Пирамида баксов

Я тоже отпил вино.

– Да, южный склон, – сказал я с видом знатока. – Думаю, что это где-то рядом с деревушкой Сен-Эжьен.

– Нет-нет! – протестующе замотала головой Анна. – Какой же это Сен-Эжьен! Это как минимум десятью километрами западнее! Деревня Ларош. Или вовсе уж Жерминаль-Труа.

Я отпил еще.

– Ну, Жерминаль – это ты чересчур! – попенял я Анне. – Ларош – еще куда ни шло!

– Да, Ларош, – признала она собственную неправоту. – Я чувствую тут привкус душицы. Душица растет только возле Лароша.

– А год-то был так себе, – оценил я, сделав очередной глоток. – Вино получилось чудесное, а солнечных дней было не так уж чтобы много. – Очередной глоток. – В сентябре, когда собирали урожай, солнечно было всего дней пятнадцать.

И Анна отпила, замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям.

– Да, – подтвердила она с видом знатока. – Пятнадцать или семнадцать, вряд ли больше.

Только теперь я позволил себе обнаружить присутствие обездвижевшего сомелье. Бедолагу будто загипнотизировали. Еще бы, ведь он видел перед собой специалистов экстра-класса, у которых было чему поучиться. Сейчас он впитывал информацию как губка. Как самодеятельный артист, которому по необычайному везению посчастливилось присутствовать при профессиональном разговоре Станиславского с Немировичем-Данченко.

– Как тебя зовут, любезный? – поинтересовался я.

– Мишель Ветруа, – пробормотал сомелье.

– Как?! – изумился я.

– Миша я, – совсем уж сконфузился мой собеседник. – Ветров.

– Где ты учился своему мастерству?

– Во Франции, – немного приободрился он.

– Долго?

– Шесть месяцев.

– Понятно. Ты иди, Миша, не мешай нам наслаждаться букетом вина, каждый глоток которого, как ни крути, стоит триста баксов.

Когда мы с Анной остались одни, я сказал ей:

– Как жаль, что здесь не было видеокамеры. Прямо готовый сюжет для нашей программы «Вот так история!». Бери и снимай этого заносчивого олуха.

– Разве вы снимаете неподготовленные сюжеты? Ведь вы там все заранее подстраиваете.

– Степень инсценировки каждый раз разная. Иногда достаточно всего лишь что-нибудь сказать в присутствии разыгрываемого человека, как ты только что сказала про южный склон холма, немало озадачив нашего сомелье…

– И потом показать на всю страну, как бедолага трепыхается.

– Ну почему же «трепыхается»? – невозмутимо пожал я плечами.

– Все-таки вы с ним находитесь в неравных условиях. Он не знает, что вы его разыгрываете.

– Дело не в розыгрыше. Мы подбрасываем человеку некие обстоятельства, как бы задаем условия игры, а уж как он себя поведет – тут он и только он все определяет. Лично. Самостоятельно. Без чьей-либо подсказки. Так что все очень естественно, если разобраться.

– Но это же вы подстроили! Вот ты лично, к примеру, придумал…

– Считай, что это просто судьба подбросила человеку испытание.

– Хороша судьба! Судьба, у которой есть имя – Евгений Колодин.

– А для тебя судьба – это нечто абстрактное? Ошибаешься. Вот землетрясение, например, наводнение или тайфун – это действительно стихия. Судьба в самом неперсонифицированном своем проявлении. А все остальное, что и составляет нашу жизнь? Все эти отношения с окружающими – с шефом на работе, с детьми дома, с официантом в ресторане, с женой своей на отдыхе? Каждый из них, предпринимая что-то, делая какой-то шаг или, напротив, бездействуя – разве он не вмешивается в нашу судьбу? У тебя есть дети?

– Дочка, – ответила Анна.

– Вот у тебя был план на день: хорошенько отоспаться и потом сходить в солярий. А дочка твоя, пигалица малолетняя, которая, следуя твоей логике, якобы никак не может исполнить роль судьбы, – эта пигалица в самый неподходящий момент напоминает тебе о давнем и потому уже забытом обещании совместного посещения зоопарка. И ты в этот зоопарк, сто лет тебе не нужный, идешь, хотя и чертыхаешься. И только вечером, уже вернувшись домой и включив телевизор, ты из выпуска новостей узнаешь, что твой любимый солярий сгорел и в огне погибли пятьдесят человек, никто не смог спастись. Как ты думаешь, в этом случае у судьбы есть конкретное имя?

