Страница 94 из 102
Как будто в этом не было ничего непристойного, Афра разделась и повесила свое платье сушиться на спинку стула. Затем она подошла к Якобу, смущенно сидевшему на краю кровати.
Он смотрел на ее пупок большими глазами. Наконец юноша поднял глаза и сказал:
— Что это за кольцо висит у вас на шее?
Афра взялась за украшение, висевшее на кожаном шнурке, и прижала его к груди.
— На удачу. Мне его подарили. — Афра жадно провела пальцами по волосам юноши и прижала его голову к груди. Якоб даже не пошевелился. Наконец он обнял ее за бедра. И так оба погрузились в собственные мысли и чувства.
— Сколько тебе лет? — наконец спросила Афра.
— Я знаю… — возразил Якоб, при этом голос его звучал почти как плач. — Сколько бы ни было, все равно я слишком молод для такой женщины, как вы! Вы об этом думали?
— Глупости, возраст для любви не помеха.
— Почему же вы тогда спрашиваете о моем возрасте?
— Да так… — Афра чувствовала, как он облизывает ее тело. Неописуемое чувство, которое было ей неведомо до этого дня, оно пряталось здесь, в тепле фургончика факира.
— Да так… — повторила Афра, стараясь подавить растущее возбуждение. — Ты либо выглядишь моложе, чем есть на самом деле, либо же судьба преподнесла тебе ситуацию, заставившую быстро повзрослеть.
Якоб кивнул.
— Мне кажется, у вас шестое чувство. Хотя, возможно, верно и то и другое. Мой отец был канатоходцем, как и мать. Они были известны далеко за пределами страны. Для них не существовало слишком высоких стен, слишком глубоких рек, преград, которые они не смогли бы преодолеть вместе, прохаживаясь по канату. То, что казалось естественным для окружающих, было на самом деле лишь попыткой преодолеть основной страх. У обоих была боязнь высота. Но это было единственное ремесло, приносившее им деньги, они не могли заниматься больше ничем. И однажды произошло непоправимое. У каната, натянутого на высоте половины кафедрального собора Ульма, развязался узел, и родители сорвались.
— Как жутко, — Афра смотрела на его влажные глаза. В чем мать родила она села прямо юноше на колени и поцеловала в лоб. Якоб прижался к ней нежно, как ребенок. — И после этого тебе приходится самому обеспечивать себя…
— Отец с самого детства запретил мне взбираться на канат. Он научил меня обращаться с огнем. Ошибку с огнем, говорил он, можно пережить, а на канате каждая ошибка — последняя. Как же он был прав.
Афра нежно провела рукой по темным волосам Якоба. Его печаль возбуждала ее до предела. Но все же она не решалась поддаться зову плоти. И вместо того чтобы шептать юноше слова любви, вместо того чтобы поддаться мужской натуре, сделать его податливым, Афра произнесла:
— Ты, должно быть, очень любил родителей.
Еще не до конца произнеся это предложение, она поняла, насколько глупо поступила. Безусловно, он ждал лишь одного: чтобы она, взрослая, опытная, пошла ему наперекор и, если необходимо, показала, что такое любовь. Но этому не суждено было сбыться, все случилось совсем иначе.
— Да, я очень их любил, — ответил юноша, — хотя они и не были мне настоящими родителями.
— Что это значит: не были настоящими родителями?
— Я тот, кого называют подкидышем, был брошен в лесу, среди грибов. Отец говорил, что это были осенние опята, поэтому они иногда называли меня не Якобом, как окрестили, а Опенком.
— Опенок, — беззвучно прошептала Афра. И внезапно она ощутила запах этих грибов. Он не уходил. Она потратила годы на то, чтобы забыть этот запах. Каждый раз он приносил с собой болезненные воспоминания. Тогда она быстро вдыхала тяжелый и многогранный аромат лугов или оглушительную вонь конского навоза — лишь для того, чтобы стереть болезненные воспоминания. И спустя много лет это ей даже удалось.
Но вот запах грибов появился в настоящем, а вместе с ним и воспоминания. Афра ощутила влажный мох под босыми ногами, увидела перед собой ствол ели, который послужил ей акушерским креслом, и кровь на земле в лесу. Ее тело ныло, как и тогда. Афра хотела закричать, но молчала, не уверенная в том, что беспощадное прошлое действительно догнало ее.
— Не нужно принимать это так близко к сердцу, — шептал Опенок, заметив ее смятение. — Мне никогда не было плохо в жизни, кто знает, какая судьба была мне уготована с моими настоящими родителями.
