Выгодный жених

— Хозяин шибко крутой,— тихо ответил бритоголовый. Кажется, он еще не осознал, что происходит.— Хотел этого козла на место поставить.

— Теперь тебя поставят,— пообещал бритоголовому Рогов.

— Скорее, посадят,— уточнил Семен.

— И в учебник по экономике попадешь. Или в книгу Гиннеса. Потерять такой бизнес из-за двух маленьких собачек...

— Нормально,— рассмеялся Семен.— За Мусю — водку, за Пусю — коньяк.

Юкио, японский жених Занозы, терпеливо ждал в кресле, пока портной крутил-вертел на невесте роскошное свадебное платье.

Добыча платья растянулась на несколько дней. Сначала обошли несколько магазинов готовой одежды, но идеального варианта найти не смогли. То жмет, то висит, то топорщится, то рюшечки не те или не на том месте, то фасон слишком старомодный, то, наоборот, слишком современный...

— Это первое и, надеюсь, последнее свадебное платье в моей жизни! — убеждала Зинаида.— Оно должно быть совершенным!

Юкио был полностью с ней согласен. Японская культура ценит совершенство превыше всего. Совершенен классический японский храм: все пропорции выверены до последней доли процента. Совершенна священная гора Фудзи: солнце уделяет одинаковое время каждому из ее склонов. Совершенна Зинаида: любовь, которую Юкио обрел в загадочном северном Петербурге.

Они уже отчаялись найти совершенное платье (а без него ведь могла сорваться свадьба!), но совершенно случайно наткнулись, гуляя по центру, на это небольшое ателье. Портной Емелин, лауреат и дипломант конкурсов, предлагал на выбор несколько типов основ, а потом доводил платье до ума в соответствии с пожеланиями жениха и невесты.

Они не торопились. Юкио, потомок самураев, умел ждать, а Зина, хоть и горела от нетерпения, хотела добиться максимального результата.

Сам Юкио — по российским понятиям — мог жениться в любом своем повседневном костюме. Каждый из них стоил годовой зарплаты водителя такси, например.

Но для невесты шить — «строить», как говорили в Японии — платье полагалось специально.

Сегодня была третья — и последняя — примерка.

Занавеска шелохнулась.

«Внимание»,— улыбнулся Емелин.

Юкио привстал в предвкушении. Занавеска упала, и перед ним возникла восхитительная Зина-сан. Даже Зина-чан — так можно было называть близкого, дорогого человека...

— Ну как? — спросила Заноза на своем хорошем, но немножко преувеличенно «правильном в произношении» английском.

— Превосходно! — возгласил Юкио, вскакивая с кресла. И добавил по-русски, с большим акцентом: — Очень хор-росо.

— В талии не жмет? — согнулся в поклоне портной-лауреат Емелин.

— Все в норме,— небрежно бросила Архипова. Продефилировала туда-сюда мимо Юкио, чмокнула его в щеку, расплылась в улыбке...

— Да, дорогой?.. Наше платье готово!

— Да, дорогая... — и сладко повторил по-русски: — Дор-р-рогая!

Архипова скрылась в кабинке. Юкио вытащил из бумажника кредитку. Протянул Емелину. Портной засунул кредитку в кассовый аппарат, пододвинул Юкио прибор для набора пин-кода. Юкио быстро набрал знакомые цифры.

Ему и в голову не могло прийти, что прибор этот к кассе подключен не был, а был лишь призван зафиксировать цифры пин-кода. Под наборной панелью располагалась пластилиновая пластина.

На этом приборе уже обожглись как следует два итальянца, один американец и один грузинский еврей. Пора осваивать и азиатские деньги...

Емелин залихватским жестом выдернул из кассы чек и протянул его Юкио.

Согнувшись в три погибели, японец тоже вежливо поклонился.

Свадьбе ничего не мешает.

Платье куплено.

Дело сделано.

Утром Надежда предлагала поехать в Павловск. Разумеется, Егоров отказался. Перспектива оказаться наедине с преступницей в огромном парке его не прельщала. Под каждый куст прикрытие не посадишь.

Сам предложил Эрмитаж. Там он тоже не был лет двести. Повод совместить приятное с полезным. К тому же искусство будто бы имеет свойство облагораживать душу, а это кстати: после такого удара по лучшим чувствам и трепетным эмоциям.

Надежда не возражала: Эрмитаж так Эрмитаж. Егоров был молчалив. Как-то расхотелось ему говорить. О чем?

