Леопард

— No, thank you. [18]

Она размышляла, прав ли Гуннар Хаген, неужели сидящий рядом с ней человек — действительно тот, кто им нужен.

А потом отключилась, как будто куда-то провалилась. Ей привиделось, что она стоит перед закрытой дверью и слышит одинокий, холодный крик птицы в лесу, и он казался таким странным, потому что солнце светило и светило… И что она открыла дверь…

Она проснулась и обнаружила, что уткнулась головой ему в плечо. Во рту пересохло. Голос командира экипажа сообщил, что они заходят на посадку в Лондоне.

Глава 5

Парк

Марит Ульсен любила кататься на лыжах в горах. Но терпеть не могла бегать трусцой. Она ненавидела себя за то, что начинала задыхаться, пробежав всего какую-то сотню метров, ей казалось, что земля дрожит — как при землетрясении, — стоит ей только поставить на нее ногу. Она не выносила недоуменные взгляды гуляющих и то, как выглядела в их глазах: трясущиеся подбородки, колыхающиеся складки жира, обтянутые тренировочным костюмом, подчеркивающим все ее жировые отложения, беспомощное, глупое выражение лица — как у выброшенной на сушу рыбы. Она сама неоднократно подмечала такое выражение у людей с избыточным весом, когда они занимались спортом. Именно поэтому — хотя и не только поэтому — она регулярно, трижды в неделю, бегала во Фрогнер-парке в десять вечера. Тогда там практически никого не было. А те, кто был, едва ли могли разглядеть, как она, пыхтя, бежит в темноте среди немногочисленных фонарей на дорожках, исчертивших самый большой парк в городе вдоль и поперек. А если кто-то и обращал на нее внимание, то вряд ли бы узнал депутата стортинга от Рабочей партии и Финнмарка. Хотя узнать можно лишь того, кого видел раньше. А Марит Ульсен вообще видели немногие. Когда она выступала с заявлениями — как правило, от имени своего фюлька, — то не привлекала того внимания, которое СМИ проявляли по отношению к другим, более фотогеничным ее коллегам. Кроме того, в течение своего депутатского срока она пока не сказала и не сделала ничего особенного. Во всяком случае, себе она это объясняла именно так. Объяснение редактора газеты «Финнмарк дагблад», что политически она — легковес, было просто игрой слов, иронией над ее физическими параметрами. Но редактор тем не менее не исключал, что в один прекрасный день ее можно будет увидеть в правительстве Рабочей партии, — ведь она вполне удовлетворяет трем важнейшим требованиям: без высшего образования, не мужчина и не из столицы.

Да, он прав: сила ее не в пространных, сложных и в то же время легковесных рассуждениях. Она — человек из народа, тот, кто знает, как живут простые мужчины и женщины, и ее голос — это их голос в парламенте, где сидят самодовольные, поглощенные исключительно собой жители столицы. Потому что Марит Ульсен говорила от своего нутра и о том, что она чувствовала, так сказать, печенкой. И это стало ее главным козырем, тем, благодаря чему она — вопреки всему — оказалась там, где оказалась. Со своей рассудительностью и юморком — его жители юга Норвегии часто называли «северным» и «соленым» — она с легкостью побеждала в тех немногих дебатах, к участию в которых ее допускали. Так что внимание на нее обратят, это вопрос времени. Только бы сбросить хоть немного из этих чертовых килограммов. Согласно исследованиям, люди меньше доверяют тучным, подсознательно воспринимая лишние килограммы как неспособность взять себя в руки.

Предстоял небольшой подъем, она стиснула зубы и побежала короткими шагами, она фактически перешла на шаг, если быть совсем честной. Шаг за шагом — наверх. Да. Именно так. Марш по направлению к власти. Уменьшая вес и увеличивая шансы на переизбрание.

Она услышала хруст гравия позади и почувствовала, как спина автоматически выпрямилась, а сердце забилось чаще. Те же шаги, что она слышала во время своей прошлой пробежки три дня тому назад. И еще за два дня до этого. В прошлый раз Марит обернулась и увидела черный спортивный костюм и черный капюшон, как будто за ее спиной бежал боец коммандос. Вот только с какой стати кому-то, а тем более бойцу коммандос, бежать так же медленно, как Марит Ульсен?

