Страница 51 из 102
Афра повернулась. Ей было нечем дышать. Мимо любопытных, пытавшихся попасть внутрь, она выбежала на улицу. Там ей встретился Хюгельманн фон Финстинген, декан соборного капитула.
— Боже мой! — вскричал он заплетающимся языком. — Где мастер Ульрих?
— Я не знаю, — взволнованно ответила Афра. — Вы же сами видели, он был, как и вы, на пиру у епископа, а потом внезапно исчез.
Больше ничего Она сказать не успела. Потому что в тот же миг с платформы над главным порталом, где возводилась в небо башня, обрушился тесаный камень и разбился неподалеку от Афры. Хюгельманн тоже в ужасе застыл. Сощурившись, он испуганно смотрел вверх.
— Вон! — Он указал пальцем в воздух. По лесам бежал человек в капюшоне. Остальные тоже заметили его.
— Вон он! — кричали один за другим. — Ловите его!
Несколько крепких мужчин бросились от портала к находившейся в стороне лестнице, спиралью поднимавшейся наверх к платформе. В целях сохранения своей жизни каноник пропустил их вперед. Тяжело дыша, он побежал за ними. Взобравшись наверх, каноник, задыхаясь, спросил:
— Поймали его?
Молодые ребята, не старше восемнадцати лет, вооружились кусками кровли, попавшимися им по дороге наверх. Они обыскали каждый уголок, но человека в капюшоне и след простыл.
— Да я же видел его собственными глазами! — настаивал каноник.
— Я тоже! — решительно подтвердил молодой человек с длинными черными волосами.
— Но он же не мог испариться в воздухе!
Хюгельманн фон Финстинген разочарованно посмотрел вниз. В отличие от платформы, где день уже был в самом разгаре, на большой площади было еще сумеречно.
— Вон он! — вдруг закричал каноник.
Мужчины бросились на балюстраду; человек в развевавшемся плаще бежал по площади в южном направлении.
— Держите его!
— Человек в плаще!
— Задержите его!
Хотя крики и достигли Соборной площади, люди только растерянно смотрели вверх, потому что во всей этой суматохе слов было не разобрать. Поэтому человеку в капюшоне беспрепятственно удалось скрыться в боковом переулке.
Тем временем Афра искала Ульриха, но безрезультатно. В строительном бараке, где обычно царил идеальный порядок, его не было; теперь там царил хаос. Чертежи и пергаменты были разбросаны, ящики и сундуки перевернуты. Было похоже на набег монголо-татар.
И пока Афра одну за другой поднимала вещи и ставила на место, она пыталась разобраться в событиях прошлой ночи и раннего утра, что было нелегко. Слишком уж много произошло событий, которые поначалу, казалось, не складывались в одно целое, но, тем не менее, должны были находиться в зависимости друг от друга.
Хотя она не могла с уверенностью сказать, с какой целью было совершено нападение на собор, многое указывало на то, что определенные люди что-то искали в определенных местах храма. Разве они не говорили недавно об этом с Ульрихом? Разве не странно то, что эти люди знали о местах, которые, как считалось, были тайной цеха архитекторов соборов и передавались из поколения в поколение?
Внезапно Афра подумала о Верингере Ботте, у которого по-прежнему были свои сторонники. Но какую цель он преследовал со своими людьми? Казалось немыслимым, что мастер Верингер хотел разрушить собор исключительно из ненависти к Ульриху фон Энзингену. Но зачем тогда его люди перевернули все в строительном бараке вверх дном? Точно так же невероятным казалось подозрение, что между людьми, искавшими пергамент, и Верингером Боттом была какая-то связь.
Но самую непонятную роль играл, наверное, епископ Вильгельм фон Дист. Он знал абсолютно все, и слово «тайна» было, очевидно, ему незнакомо. Доминиканцы, кровавые рыцари инквизиции, были сущими агнцами по сравнению с ищейками епископа, по крайней мере в том, что касалось их информированности. Король Сигизмунд мог бы считать, что ему очень повезло, имей он таких шпионов.
