Проклятый манускрипт

Ситуация была довольно щекотливая. Ведь, с одной стороны, папа Иоанн уже отлучил Гуса от Церкви, а с другой — король Сигизмунд снабдил его охранной грамотой, которая обещала Яну Гусу свободное передвижение. И Папа, и король были в городе. Кроме того, в Констанце находились две партии, одна из которых была на стороне Яна Гуса, а другая требовала сжечь Гуса на костре.

Публика ничегошеньки не знала о допросах. Каждый день распространялись новые слухи. Говорили о побеге. Гуса, закованного в цепи, ночью, в тумане, привезли обратно в город. На следующее утро в трапезной монастыря францисканцев начался процесс.

Процесс вел кардинал д'Элли, епископ Камбрайский, человек, которого трудно было превзойти в надменности и самоуверенности. Трапезная монастыря была слишком мала для того, чтобы там могли поместиться все приглашенные делегаты, кардиналы правоведческой партии. Началась суматоха, продолжившаяся на улице.

Однажды вечером в доме Пфефферхарта Афра случайно столкнулась с чрезвычайным послом. Она не встречала Пьетро де Тортозу уже несколько дней. Посланник был пьян. Таким она его еще не видела. Он с трудом брел вверх по лестнице и, казалось, был очень удручен и еле ворочал языком.

На вопрос о его самочувствии Пьетро де Тортоза ответил:

— Неплохо, госпожа Гизела, неплохо. Меня только очень огорчает процесс против богемца.

— Вы имеете в виду Гуса?

— Именно его.

— И как там все?

Посланник сделал рукой жест, не требовавший пояснений.

— Они уже с самого начала вынесли приговор. При этом он говорит действительно дельные вещи. Но люди, которые говорят дельные вещи, сразу же становятся врагами Церкви.

— Вы думаете, Гуса осудят?

— Приговор уже написан. Я знаю об этом из надежного источника. Завтра его официально объявят в соборе, а через день он будет приведен в исполнение на эшафоте с замечательным названием «рай».

Афра закрыла лицо руками. На несколько мгновений ее словно парализовало. Мысли тоже словно застыли. Внутри у нее все сжималось от одного только предположения о том, что Гуса сожгут на костре.

И вдруг через подавленность в Афре пробилось желание действовать. В комнате она набросила на себя темное платье и побежала, словно за ней гнались, по ночному Рыбному переулку. Было поздно, но в переулках Констанцы было так же оживленно, как и днем. В свете факелов и фонарей бродили ветреные блестящие полуночники в поисках приключений. У дверей, за которыми известные всему городу шлюхи занимались своими делами, лежали шарфы прелатов и митры епископов — словно трофеи и доказательства клерикального уровня клиентуры. Из харчевен и трактиров пахло жареным мясом и бараном на вертеле. В питейных и на углах домов мавры и другие иностранцы играли музыку, которую никто прежде не слышал, на инструментах, которых никто прежде не видел. Рядом танцевали бедно одетые девушки, еще совсем дети, так, словно у них вместо костей были ивовые ветви.

Но Афра практически не обращала внимания на все это. Она неслась, словно буря, подгоняемая только одной мыслью — спасти Гуса от костра. Словно во сне, она прибежала на Соборную площадь, где толпился народ в ожидании новостей о процессе против Яна Гуса.

Епископский дворец, где расположился Папа Иоанн, освещался сотней факелов. Мощное здание охраняли две дюжины охранников-швейцарцев в форме с желтыми, красными и синими полосками. Фронтон, обращенный к Соборной площади, патрулировали отряды по четыре человека. Охранники были вооружены блестящими алебардами, которые они выпячивали навстречу тем, кто осмеливался приблизиться.

Афра бесстрашно пошла к входу, ее не пугали ни колющее оружие алебардщиков, ни крики солдат «Смотри, куда идешь!». Ее самоуверенное поведение возымело должный эффект.

Нужно было признать, что Афра была одета красиво, более того, богато. Но то, что командир охранников принял ее за одну из тех продажных девок, которые входили и выходили из дворца его святейшества каждый вечер, очень сильно задело ее. В любом случае, командир не задал ни единого вопроса, он даже не спросил ее имени и, подмигнув так, что Афра уверилась в своих подозрениях, проводил ее в комнату на верхнем этаже, где уже находились около дюжины красоток, в основном итальянского происхождения.

