Заговор

Окупается такая политика сторицей. Во-первых, всегда выгоднее объединять народ общим отвращением, нежели общей любовью. Люди ищут общности с теми, кто разделяет их вражду, и ничто так не отвечает общей сей страсти, как единый враг. Никому не придет в голову глупость утверждать, будто хилое единение флорентийских городов держится чем-то большим, нежели ненавистью к французским и испанским завоевателям. Если чужеземная угроза способна объединить эти тяготеющие к раздробленности народы, представьте, сколь надежно государство укрепило бы свое единство, отыщись общий супостат внутри его самого. Во-вторых, до тех пор пока народ изливает яд на малую толику людей, у него нет причин направлять свою вражду на правящих в пределах целых сфер. Страх пред народным возмущением, бунтом и даже сильным разочарованием становится уделом прошлого. Прочно займите чем-нибудь умы людей, и их мало будет заботить власть, им самим присущая. И в-третьих, всякого недовольного можно представить членом сообщества изгоев, не важно, принадлежит он к таковому или нет. Уже таким образом довольно просто отделаться от супостата, пока народ верит, что тот представляет угрозу безопасности государства.

Важнее всего, вероятно, то, что злоба не ведает границ и в конце концов способна вывести народ из себя. Приходит время, и, когда все члены зловредной секты окажутся уничтожены, вал людской ненависти принимается вхолостую биться внутри государства. Тогда-то демагог (используя памфлеты, подстрекателей и тому подобное) может придумать новую угрозу под личиной какой-то иной людской общности либо, что более благоразумно, возгласить, будто угроза всего лишь нашла тайное прибежище в другом государстве, каковое посему нуждается в искуплении.

Как же идеально подходит тактика сия природе человека! Люди суть никудышные твари, напыщенные, слабые и алчные, в непредсказуемой своей жизни руководствуются они не столько разумом, сколько грубой страстью. Дайте выход их враждебности, и они доставят вам мало вреда. В то же время только попробуйте умерить замах их когтистых лап, и они разнесут все вокруг. Так что демагог должен свести их враждебность воедино, натравить ее за пределы государства и тем самым усилить государство, расширить его границы. Расширение, захват владений, питаемые ненавистью, есть надежнейшее средство безопасности.

Должно быть ясно, что секта, обвиненная в подрыве государственных устоев, есть не что иное, как выдумка Блюстителя и Управителей. Ни единой секте не под силу устанавливать, жить государству или умереть. Однако здравомыслие очевидного не предмет заботы тех, кто стремится навести должный порядок в какой-либо из сфер бытия. Все, что им нужно, — это убедить народ в присущей опасности. А где же лучше учить народ, куда ему направлять свою ярость и ненависть, как не в школе, которая целью своей ставит борьбу с нравственной порочностью и моральным разложением? В чем же, значит, следует давать уроки? Взращивайте недоверие — и народ станет выискивать тех, кто представляет собой хотя бы малейшую угрозу государству. Взращивайте праведность — и народ истово обрушится на всех врагов. Взращивайте простые ответы и вражду — и народ выметет зло из своих собственных стен, утолив вожделение власти к завоеваниям во имя добродетели. В этом смысле образование и страсть к сокрушению работают рука об руку, утверждая незыблемость государства.

XVI. Отчего у государства не должно быть иных соперников

Созидание из хаоса в сфере экономической почти не требует общения с народом. Вместо этого Управителю сферы необходимо — на время — поставить под полную свою власть коммерцию, торговлю и обмен. Этому народ не слишком станет противиться. Ошарашенный внезапным взрывом хаоса и верно направляемый демагогом, он признает и примет необходимость решительных мер. Лишь экономист предстанет силой, не подверженной порче. Все земли окажутся под юрисдикцией государства. Все гильдии уступят власть государству. Оказывающих сопротивление заклеймят врагами, именем, к какому народ не испытывает никаких добрых чувств.

Если кто сомневается, что одному человеку — при одобрении народа — под силу захватить значительную власть в одной-единственной экономической области, пусть вспомнит хотя бы о выскочке Генрихе в Англии. Не секрет, что он вознамерился прибрать к рукам все церковные земли в этом царстве, если Рим не удосужится решить в его пользу вопрос о разводе с Екатериной. Король хорошо осведомлен, что народ никак не станет чинить препятствия его желаниям, поскольку он убедил людей, что избавляет Англию от порочного установления, то есть от святейшей Католической Церкви. Даже угроза отлучения не отвратит его от еретических планов, а народ его — от горделивого лицемерия.

Всеохватывающий надзор, таким образом, жизненно важен, если экономист должен поставить торговлю и коммерцию на службу двух других сфер. В равной степени важно: по мере того как предприятия окажутся под началом Управителя, государство в целом должно становиться единственным торговцем, опираясь в переговорах с другими на всю силу экономической мощи государства. Тогда расширение границ для государства станет легкой задачей. Со временем экономист может передать надзор за сферой менее крупным торговцам, производителям и прочим. Но если в будущем он пожелает более полной власти, то достаточно будет вызвать призрак разложения, указав на секту отверженных, с тем чтобы вновь вернуть себе бразды правления. Таким образом, расширение границ и незыблемость будут исправно следовать за естественными приливами и отливами в коммерции и торговле.

Говоря коротко, созидание из хаоса требует неукоснительного надзора в пределах каждой из сфер. Уничтожать врагов и пестовать направленную ненависть — значит управлять сферой политической; устранять всякое соперничество в пределах государства, с тем чтобы превосходить в соперничестве иные государства, — значит управлять сферой экономической; а взращивать страсть к сокрушению и праведность посредством образования — значит управлять сферой общественной. Расширение границ станет естественным отпочкованием такого управления и обеспечит долговечную незыблемость.

XVII. Войско

Я никоим образом не повредил бы замыслу и целям моей книжки, если бы теперь завершил ее, вполне удовлетворенный тем, что и в идеях, и на практике представил средства, коими созидается незыблемое государство. Все же остаются еще две темы, на разговор о которых уйдет побольше чернил. Первая — это войско, коему мессер Никколо посвятил почти половину своего небольшого трактата. Осыпая ли проклятиями использование наемников, превознося ли доблесть одного из многих героев своих, мессер Никколо описывает искусство управления государством в терминах военной готовности и воинского умения. По сути, он утверждает, что государству для достижения незыблемости вполне достаточно иметь хорошее вооружение и хорошие законы. Возможно, правда в этом есть. Он приводит тьму примеров надлежащего и негодного использования войска при охране границ, создании империй и прочем. Он, следовательно, настаивает, чтобы искусство войны (и, таким образом, власть над войском) надежно покоилось в руках государя.

Все же мессер Никколо, видимо, странным образом забывает, что без притягательной и умудренной фигуры во главе войска армии склонны превращаться в бродячие банды головорезов и пропойц, которые с равной легкостью лишают девственности дочерей и союзника, и врага. Он, видимо, в равной степени не желает признавать, что солдаты противятся здравомыслию и охотнее следуют за тщеславным хвастуном, нежели за умелым мудрецом. Как раз это-то и делает их столь опасными. Ибо всего-то и нужно, чтобы в их рядах появился один-единственный муж, кто проявит способность предводительствовать, — и они с готовностью примутся раскармливать его честолюбие, пока вокруг не останется ничего, кроме булыжников под ногами. Еще хуже, если таковых мужей окажется двое: тут государство, скорее всего, выстрадает медленную смерть в гражданской войне. Говоря коротко, люди военные ничем не отличаются от прочих людей, за исключением того, что в их руках есть смертоносное оружие и что гордыня с суетностью делают их угрозой для всех.