Жар ночи

И — да, он был… заинтригован.

В таком ракурсе она показалась ему довольно привлекательной, как на его искушенный вкус. Длинные светлые кудри, завитые спиралями, обрамляли овальное лицо, напоминая золотые сережки, вдруг выросшие на ореховом дереве. Томные миндалевидные глаза в каком-то смысле компенсировали чересчур уж тонкую переносицу, а при виде закругленного подбородка незнакомки ему остро захотелось изучить каждую линию ее тела. Кожа ее мерцала приглушенным светом, точно луна на небе. Чем было это мерцание: даром природы или симптомом страха — оставалось лишь догадываться. Пухлые губы ее разомкнулись, как будто вдох дался ей с трудом.

Кто же она, черт возьми, такая?

Шпионка, нанятая Леттлкоттом? Алексиус тотчас отбросил это предположение. В этот вечер в объятия Эбби его привела скорее скука, чем похоть. Он мог бы овладеть порочной графиней где угодно, решение предаться страсти в саду было спонтанным. К тому же даже самый ревнивый муж не заслал бы шпионку на дерево.

Да еще такую красивую шпионку!

Острые ногти Эбби, впившись в особо чувствительную зону, вернули Сина к делам насущным. Если предоставить этой дамочке абсолютную свободу, она растерзает мужчину одними лишь зубами и ногтями.

— Послушай, дорогая, это, конечно, неземное блаженство, — сказал он, приподнимая ее голову одной рукой, — но надо дать моему дружку передохнуть. — Игнорируя ее немой протест, он спрятал набухший пенис обратно в штаны и застегнул две пуговицы. Сделал он это не только из соображений приличия: едва ли эта девчушка могла рассмотреть что-либо в полумраке. Алексиусу просто хотелось дожить до конца вечера без серповидных отметин от зубов на своем инструменте.

Он лениво поиграл соском, торчащим над лифом платья графини.

— Как-то невежливо с моей стороны позволить тебе стоять на коленях.

Эбби буквально втекла в изгиб его колен, как вино втекает в бутылку.

— Насколько я помню, ты любишь, когда женщины стоят перед тобою на коленях, а рты у них заняты. Ведь тогда они хотя бы молчат.

Губы его расплылись в самодовольной усмешке. Вполне возможно, что эти слова и впрямь принадлежали ему.

— А вдруг я изменился?

Эбби рассмеялась над абсурдной ремаркой.

— О Син, ты бываешь разным! Безрассудным, расчетливым… — Она убрала волосы с его лица, и губы ее отправились в путешествие от виска к подбородку, каждым поцелуем отмечая новую черту характера: — Находчивым, страстным, грубым… Подчас жестоким. Ты своекорыстный подлец. Сердцеед. Пресытившийся гад. Но главное, что в этот миг ты мой! — Обвив его шею руками, она запустила пальцы под шейный платок. Он ощутил легкий укол: это ногти графини вонзились в кожу, расцарапав ее до крови.

Стало быть, Эбби таки оставила на нем отметину.

Алексиусу было недосуг оспаривать ее мнение. Все его друзья охотно согласились бы с оценкой леди Леттлкотт. В определенные моменты он проявлял то или иное из названных качеств. Только очень глупые женщины могли подарить ему свое сердце или хотя бы тело. Именно поэтому такие женщины, как Эбби, ему и нравились.

Заводя очередную любовницу, он изучал ее тело до тех пор, пока не убеждался, что знает его досконально, как свое собственное. Он должен был точно знать, с какой силой и в каком месте надавить, чтобы женщина затрепыхалась в его объятиях, точно раненая птица. Какой задать ритм, чтобы она стонала и выкрикивала его имя. Алексиус был далеко не первым любовником Эбби: родив Леттлкотту наследника, та пустилась во все тяжкие. В общем-то, он даже не был ее фаворитом.

Вторая беременность и появление на свет еще одного сына на долгих полтора года выдернули Алексиуса из ее ненасытных лап. Однако едва перестав кормить младенца грудью, Эбби выразила желание возобновить роман. Он откликнулся без особого энтузиазма. Еще в начале вечера он стоял перед выбором: провести остаток времени в компании мягких персей графини или же за карточной игрой с друзьями и приспешниками Леттлкотта.