Хотя девки, вплоть до двух лохматых банщиц низшего сорта, все были с гордой осанкой и безупречного поведения, Афра почувствовала себя в этом обществе неловко. Дамы более высокого уровня весело болтали о прибыльности работы во время Собора, которая обеспечит многим из них безбедное существование, так что им придется поработать всего год или два.

Банщицы, напротив, больше интересовались величиной половых органов клириков, причем, говорили они, прикрыв рты руками, его святейшество не очень одарен от природы. Если не знать, то можно нечаянно перепутать орган его святейшества с одной из многочисленных пиявок, которых понтифик носит по настоянию лейб-медиков в благословенном нижнем белье.

Представив себе такое, Афра покраснела и содрогнулась от отвращения. Остальные девки, сидевшие в узкой комнате под стенами, словно куры на насесте, всем своим видом выражали негодование или же притворялись, что не слышали непристойных речей банщиц. Каждая из присутствующих знала, что немалых усилий будет стоить предоставить себя обрюзгшему маленькому Папе, но перспектива из девки быть поднятой его святейшеством до уровня жертвы заставляла отбросить все сомнения. Да и девки папской курии — самые дорогие женщины в мире.

Но прежде чем обе банщицы успели выдать еще какие-нибудь неприятные вещи, в комнату вошел монсиньор Бартоломео, домоправитель Папы, молодой, высокий, стройный человек очень приятной внешности. У него были черные вьющиеся волосы до плеч и длинная сутана. Но впечатление изменилось в тот же самый миг, как он открыл рот. У Бартоломео был высокий фальцет, похожий на голос девицы на исповеди, услышав который, девки неодобрительно переглянулись.

— Laudetur Jesus Christus!— пропищал Бартоломео.

Затем он обернулся вокруг своей оси, указывая при этом пальцем на каждую из присутствующих, пока его выбор наконец не пал на пышную брюнетку с высокой грудью и крохотную, похожую на фею девушку с распущенными русыми волосами. Остальные, очевидно, расстроились.

— Монсеньор, на два слова! — Афра вскочила и подбежала к домоправителю.

Тот решительным жестом отстранил ее.

—  Cede, cede! [29]— крикнул он на латыни, как экзорцист. — Ты что, не видишь, что я уже принял решение по поводу сегодняшней ночи?

Афра не удивилась бы, если бы монсеньор вынул из-за пазухи крест и замахал им на нее.

— Я не собираюсь проводить с Папой ночь! — крикнула Афра, к ужасу девок.

Бартоломео удивленно остановился:

— Тогда зачем же ты здесь, шлюха?

— Мне нужно поговорить с Папой, монсеньор!

— Поговорить? — проскрипел домоправитель. — Как ты думаешь, девка, зачем ты нужна?

— Я знаю, монсеньор. Но я вовсе не девка, как вы, должно быть, думаете.

— Нет, ты порядочная женщина! Все так говорят. Мое решение окончательно. Ты не годишься для благословенной постели его святейшества, поверь мне, я уж знаю Бальдассаре Косса. [30]

Афра разъярилась и закричала:

— Черт побери! Мне нужно поговорить с этим Косса. Речь пойдет не обо мне, а о нем, Папе Римском, и богатстве Церкви. Скажите своему господину, что речь идет о CONSTITUTUM CONSTANTINI!

— CONSTITUTUM CONSTANTINI? — Бартоломео в задумчивости остановился. Потом недоверчиво взглянул на Афру. Он не знал, что и думать об этой женщине. Уже сам факт, что женщина, которую он еще несколько минут назад считал уличной девкой, знала о CONSTITUTUM CONSTANTINI, поверг его в состояние крайнего удивления.

Кивнув головой, монсеньор Бартоломео велел шлюхам покинуть комнату. Прежде чем вынести свои пышные тела в коридор, обе банщицы негромко, но все же довольно слышно выругались. Девки, которым отказали, громко причитали. И только избранные последовали за домоправителем с просветленными взглядами.

29

Cede, cede! — Изыди, изыди! (лат.) (Примеч. авт.)

30

Косса — мирское имя Папы. (Примеч. авт.)