Тем временем к собору стали сбегаться проснувшиеся жители города. Они собирались в поперечном нефе, который не подвергся разрушению. Старые бородатые мужчины падали на колени и воздевали руки к небесам, думая, что настал конец света, пришел смертный час всего человечества, о чем говорили проповедники еще триста лет назад. Женщины рвали волосы на голове и били себя в грудь из страха перед предстоящим Страшным судом.
И только парни, напрасно искавшие на платформе человека в капюшоне, решительно продирались сквозь толпу молившихся и кричавших людей, размахивая кусками кровли и палками над головами. Один из них взобрался на железную решетку, перекрывавшую путь к кафедре. Оказавшись наверху, он закричал:
— Сюда, сюда!
От хоров пошло громкое эхо. Собравшиеся в соборе люди испуганно посмотрели на кафедру, с которой им обычно проповедовали Евангелие. Там разгорелась ожесточенная борьба. Какой-то парень бил дубинкой человека в капюшоне, спрятавшегося за кафедрой. Тому удалось отбиться от первых ударов, но потом дело дошло до рукопашной, и парень сбросил незнакомца вниз с кафедры. Дородное тело человека в капюшоне глухо ударилось о каменный пол. Тщетно старался он подняться, упал, попытался подняться снова.
Тем временем подоспели остальные.
— Забейте его! — подзадоривали рассерженные жители. Трое, четверо, а то и пятеро одновременно били человека в капюшоне, пока не брызнула кровь и он почти перестал шевелиться.
— Упокой Господь его душу! — раздался сильный голос молодой женщины. Она перекрестилась раз, потом другой.
И только когда вокруг лежавшего на земле человека в черном плаще образовалась темная лужа крови и он перестал подавать признаки жизни, люди отступили от него.
Вокруг места происшествия собралось около сотни человек. Каждый хотел хоть одним глазком взглянуть на негодяя. Яростные крики утихли, уступив место благоговению и страшному вопросу: а не убили ли они только что самого черта?
Каноник Хюгельманн пробрался сквозь толпу зевак. Увидев мертвого человека, он покраснел от гнева и закричал:
— Кто это сделал? Кто убил человека в Божьем доме?
— Он хотел разрушить наш собор, — защищался силач, сбросивший человека в капюшоне с кафедры. — Он заслужил смерть.
— Да, да, он заслужил смерть, — поддержали его стоявшие вокруг. — Теперь он, по крайней мере, не сможет навредить. Нам что же, нужно было ждать, пока наш собор рухнет? Парень правильно поступил!
Хюгельманн взглянул в разъяренные, полные ненависти лица и предпочел промолчать. Он встал на правое колено. Нет, не из уважения к мертвому, а исключительно потому, что при его плотном телосложении это была единственная возможность коснуться человека в капюшоне. Хюгельманн осторожно откинул капюшон с лица убитого. Взорам всех предстало искаженное болью лицо с широко открытым ртом, из которого текла кровь.
По толпе пробежал негромкий крик, когда Хюгельманн повернул разбитую голову человека набок. На затылке трупа отчетливо были видны следы тонзуры, которую тот, очевидно, когда-то давно носил. Выстриженные полукругом волосы, как обычно бывает у монахов, остаются надолго. Хюгельманн покачал головой.
— Боже милостивый, — неразборчиво пробормотал он. — Монах, почему именно монах?
Каноник некоторое время колебался. Наконец он закатил правый рукав покойника. На внутренней стороне предплечья открылось красное родимое пятно, выжженное горячим клеймом и величиной почти с ладонь: крест, через центр которого проходила косая линия.
— Так я и думал, — тихо сказал Хюгельманн. И громче, чтобы слышали все, он добавил: — Этот человек был одержим дьяволом! Унесите его, чтобы он не осквернял своей кровью дом Божий.
Тут проповедник Илия, доминиканец, направлявшийся к заутрене, увидел, что ему предоставляется прекрасная возможность. Его боялись за острый язык, которым он обличал грехи своих собратьев. Немало людей избегали проповедника, потому что не могли выносить бича его слов. Быстрым шагом он прошел к кафедре и, как обычно, сильным голосом возвестил:
— О вы, гнусные грешники!
Люди, стоявшие в соборе, удивленно подняли головы вверх.