Запретная книга

— Джорджио, — сказал он тогда, — суть обряда посвящения в том, что ты не должен задавать вопросов, даже в уме. Обывателю твое задание покажется абсурдным и аморальным, но ты не в состоянии увидеть глубинное значение событий. Например, рыцари-тамплиеры при посвящении плевали на распятие и топтали его, а потом засовывали язык козлу в анус. Ты бы пошел на такое?

— Да, если бы то было истинным посвящением, — ответил Джорджио, сморщившись.

— Времена изменились, а вместе с ними и обряды. Но принцип остался прежним. Безропотным послушанием ты пробудишь свое безличное «я». Помни, Джорджио: ты пробудишь в венах кровь касты воинов.

Похищение труда не составило: подсыпать Орсине в кофе снотворное, усадить ее в машину и передать Бхаскару и Соме, которые ждали в небольшом доке неподалеку. Звонок с требованием выкупа выглядел шуткой, но Джорджио пришлось напрячь воображение. Настоящее испытание началось только сейчас.

Закованный в наручники Джорджио вынырнул из омута воспоминаний. Галлорини не сводил с него глаз. Сейчас Гедина закончит обыск и отвезет Джорджио в полицейское управление. Сумеет ли он убедить магистрата и судью поместить Джорджио под предварительный арест? Где доказательства? Их нет, даже косвенных. После возмутительного задержания Макферсона ни один судья не согласится поместить под стражу Джорджио, особенно по тому же самому делу. Пресса достаточно унизила суд Больцано, выставив его на посмешище в мире юриспруденции. Ни один суд не захочет повторить его судьбу.

А не припас ли инспектор туз в рукаве? Может быть, баронесса ему что-нибудь рассказала? Нет, полиции она не доверилась бы — ей хорошо известен нрав барона. Печально, но придется с ней разобраться. Впрочем, это дело барона.

Джорджио был матерым игроком в покер, знал, когда нужно блефовать, и умел это делать, а потому выигрывал чаще, чем проигрывал. Гедина блефовал, но, как и любой новичок, перестарался. Выбить дверь, заковать Джорджио в наручники, предъявить нелепые и ненужные обвинения… Нет, заключил Джорджио, все это отчаянный блеф.

Вернулся Гедина, собрав вещи для конфискации. Пора было уходить, но Джорджио оставался на месте.

— Постарайтесь вести себя учтивее, — сказал инспектор. — Вы же не думаете, что мы понесем вас на руках?

— Инспектор, можно увидеть ордер на арест? — спокойно поинтересовался Джорджио.

— К чему спешить? Увидите позже, если будет нужно.

— Боюсь, так дело не пойдет. Я не совершил ничего противозаконного. Наоборот, закон нарушаете вы: ворвались ко мне в номер без ордера. Разве не так?

Галлорини вопросительно посмотрел на шефа — Гедина отвел взгляд. Джорджио пояснил:

— Вы не имеете права находиться здесь, предъявлять мне ложные обвинения и уж тем более не имеете права меня арестовывать. Италия вот уже шестьдесят лет как не фашистское государство. А теперь, — сдержанно продолжил Джорджио, — снимите с меня наручники и дайте позвонить адвокату.

Повисла долгая пауза. Полицейские смотрели на шефа — тот уставился в пол, выдыхая сигаретный дым.

— Снимите с него наручники.

— Ордера на обыск у вас тоже нет. Самое малое, что вы можете сделать, — вернуть изъятое на место. Я прав, инспектор? — добавил Джорджио, массируя запястья.

Гедина через силу кивнул.

— А еще вы должны заплатить за выломанную дверь, петли, косяки и бог знает за что еще. Мой адвокат с вас последнюю рубашку снимет. — Джорджио решил блефовать до конца. Он набрал номер адвоката и намеренно заговорил так, чтобы Гедина со своими людьми слышали все до последнего слова.

Когда полицейские покидали номер, Джорджио расслабился. Ледяной тон его голоса сменился триумфальным.

— Гедина, я засужу тебя. Ты по уши в дерьме. Ищи себе другую работу, фашистский ублюдок!

В усадьбе Ривьеры барон позвонил в колокольчик, вызывая Думитру.