– Доходчиво изложил, – признала Анна.

– Я реабилитировался в твоих глазах?

– Вполне.

У меня отлегло от сердца. Честное слово. Не то чтобы я хотел ей понравиться… Или действительно хотел… В общем, сам я еще не разобрался. Но она мне безусловно нравилась. Женщина как соратник и друг, с которым ты на равных. Который не подстраивается под тебя и под которого и ты не должен подстраиваться, потому что все и без того получается легко и просто, как бы само собой. Я обнаружил в ней родственную душу. Ведь то, как она поставила на место нашего незадачливого сомелье, который говорил, что хорошим специалистом сомелье становится только через десять лет непрерывного обучения, а через полчаса проговаривается, что сам он учился аж шесть месяцев, – так вот то, как Анна поставила его на место, было мне очень близко, было мне знакомо по нашим розыгрышам, которых мы наснимали несчитанное количество. Ты подбрасываешь человеку какие-то факты, какие-то обстоятельства, которые его, этого человека, ставят в тупик. А потом просто наблюдаешь за человеком, фиксируешь его реакцию.

Напоследок Анна еще поставила восхитительный восклицательный знак. Когда нам принесли счет на восемь с лишним тысяч долларов и управляющий рестораном лично пришел поблагодарить нас за то, что именно его заведение мы с Анной сегодня выбрали для посещения, Анна достала из своего бумажника стопку кредитных карточек, стала их перебирать, определяя, какую именно выбрать для оплаты, но они вдруг выпали у нее из рук и рассыпались по столу. Там были карточки самых разных банков. Даже зарубежных.

– Печальная особенность страны, граждане которой вынуждены распылять свои деньги по различным счетам, чтобы не привлекать внимания к своему финансовому положению, – вздохнула Анна и выбрала наугад одну из карточек. – С этой, что ли, снимите деньги.

Карточку она придвинула к управляющему, но смотрела не на него, а на сомелье, который тоже прибыл выразить нам на прощание свое почтение, и именно для сомелье она всю эту комедию с карточками и разыграла. Отныне, даже если она закажет ему всего лишь бутылочку жигулевского пива, он будет обслуживать ее с почтением даже большим, чем обслуживал бы английскую королеву. И выбор Анны будет восприниматься им как неоспоримый признак утонченнейшего вкуса.

А я бы не смог заплатить за сегодняшний обед, даже если бы очень этого захотел. Не было у меня с собой восьми тысяч долларов. Какая досада!

Мы с Анной вышли из ресторана.

– Куда тебя отвезти? – спросил я.

Она посмотрела на меня так, что мне сразу же стало понятно, какой я идиот, если задаю такие вопросы. Конечно, к себе. Туда, где нам никто не помешает.

– Как приятно видеть человека, у которого все в порядке! – оценила Светлана, увидев меня.

– А что – так заметно?

– Ты просто светишься от счастья. Таким счастливым мужчину способна сделать только женщина. Я угадала?

– Да.

От нее бессмысленно что-либо скрывать. Когда-то ведь она тоже делала меня счастливым. И с тех пор знала меня как облупленного.

– Надеюсь, она не с телевидения?

– Нет. А что?

– А то, – в тон мне ответила Светлана. – Я беспокоюсь за твою репутацию. Слухи на телевидении распространяются молниеносно.

– Все будет шито-крыто, – пообещал я. – Мамочка может быть спокойна.

Я даже чмокнул Светлану в щечку, демонстрируя свою признательность за ее заботы обо мне. О том, что счастливой меня сделала женщина, из-за которой, судя по всему, едва не убили Илью, я не признался бы Светлане ни за что. И едва только я вспомнил об Илье, он тотчас же и объявился. Не лично, конечно, потому что я строго-настрого запретил ему появляться в Москве, а посредством телефонной связи. У него был такой испуганный голос, что у меня сразу же, с первых звуков его голоса, сердце упало.