, восково-желтое лицо, накрашенные губы, чуть запавшие глаза, седые волосы, выглядывающие из-под чепца, блестящий лоб... упокоенная улыбка на устах — как прощение для врагов...
Аполлону даже показалось, что сейчас, в свете дня, Милодора похожа на охотницу Диану, ту, с портрета... Кабы ей еще открыть глаза и кабы закрасить седину... И кабы не эта мертвенная желтизна...
— Да это же кукла!... — вдруг воскликнул один из землекопов и ткнул черенком лопаты Молодоре в грудь.
Аполлон вздрогнул.
Он услышал звук, какой бывает, если ткнуть чем-нибудь в сухую солому...
Аполлон, поручик Карнизов, чиновник в сером в растерянности смотрели, как землекоп ворочает черенком лопаты соломенное чучело в гробу... Наконец землекоп выбросил чучело им под ноги. В гробу остались десятка полтора кирпичей и деревянная голова, крытая воском и искусно расписанная...
Аполлон оглянулся на Карнизова. И поразился: тот счастливо улыбался. Шпага матово поблескивала у него в руке.
Солдаты, впечатленные увиденным, вновь достали свои трубки.
Тем временем чиновник тростью осторожно повернул в гробу восковую голову:
— Однако... Какая искусная подделка! Впечатление, можно сказать, полное... — и хохотнул. — Я думал, ничему уже в этой жизни не удивлюсь... — оставив голову в покое, чиновник отчаянно высморкался... — Поедемте, что ли... Сыро, господин поручик...
Домой Аполлон возвращался пешком. Он шел по улицам, воспрянувший духом, и не замечал прохожих, не замечал экипажей, иногда даже рискуя столкнуться с каким-нибудь мужиком грудь в грудь или попасть под колеса. Мысли его былисосредоточены на сегодняшнем прекрасном открытии, которое свидетельствовало ни о чем ином, как о том, что Милодора жива... жива... А разве Аполлон когда-нибудь верил, что она мертва?.. Сейчас ему казалось, что он никогда не верил до конца в смерть Милодоры. Все эти дни в нем жило, хотя и не прорастало, крохотное зернышко надежды... И Филомена Станца не отыскала души Милодоры среди мертвых, говорила о каком-то городе (не напрасно деньги взяла: сказала правду; ах, ясновидение ее удивительно!., поразительно!...).
Сейчас многое становилось понятно Аполлону: и то, почему начинал нервничать Федотов (а уж без участия Федотова тут не обошлось!), когда Аполлон склонялся низко к «мертвой» Милодоре и запечатлевал поцелуй «у нее» на холодном лбу, и то, отчего переглядывались Федотов с Холстицким (и без художника Холстицкого здесь не обошлось, ибо кто еще способен был столь мастерски изготовить куклу и расписать ее под Милодору; за основу он, конечно же, взял портрет Милодоры в образе Дианы, подлец!), когда Аполлон не в состоянии был сдержать свои сильные чувства, и то, зачем Холстицкий отговаривал Аполлона ехать на кладбище, — знал ведь, знал, что погребать будут не Милодору, а соломенную куклу, и — ни словом, ни полсловом... Между тем оба говорили, что они друзья Аполлону и как будто сочувствовали его любви. Почему же они так жестоко обошлись с ним? Почему устроили ему настоящую казнь египетскую?
И главный вопрос: где же Милодора?..
Если выходит, что жива она, почему тогда оставила в неведении Аполлона?
Кое-что, впрочем, уже можно было предполагать с известной степенью уверенности...
Где же Милодора могла быть, как не у графа? И кто еще мог так искусно все устроить, если не граф?..
Однако опять возникали сомнения: коли Милодора в Петербурге, почему молчит до сих пор, почему не пришлет весточку? Или ее нет в Петербурге?..
На эти непростые вопросы Аполлону еще предстояло ответить. А пока у него было главное: знание того, что как бы там ни обстояло все, а Милодора жива!... Так радостно и легко стало на сердце и, несмотря на непогоду, — так светло вокруг.