— Я на несколько дней ухожу в мастерскую, — сказал он дворецкому. — Беспокоить меня нельзя ни по какому поводу.

У себя в комнате Эммануил нарядился в парадный костюм: белая сорочка, черная жилетка, фрак, бриджи, шелковые чулки и туфли с пряжками, украшенными стразами. Из обитого кожей ларца он достал военные и гражданские украшения, прикрепив их к лацкану, вместе с орденом Святых Маврикия и Лазаря. Барон накинул плащ с крестом Мальтийского ордена, перепоясался парадным мечом в ножнах и спустился вниз.

Забираться в машину в таком виде было нелепо, и Эммануил решил пройти милю до мастерской пешком, по примеру предков. Он шел медленно и величественно, подражая знаменитой походке Короля-Солнца, Людовика XJV, мимо гигантских конских каштанов, постепенно погружаясь в настроение прошлого.

Эммануил запер дверь, задернул занавески на окнах и зажег свечи в высоком серебряном канделябре. Барон сел в кресло с прямой спинкой, вытащил меч из ножен и поставил его между ног. Глубоко дыша, он положил руки в перчатках на рукоять. В состоянии лихорадочного возбуждения барон чувствовал, что достиг зрелости: он больше не один из слабых братьев, которым нужна помощь женщины. С Анжелой он достиг наивысшего магического экстаза. С алхимической точки зрения гибель племянницы не случайна — успешно проведенный ритуал и важная веха, символизирующая, что Эммануила одарили силой, сделали магом.

Эммануил собирался использовать Орсину, однако властью над ней не обладал. Попытки подчинить Орсину потерпели фиаско — пришлось держать ее без сознания. Теперь племянницу выкрали — ну и пусть!

Гордый наследник многих поколений магических героев и полноценный маг, Эммануил готов был идти к трансцендентности и творить магию самостоятельно. Если на пути он встретит Митру, ошибка не повторится — Эммануил будет не быком, но богом. Возможностям его не станет предела. Он первым из рода штурмом возьмет врата бессмертия: научится регенерировать, — и его физическое тело, как написано в «Магическом мире героев», обратится в «иное, неразрушимое и небесное тело, которое станет не чем иным, как небесным Меркурием».

ГЛАВА 21

Погожим октябрьским днем нунций Макграт и сенатор Роулендсон, выйдя из лимузина, направились к неприметной двери с южной стороны собора Святого Петра. Один из двух телохранителей потянул за веревку дверного звонка, и дверь открыл швейцарский гвардеец. Джон протянул ему карточку.

— Не соблаговолят ли ваше преподобие и ваша честь следовать за мной? — гортанно произнес страж по-английски.

Их провели лабиринтами Ватиканского дворца — по простым, плохо освещенным коридорам, похожим на больничные; по роскошным залам эпохи Возрождения, куда не допускались простые смертные, мимо незнакомых видов из окон: то изящный летний домик, то совершенно неуместная радиомачта… Сенатор бывал в Риме лишь однажды, когда с супругой проходил обязательным для туриста-католика маршрутом: засматривался на Сикстинскую капеллу, мельком видел престарелого папу на еженедельном благословении «Граду и Миру».

Джону был знаком дворец, но не кратчайшие пути перемещения по нему.

Они дошли до квадратной приемной с четырьмя дверями, каждую из которых охраняла пара алебардщиков в шлемах и ярко-красных атласных мундирах, расшитых золотом. Проводник пригласил гостей сесть на красный плюшевый диван и с поклоном удалился.

В комнате было несколько диванов. Посетители молча смотрели в пространство перед собой, будто пациенты в приемной дантиста. Вместо старых журналов им предлагаюсь созерцать гигантские фрески с изображением распятого вверх ногами святого Петра, святого Павла на коленях в ожидании топора палача, пронзенного стрелами святого Себастьяна и колесуемой святой Катерины. Удивительно, думал сенатор, почему религия обращается именно к садистской жилке человеческой расы?

Взглянув на других «пациентов», он заметил, что они все далеко не обычные люди. Мирская одежда превосходного качества и высокомерное выражение на лицах священников говорили об их положении. Это были сливки общества, которые умели добиться личной аудиенции с папой римским. Однако даже им приходится ждать своей очереди.