Дивергент

Проходит какое-то время, и я начинаю нервничать. Мне приходится вытирать ладони каждые несколько секунд, как только на них появляется пот… ну, или, может быть, я делаю это, только чтобы успокоиться. Что, если они скажут мне, что я не подхожу ни одной фракции? Я вынуждена буду жить на улице как афракционер. Я не смогу. Жить вне фракций — это не просто существовать в бедности и дискомфорте, это быть в разладе с обществом, быть отделенным от самой важной вещи в жизни — общины.

Моя мама рассказывала мне однажды, что мы не способны выжить в одиночку, и даже если бы могли, то не захотели бы этого. Без фракций у нас нет ни целей, ни причин, чтобы жить.

Я трясу головой. Не могу об этом думать. Я должна оставаться спокойной.

Наконец открывается дверь и внутрь заходит Тори. Я стискиваю подлокотники кресла.

— Прости, должна тебя огорчить, — говорит Тори. Она стоит у моих ног, держа руки карманах. И выглядит бледной и напряженной. — Беатрис, твой результат неокончателен, — продолжает она. — Обычно, каждый этап моделирования исключает одну или несколько фракций, но в твоем случае были отброшены только две.

Я уставилась на нее.

— Две? — спрашиваю я. У меня начинает сосать под ложечкой, и становится трудно говорить.

— Если бы ты подсознательно испытала отвращение к ножу и выбрала бы сыр, моделирование привело бы тебя к другому исходу, который подтвердил бы твою принадлежность к Дружелюбным. Этого не произошло, вот почему Дружба отпала. — Тори почесывает заднюю часть шеи. — Как правило, моделирование развивается в линейном порядке, оставляя только одну фракцию, посредством исключения остальных. Выбор, который ты сделала, исключает даже Искренность, следующую возможность, поэтому я была вынуждена «переместить» тебя в автобус. — И здесь твоя настойчивая ложь исключила Искренность. — Она слегка улыбается. — Не переживай по этому поводу. — Только Искренние могут говорить правду в подобных ситуациях.

Один из узлов в моей груди ослабевает. Может быть, я не такой ужасный человек.

— Я считаю, что это не совсем так. Люди, которые говорят правду, Искренние… и Отреченные, — говорит она. — Вот, в чем проблема.

У меня отвисает челюсть.

— С одной стороны, ты бросилась на собаку и не позволила ей напасть на девочку, что является признаком Отречения… но, с другой стороны, когда человек сказал тебе, что правда спасет его, ты все равно отказалась сообщить ее. — Что не соответствует принципам данной фракции, — замечает она. — Ты не сбежала от собаки и не выбрала нож, что предполагает Бесстрашие. — Она прочищает горло и продолжает: — Твой умный подход к собаке указывает на сильное соответствие Эрудитам. Я понятия не имею, что делать с твоей нерешительностью на первом этапе, но…

— Подождите, — прерываю ее я. — Значит, у вас нет никаких идей по поводу моей принадлежности?

— И да, и нет. Мой вывод, — объясняет она, — таков, что ты показываешь принадлежность к Отречению, Бесстрашию и Эрудиции в одинаковой степени. — Люди с таким результатом… — Она оглядывается, будто думает, что кто-то за ними следит. — Называются Дивергент [2]. — Она произносит последнее слово так тихо, что я почти не слышу его, и напряженный и обеспокоенный вид возвращается к ней. Она идет по направлению к стулу и наклоняется ко мне.

— Беатрис, — говорит она, — ни при каких обстоятельствах не следует делиться этой информацией ни с кем. Это очень важно.

— Мы не должны делиться нашими результатами, — киваю я. — Я знаю.

— Нет. — Тори стоит на коленях перед стулом и кладет свои руки на подлокотники. Наши лица почти соприкасаются. — Это другое. — Я не имею в виду, что ты не должна об этом говорить сейчас; я имею в виду, что ты не должна делиться этим ни с кем и никогда, ни при каких обстоятельствах. Дивергент крайне опасно. Ты понимаешь?

Я не понимаю, как неубедительные результаты теста могут быть опасными, но все равно киваю. В любом случае, я не хочу ни с кем делиться результатами теста.

— Хорошо. — Я отдираю руки от подлокотников и встаю. Чувствую я себя неустойчиво.