Входя в музей, вспомнил, что прочел в газете «Мой район» репортаж об эрмитажных кошках. Будто там их официально пятьдесят штук. В штате, типа. В смысле, на довольствии: на такое количество зверей выделяется жратва. А кошки в благодарность шугают крыс. Крысы разбегаются по соседним домам, в частности, оккупировали знаменитый «собчаковский» дом на Мойке, где проживает актер Боярский. У него, якобы, крысы утащили любимую шляпу, и актер пожаловался губернатору. Тема для беседы очень даже подходящая, но Егоров вовремя вспомнил, что в ЮАР «Мой район» не поступает, а Боярского никто не знает. Снова приходилось настраивать себя на конспиративное поведение.

Очень жаль, что Соколова оказалась мошенницей...

Она тоже была в этот день замкнутой и молчаливой. Чувствовала, что с Паулем что-то не то, но объясняла это «не то» по-своему.

В Эрмитаже все было по-прежнему. Полно посетителей и целое море шедевров и ценностей. Экскурсовод втолковывал курсантам (кажется, тем же, что были накануне в Русском), что, если у каждого экспоната задерживаться на одну минуту, на осмотр коллекции уйдет одиннадцать лет.

«Строгого режима»,— усмехнулся про себя Егоров. Даная, блудный сын, красные танцующие люди, мужик, разрываемый змеем, мумия лошади, огромные вазы из малахита — все на месте. Вокруг «Мертвого мальчика на дельфине» крутился Любимов, подмигивал. Егоров отстал от Надежды, сделал вид, что рассматривает мальчика.

— Все, Сергей Аркадьевич,— шепнул Любимов.

— Что такое? — напрягся Егоров.

— Она не мошенница. Информация липовая.

— Правда?!

Он знал это! Он ей верил! Мир вокруг мгновенно изменился. В душе зазвучала музыка. Даже мертвый мальчик с дельфина показался живым.

— Настоящих уже вычислили,— добавил Любимов.

— А я вам что говорил! — чуть не закричал Егоров.

В ногах появилась легкость необыкновенная — вслед Надежде Егоров был готов скакать как... как Пушкин!

— Я бы не спешил ей признаваться,— остановил его Любимов.

— Почему? — удивился Егоров.

— Она вам, вижу, нравится... — начал Любимов.

— Прекрасная женщина! — воскликнул Сергей Аркадьевич.

— Потому-то неизвестно как отреагирует,— продолжил Любимов.— И еще...

— Что «еще»?

— Как к милиции относится,— закончил Жора.

— Нормально относится! — вспылил Егоров.— Милиция помогла воду в садик дать! И вообще она... законопослушная гражданка!

— Я бы на вашем месте в Африку вернулся. Срочно, под любым предлогом.

— Так ведь... — Егоров растерянно развел руками. Он вдруг почувствовал себя стариком. Будто он помолодел на несколько лет за эти два дня, а сейчас, за две минуты, постарел на несколько десятилетий.

— Пусть все уляжется,— обосновал Жора.— После объяснитесь.

Егоров его не слышал. Велел сухо:

— Через полчаса позвони мне.

— С билетами я решу, будут, как настоящие,— деловито продолжал Любимов.— В аэропорту тоже все устроим...

— Ты на машине?

Любимов кивнул.

— Ну, встань там справа...

Идя к выходу, Любимов притормозил у скульптуры с другим мальчиком. Его привлекло название: «Мальчик, вытаскивающий занозу».

Любимов усмехнулся.

Операция по вытаскиванию «Занозы» вступала в решающие стадию.

Кто действительно был в Питере в натуральную величину, так это не ангел, а Пушкин Александр Сергеевич, но не тот, что во дворе своего дома, и не тот, что машет рукой на площади Искусств, а тот, что скромно высится в маленьком сквере на Пушкинской улице. Сквер этот облюбовали две группы граждан.

Во-первых, местная полубомжеватая публика, вдохновляющая себя на дальнейший ивдерес к жизни настойкой боярышника и стеклоочистителем «Снежинка».

Во-вторых, с недавних пор сквер стал местом встречи петербургских растаманов. Береты красно-желто-зеленых полосок — рекламирующие не светофоры и, соответственно, не ГАИ, а флаг государства Ямайка. Одежды типа «хламида», тонкие многочисленные косички-дрэды. Песни Боба Марли из магнитофона и прочие составляющие растаманской культуры. Это к ним Александр Сергеевич обращался в «Здравствуй, племя младое, незнакомое»...