Юноша с улыбкой посмотрел на нее, лаская ее грудь.
Еще несколько мгновений Афра была раздавлена этими воспоминаниями, а он нежно касался ее. Ошеломленная словами Опенка, она чувствовала, как ее спина покрывается гусиной кожей. Да, она хотела оттолкнуть юношу, дать ему пощечину, ведь он отважился овладеть ею. Но ничего не происходило.
Ее одолели запутанные мысли, она была не в состоянии действовать. Афра позволяла юноше проявлять свою любовь, но стояла, как мраморная статуя.
Вдруг она схватила Опенка за левую руку и крепко сжала ее. Она считала. Афра насчитала пять пальцев на его руке, и ее страшное опасение начало исчезать.
Она уже хотела с легкостью рассмеяться, но вдруг Опенок произнес:
— Шрам на моей руке не должен вас смущать. Вам следует знать, я родился с шестью пальцами на левой руке. Ведь это считается признаком неизлечимой болезни. Я от этого страдал, я был насмешкой для всех. Начались поиски знахаря, способного своим колдовством избавить меня от этой проблемы. Я чуть было не умер от кровотечения, но, как вы сами видите, я со всем этим справился. С тех самых пор я везде ношу свой шестой палец, как талисман. Хотите посмотреть?
Афра отшатнулась, как будто в нее попала стрела. Ее лицо было бледным, как воск пасхальной свечи. Нервно схватив свое мокрое платье со стула, она быстро надела его через голову.
Опенок следил за ней, все еще сидя на краю кровати, с немым вопросом в глазах. В конце концов он спросил печально:
— Теперь я вам противен? Почему такая внезапная спешка?
Афра не услышала его вопроса. Ее тошнило. Она подошла к юноше и сказала:
— Мы оба должны забыть о нашей встрече как можно скорее. Пообещай мне это! Мы не можем больше встречаться, никогда. Ты слышишь меня? Никогда!
Она обняла голову Опенка, затем поцеловала его в лоб и стремительно вылетела на улицу.
Со слезами на глазах Афра пересекла Капитульный двор. И тут она услышала позади себя голос Опенка:
— Афра, вы кое-что забыли!
Афра испугалась, когда услышала свое имя на площади.
Она повернулась.
Опенок чем-то размахивал над головой. Пергамент!
Она медлила несколько мгновений, не хотела возвращаться. Не хотела больше иметь ничего общего ни с пергаментом, ни со своим прошлым.
Но пока она размышляла, Опенок ее догнал и всунул ей пергамент прямо в руку.
— Почему? — спрашивал он дрожащим голосом и проникновенно смотрел на Афру, как будто мог прочесть ответ в ее мокрых от слез глазах.
Афра покачала головой.
— Почему? — повторил он более настойчиво.
— Поверь мне, так будет лучше.
Она засунула пергамент себе в корсет и сняла кольцо. Быстрым движением Афра протянула кожаный шнурок с кольцом Якобу.
— Оно принесет тебе удачу, — прошептала она в слезах. — И будет напоминать обо мне всегда. Будь уверен, я тебя никогда не забуду. — Последний раз взглянула Афра на своего сына. Затем, обернувшись, побежала по направлению к Рыбному переулку, как заколдованная. Ее сердце вырывалось из груди. Она не видела людей, которые смотрели ей вслед, качая головами и ожидая появления преследователя. Ничего не видя в своем замешательстве, она наталкивалась на незнакомых людей. Афра была настроена к ним враждебно, не понимая, почему стыдится себя, себя и своего прошлого.
Должна ли она была рассказать Опенку все, выдать себя? Внутренний голос говорил, что нет. У Опенка была счастливая жизнь. Зачем осложнять все своим и его прошлым? Если она сбережет тайну, юноша никогда не узнает, кто были его настоящие родители. Разве так будет хуже?
Глава 12
Горсть черного пепла
Год близился к концу, темнеть начинало рано. Из городских кабаков доносились шум и пение. Трактирщики Констанцы — вот кто получил главную выгоду от проведения церковного Собора. Едва вечерело, как в трактирах нельзя было найти свободного места, и тому были причины. Повинуясь нужде и собственной выгоде, честные горожане сдавали постели дважды за одну ночь: с вечера до полуночи и с полуночи до утра, так что люди были вынуждены проводить полночи где-нибудь в одном из многочисленных трактиров.