Лабиринт

Горький смешок оборвал ее размышления. Она не Элэйс. А отец, как бы ни старался этого скрыть, думает только об Элэйс. Ориана и внешностью и характером слишком походит на мать, чтобы стать его любимицей. Он и не почешется, если Жеан изобьет ее до полусмерти. Еще скажет, что она этого заслуживает.

На минуту она позволила ревности, скрытой от всех, кроме Элэйс, прорваться сквозь идеальную маску красивого, непроницаемого лица. Злость на свое бессилие, недостаток влияния, разочарованность. Чего стоят ее молодость и красота, если она связана с мужчиной, лишенным честолюбия и будущего, с мужчиной, ни разу не бравшим в руки меч? Разве справедливо, что Элэйс, младшей сестре, достается все, о чем она напрасно мечтает? Что по праву должно принадлежать ей!

Ориана вывернула в пальцах ткань плаща так, будто с вывертом щипала бледную тощую ручонку Элэйс. Избалованная, распущенная дурнушка Элэйс! Ориана сильней стиснула ткань, представляя себе расползающийся по коже багровый синяк.

— Зачем ты его дразнила? — нарушил тишину голос любовника.

Ориана совсем забыла о нем.

— А почему бы и нет? — спросила она. — Единственное удовольствие, какое я от него имею.

Мужчина выскользнул из ниши, положил ладонь ей на щеку.

— Он сделал тебе больно? След остался…

Она улыбнулась его заботе. Как же мало он ее знает! Видит в ней то, что хочет видеть, — созданный им самим образ женщины.

— Пустяки, — ответила она.

Серебряная цепь, украшавшая его шею, царапнула ей кожу, когда мужчина склонился к ней. Она почувствовала запах его желания обладать ею и шевельнулась, позволив синей ткани плаща волной стечь с ее тела. Она коснулась его чресел — белой и мягкой кожи, совсем не похожей на покрытую золотистым загаром кожу спины, рук и груди, подняла глаза и улыбнулась. Довольно испытывать его терпение.

Ориана склонилась вперед, чтобы принять его в рот, но он толкнул ее обратно на постель и встал на колени рядом.

— Чем порадовать тебя, моя госпожа? — спросил он, нежно раздвигая ей бедра. — Так?

Она замурлыкала, когда он склонился ниже и поцеловал ее.

— Или так?

— Его губы склонились ниже, к ее потайному, скрытому местечку. Ориана затаила дыхание, чувствуя, как язык касается ее тела, дразня и лаская.

— А может быть, так?

Сильные руки уверенно подняли ее за пояс и притянули к себе. Ориана обхватила ногами его спину.

— А может быть, вот чего тебе хочется? — Его голос задрожал от желания, когда он толчком вошел в нее.

Она испустила вздох удовлетворения, царапнув ногтями его спину, обставляя на нем свою метку.

— Так твой муж считает тебя шлюхой, вот как? — шепнул он. — Давай-ка докажем, что он прав.

ГЛАВА 10

Пеллетье мерил шагами комнату, ожидая прихода Элэйс.

Стало прохладнее, но лоб у него блестел от пота, а лицо раскраснелось. Ему бы следовало спуститься в кухню, присмотреть за слугами, убедиться, что все готово. Но значительность этой минуты овладела им. Он стоял сейчас на перекрестке, откуда во все стороны расходились тропы, ведущие к неверному будущему. Все, чем была до сих пор его жизнь, все, чем она станет дальше, зависело от его решения.

«Что же она не идет?» Пеллетье стиснул письмо в кулаке. Так или иначе, он успел запомнить его от слова до слова.

Он отвернулся от окна, и что-то, блеснувшее в тенях и пыли под дверью, остановило его взгляд. Пеллетье нагнулся и поднял находку: тяжелую серебряную пряжку с медными вставками, достаточно большую, чтобы служить застежкой плаща или платья.

Кастелян нахмурился. У него такой не было.

Он поднес пряжку к свече, чтобы лучше видеть. Ничего особенного. На рынке такие продаются сотнями. Неплохого качества, но не слишком роскошная. Хозяин мог быть человеком состоятельным, однако не богач.

Она не могла пролежать здесь долго. Франсуа каждое утро прибирал комнату и наверняка заметил бы ее. Другие слуги в комнату не допускались, и дверь весь день простояла запертой.