Экипаж, крытый черным лаком, неспешно катил по мостовой; молодцеватый кучер, подпоясанный белым кушаком, покрикивал на прохожих, цокали по булыжнику копыта, мягко покачивался кузов.
Здания, фонари, лавки ремесленников и торговцев, яркие вывески, тротуары, по которым деловито сновал городской люд, — медленно проплывали за окнами.
Граф сидел, сложив руки на трость с золоченым набалдашником, и, без интереса поглядывая на улицу, говорил о генерале Ермолове, который пребывает ныне на Кавказе и который прислал графу любопытное письмо с описанием успешных действий русских войск за Кубанью.
Графа слушала молодая женщина, сидящая напротив и скрывающая лицо под темной вуалью. Граф покачал головой:
— Ах, кабы таких, как Алексей Петрович, было поболее!... Считай, князь Кутузов да он и сделали кампанию двенадцатого года. Много, понятно, было героев, но гениев... Только гении способны сосредоточить в себе усилия миллионов и дать этим усилиям должное направление... Он скромен. Я уже писал ему об этом, но он пропустил без внимания; хвалит своих офицеров, на полстраницы расписывает храбрость солдат. Особо тепло отзывается об артиллерии полковнике Коцареве... Наверное, молодой — мне это имя ничего не говорит...
Заметив, что спутница слушает его без интереса, граф заговорил о другом:
— Я думаю, что вам, сударыня, все же надо будет уехать на время.
Милодора подняла вуаль; глаза ее были печальны:
— Но вы же сами говорили, что государь рассмотрел прошение и...
Граф покачал головой:
— Государь об этом деле понятия не имеет.
— Но как же соизволение?
— Милая вы моя! — с грустью вздохнул граф. — Если б вы знали, как боязно мне отпускать вас от себя, — сняв перчатку, он взял Милодору за руку. — Вы чисты и непосредственны. Вам невдомек, что любую бумагу, даже с императорским росчерком, можно в наше время купить... И не очень дорого — не позор ли это для отечества?
Милодора смотрела на него с изумлением и тревогой:
— Вы купили помилование?
— Все — и правду, и неправду, и честь, и бесчестие, и порядочность, и мораль, и нужного свидетеля, и судью, и родословную до двенадцати колен, и даже жизнь и смерть можно купить. Успех зависит лишь от величины предложенной суммы...
— Почему же вы беспокоитесь? Есть помилование. Есть даже могила... с прекрасным памятником. А меня... нет...
— Но есть и Карнизов, которого я недооценил, увы.
— Ах, граф! Оценивать каким-то образом Карнизова вообще не следует. Не тот это человек. Да и человек ли!...
Граф, вежливо выслушав замечание, продолжал:
— Я полагал, его можно взять на испуг. И поначалу все шло в нужном русле. Вы же знаете, какие у меня есть прекрасные помощники... Но потом Карнизов начал что-то подозревать. Мне стало известно, что он на свои страх и риск возобновил дело и многие бумаги восстановил... Не исключено, что имеются у него подозрения и на счет происхождения вашего, сударыня, помилования.
— У вас есть в крепости осведомители? Улыбка уверенного в своих силах человека появилась на лице старого графа:— Если хочешь подольше удержаться на ногах, нужно всюду иметь осведомителей и быть щедрым. Это вам скажет всякий царедворец... Есть и в крепости человечек... Вот от него мне и стало известно, что Карнизов затевает эксгумацию...
— Он собирается откопать...
— Вашу могилу, сударыня. Если уже не откопал.
Милодора не могла скрыть улыбку:
— Вы представляете удивление поручика, когда он откроет гроб? А как он обозлится, поняв, что его столь ловко провели с подлогом!...
— Представляю легко, — граф любовался улыбкой своей спутницы. — Но я не могу представить следующий после этого шаг поручика. Наш Карнизов оказался много сложнее, чем я предполагал, и мне придется весьма потрудиться, чтобы утопить его. И это, заметьте, при моем-то влиянии!...
Милодора легонько сжала ему руку:
— Вы же знаете, почему я не хочу уезжать. Во всяком случае одна.