— Полагаю, — говорит Тори — ты идешь домой. Тебе нужно много о чем подумать, а ожидание с другими может тебе помешать.

— Я должна рассказать моему брату, куда иду.

— Я дам ему знать.

Я касаюсь лба и, уставившись в пол, выхожу из комнаты. Мне стыдно смотреть ей в глаза. Мне неприятно думать о завтрашней Церемонии инициации.

И сейчас это мой выбор, вне зависимости от результатов теста.

Отречение. Бесстрашие. Эрудиция.

Дивергент.

Я решаю не садиться в автобус. Если я рано приду домой, отец заметит, проверив систему управления домом, и мне придется объяснять, что случилось. Вместо этого я решаю прогуляться. Мне придется перехватить Калеба до того, как он проболтается нашим родителям; Калеб секреты хранить умеет.

Я иду посреди дороги. Автобусы, как правило, соблюдают движение, поэтому здесь безопасно. Иногда, на улицах возле моего дома, я вижу места, где ранее был тротуар для пешеходов. Нам он теперь ни к чему, на улицах так мало машин. Еще не нужны светофоры, но в некоторых местах они опасно свисают над дорогой, норовя рухнуть в любую минуту.

Реконструкция города, являющего собой мешанину новых аккуратных зданий и старых крошащихся строений, продвигается медленно. Большинство новых зданий стоят рядом с болотом, которое когда-то было озером. Общество Отреченных добровольцев, в котором работает моя мама, ответственно за большую часть этих реконструкций.

Когда я смотрю на Отречение как посторонняя, я думаю, что оно прекрасно. Когда я вспоминаю гармонию своей семьи: наши походы на званые обеды; как все вместе мы убирали после них, даже не спрашивая; то, как Калеб помогал незнакомцам нести тяжелые пакеты, — я влюбляюсь в эту жизнь снова и снова. Но когда я пытаюсь жить ею непосредственно, у меня возникает проблема. Эта жизнь не кажется мне настоящей.

Но выбор другой фракции вынудит меня покинуть свою семью. Навсегда.

Пройдя сектор Отреченных, я миную шеренгу зданий, от которых остались только голые каркасы, и иду по разбитым тротуарам. Тут есть места, где полностью разрушенная дорога оголяет канализационные системы и пустые станции метро, которые лучше обходить стороной, места, где сточные воды и мусор воняют так сильно, что мне приходится зажимать нос.

Здесь обитают афракционеры. Из-за того, что они провалили инициацию в выбранные ими фракции, они вынуждены жить в нищете и выполнять работу, за которую никто больше не хочет браться. Они сторожи, строители, уборщики мусора, они работают на фабриках, управляют поездами и водят автобусы. За свою работу они получают еду и одежду, но, как говорит моя мама, недостаточно ни того, ни другого.

Я вижу афракционера, стоящего на углу впереди. Он одет в обшарпанную коричневую одежду, и кожа на его подбородке обвисает. Он уставился на меня, а я, затрудняясь отвести взгляд, уставилась на него.

— Извините, — говорит он. Голос у него дребезжит. — Нету ли у вас чего-нибудь поесть?

Я чувствую комок в горле. Строгий голос разума говорит мне пригнуть свою голову и идти дальше.

Нет, качаю головой я. Я не должна бояться этого человека. Ему нужна помощь, и я та, которая должна ему помочь.

— Э… есть, — говорю я. Я лезу в свою сумку. Отец всегда говорит мне носить с собой еду, как раз для таких вот случаев. Я предлагаю ему небольшой пакетик сухих яблочных ломтиков.

Он протягивает за ними руку, но вместо пакетика хватает меня за запястье. Его лицо растягивается в ухмылке. Между передними зубами у него дыра.

— Ух, какие у нас тут симпатичные глазки, — говорит он. — Очень жаль, что остальные части такие плоские.

Мое сердце бешено колотится. Я пытаюсь выдернуть руку, но его хватка усиливается. Его дыхание едкое и противное.

— Дорогуша, ты выглядишь слишком молоденькой, чтобы ходить тут одной, — говорит он.

Я прекращаю дергаться и выпрямляюсь. Я знаю, что выгляжу молодо, и не нуждаюсь в напоминаниях.

2

Дивергент — от англ. Divergent — расходящийся, противоречивый.