Пеллетье огляделся, отыскивая следы вторжения. На душе у него было неспокойно. Кажется это или предметы на столе лежат чуточку не так, как он их оставил? И не ворошил ли кто-то постель? Сегодня его тревожила каждая мелочь.

—  Paire?

Элэйс говорила тихо, и все же ее голос заставил его подскочить. Пеллетье поспешно опустил пряжку в карман.

— Отец, — повторила она, — ты посылал за мной?

Пеллетье собрался:

— Да-да, посылал. Входи.

— Угодно что-нибудь еще, мессире? — спросил из-за двери Франсуа.

— Нет. Подожди снаружи, может быть, понадобишься.

Он дождался, пока закроется дверь, и поманил Элэйс к столу. Налил ей вина и наполнил свой опустевший кубок, но садиться не стал.

— У тебя усталый вид.

— Устала немножко.

— Что говорят о совете, Элэйс?

— Никто не знает, что и думать, мессире. Много чего говорят. Все молятся, чтобы дела оказались не так плохи, как выглядят. Всем известно, что завтра виконт почти без свиты отправляется в Монпелье, чтобы просить аудиенции у своего дяди, графа Тулузы.

Она помолчала.

— Это верно?

Он кивнул.

— Однако объявлено, что турнир состоится?

— И это верно. Виконт надеется закончить дело и вернуться домой в две недели. До конца июля точно.

— Ты думаешь, он добьется успеха?

Пеллетье не отвечал, продолжая расхаживать взад-вперед, и его беспокойство передалось дочери.

Для храбрости она хлебнула вина.

— Гильом тоже в свите?

— Разве он тебе не сказал? — вскинулся отец.

— Я не виделась с ним с тех пор, как собрался совет, — призналась она.

— Где же он, во имя святой веры? — поразился Пеллетье.

— Пожалуйста, скажи, да или нет?

— Гильом дю Мас избран, хотя, признаюсь, против моего желания. Виконт отличает его.

— Не без причины, paire, — тихо заметила она. — Он искусный шевалье.

Пеллетье наклонился, чтобы долить вина в ее кубок.

— Элэйс, ты ему доверяешь?

Вопрос застал ее врасплох, однако она не промедлила с ответом.

— Разве жена не должна доверять мужу?

— Да-да. Я не ждал другого ответа, — отмахнулся он. — Но… он не расспрашивал, что случилось сегодня утром на реке?

— Ты велел никому не рассказывать, — напомнила она, — и я повиновалась.

— А я не сомневался, что ты сдержишь слово, — однако я спрашивал не о том. Разве Гильом не спросил тебя, где ты была?

— Когда он мог спросить? — упрямо ответила она. — Я же сказала, что не виделась с ним.

Пеллетье снова прошел к окну.

— Тебя пугает приближение войны? — спросил он, не оборачиваясь к дочери.

Элэйс подивилась неожиданной перемене темы, но ответила опять без запинки:

— Мысль о войне пугает, мессире. Но ведь до этого не дойдет, верно?

— Да, может, и обойдется.

Он оперся рукой о край окна, затерявшись в собственных мыслях и, по-видимому, забыв о ее присутствии.

— Я знаю, что мои расспросы удивляют тебя, но у меня есть причина спрашивать. Загляни поглубже в свое сердце. Тщательно взвесь ответ и скажи правду. Ты доверяешь мужу? Веришь, что он станет защищать тебя, что будет тебе верен?

Элэйс понимала, что главное так и осталось невысказанным, но все равно не решалась ответить. Она не хотела предавать Гильома, но и солгать отцу не могла.

— Я знаю, что ты им недоволен, мессире, — ровным голосом проговорила она. — Хотя не знаю, чем он мог вызвать…

— Ты прекрасно знаешь, чем я недоволен, — нетерпеливо перебил Пеллетье. — Я тебе достаточно часто объяснял. Однако мое личное мнение о Гильоме дю Масе так и не определилось. Можно не любить человека, однако признавать его достоинства. Прошу тебя, Элэйс, ответь на вопрос. От твоего ответа зависит очень многое.

Вспомнился спящий Гильом. Глаза, темные и влекущие, как магнитный камень; губы, целующие ее запястье. Вспомнилось так ярко, что закружилась голова.

— Я не могу ответить, — наконец решилась она.