Надо было отдать предпочтение картам.

К счастью, тонкий нюх учуял новую добычу — и Син с удовольствием вышел на охоту.

Он снова посмотрел вверх — и на него уставились с той же серьезностью широко распахнутые глаза. Он ухмыльнулся, прикидывая свои шансы, и помог Эбби встать. Та была обескуражена.

— Что случилось? Ты же… Мы ведь не…

— Увы, время истекло.

Крепко держа графиню под руку, он повел ее прочь от дерева.

— Мы слишком долго отсутствовали. Я, кажется, слышал, как тебя звали с террасы.

В глазах Эбби впервые мелькнул испуг.

— Что же ты раньше не сказал?

— Занят был, — с нахальной улыбкой ответил Алексиус.

Проверяя, в порядке ли ее платье и прическа, графиня отпустила словечко, не вполне подобающее истинной леди.

— Стой здесь. Будет подозрительно, если мы заявимся вместе и скажем, что ходили в сад подышать свежим воздухом. — Эбби поспешно поцеловала его в губы. — С нетерпением жду новой встречи. — На секунду задержав пальцы на его щеке, она развернулась и засеменила к дому.

Эбби считала, что в любой момент, повинуясь прихоти, может отвергнуть своего тайного любовника, а Алексиус позволял ей так считать, пока ему это было удобно. Графиня не понимала, что это лишь иллюзия и это он ублажает ее, повинуясь своим прихотям. Как и все ее предшественницы, Эбби принадлежала ему лишь до тех пор, пока он не уставал от затянувшейся игры.

Дрожа от возбуждения, залившего все его тело, Алексиус зашагал обратно к ореху.

Господь всемогущий, Син возвращался к ней!

Не зря его все же так прозвали [2]. Видя, с какой непринужденностью и ленцой он приближается к дереву, Джулиана сразу поняла, почему леди Леттлкотт шла ради него на огромный риск: она никогда не видела мужчину красивей. Но это и неудивительно, ведь они с сестрами жили довольно уединенно после того, как их отец умер, а дальний родственник отобрал титул вместе с любимым поместьем. И все же тайная надежда на удовольствие, порожденная одним лишь инстинктом, без участия разума, заглушила изначальный испуг.

Он был старше ее, лет двадцати пяти — двадцати шести. Резко очерченные скулы, нос и челюсти лишь добавляли лицу неземной красоты; смягчали черты разве что черные, длиною до плеч волосы: шляпы он не носил. Джулиана не сомневалась, что глаза его подчеркнут эту мужественную красоту, но чтобы убедиться в этом, ей придется посмотреть на него с близкого расстояния. Вскоре она смогла разглядеть, какая пухлая у него нижняя губа и какая глумливая насмешка кривит уголки его рта. Эти губы запросто могли склонить невинную деву — но не саму Джулиану, конечно, — к самому безнравственному поведению и даже мольбам о поцелуе. О небо, как же он высок! Крепкие мускулы соблазнительно поигрывали под дорогим смокингом и бежевыми брюками, носить какие мог лишь истинный джентльмен.

Мужчина подходил все ближе, и Джулиана залилась густым румянцем. Она не могла забыть, как нежно и страстно он касался леди Леттлкотт. Графиня мяукала, словно кошка, извиваясь в его жарких объятиях, а он все это время знал, что за ними наблюдают!

Даже в текучем полумраке блеск его глаз воспринимался как несловесный вызов. Уже не боясь выдать свое присутствие, Джулиана попыталась слезть с дерева, пока он был еще на безопасном расстоянии, но тут же вспомнила, что платье ее безнадежно зацепилось за сучковатые ветви.

— Ну что тут скажешь! Не каждый день доводится встретить лесную фею, — насмешливо, растягивая слова, процедил Син, приложив ладонь к изогнутому стволу дерева, которое наотрез отказывалось освобождать свою пленницу. Мужчину явно забавляла сложившаяся ситуация.

А сам он явно раздражал леди Джулиану.

С досадой сдув непослушный локон с глаз, она ответила:

— Вы прекрасно знаете, что никакая я не фея.

— Быть может, вы ведьма? Скажите, дорогая моя, правда ли, что источник ваших чар и вашей красоты — это лунный свет?

2

Sin (англ.) — грех.