Конечно, она не могла с уверенностью утверждать, что человек был тот же самый, но что-то в звуке его шагов говорило ей, что это именно так. Оставалось подняться еще чуть-чуть, потом будет Монолит, а потом станет легче, дальше придется бежать вниз, домой, в Шейен, к мужу и к надежному в своей свирепости раскормленному ротвейлеру. Шаги приближались. И внезапно ей перестало казаться, что это так уж хорошо, что на часах десять вечера и что парк темен и безлюден. Вообще-то Марит Ульсен боялась много чего, но больше всего она боялась иностранцев. Ну да, она знала, что ксенофобия идет вразрез с программой ее партии, но, в конце концов, страх перед неизвестным — разумная стратегия выживания. И пресловутая печенка Марит Ульсен категорически отказывалась принимать все законопроекты, расширяющие права приезжих.

Но тело ее двигалось слишком медленно, мышцы ног отчаянно болели, легким не хватало воздуха, и она знала, что еще немного, и она вообще не сможет сделать ни шага. Мозг пытался побороть страх, пытался внушить ей, что она не тянет на потенциальную жертву насилия.

Страх гнал ее наверх, она наконец взобралась на холм и могла теперь видеть то, что было с той стороны Мадсрюд-алле. Из ворот одной из вилл выезжал автомобиль. Она могла бы успеть, их разделяла какая-то сотня метров. Марит Ульсен бежала по скользкой траве, вниз по склону, она едва держалась на ногах. Она уже не слышала шагов за спиной, она слышала только собственное дыхание. Машина задом выехала на дорогу, раздался скрежет коробки передач, когда водитель переключился с заднего хода. Марит Ульсен была уже почти внизу, до дороги, до спасительного света передних фар оставалось всего несколько метров. Она неслась вниз, и все ее лишние килограммы сейчас помогали ей, они заставляли ее тело неумолимо двигаться вперед. А вот ноги слушаться отказывались. Она споткнулась, падая вперед, на дорогу, к свету. Она ударилась об асфальт животом, упакованным в мокрый от пота полиэстер, и поехала, покатилась вниз. А потом Марит Ульсен лежала неподвижно, ощущая во рту горький привкус дорожной пыли, а ладони саднило от мелких камушков.

Кто-то подошел и наклонился над ней. Коснулся плеча. Она со стоном перевернулась на бок и подняла руку перед собой, защищаясь. Это был не боец коммандос, а просто какой-то пожилой мужчина в шляпе. Дверь в машине за его спиной была открыта.

— Все в порядке, фрекен? — спросил он.

— А вы как думаете? — ответила вопросом на вопрос Марит Ульсен, чувствуя, как ее охватывает ярость.

— Постойте-ка! Я вас раньше где-то видел.

— Подумаешь, — проворчала она, отталкивая его руку и со стоном поднимаясь на ноги.

— Ведь это же вы участвуете в той развлекательной программе?

— Точно, — призналась она, пристально всматриваясь в пустынную и молчаливую тьму парка и потирая правый бок, там, где печенка. — Только мне насрать на это, дедуля.

Глава 6

Возвращение домой

«Вольво-амазон», последняя машина, выкатившаяся с конвейера завода «Вольво» в 1970 году, остановилась перед пешеходным переходом возле зала прилета аэропорта Гардермуен в Осло.

Мимо автомобиля прошествовала цепочка детсадовцев, одетых в шуршащие дождевики. Кое-кто из ребятишек во все глаза смотрел на древнюю чудную машину с двумя гоночными полосками на кузове и на двух человек, сидевших позади дворников, смахивающих капли утреннего дождя.

Мужчина на пассажирском месте, комиссар Гуннар Хаген, понимал, что при виде детей, держащих друг друга за руки, следовало бы улыбнуться и подумать о единении, заботе и об обществе, где люди поддерживают друг друга. Но первой ассоциацией Хагена было прочесывание местности, когда идут цепочкой, чтобы найти человека, который предположительно убит. Вот что делает с человеком работа в убойном отделе. Или, как один остряк написал на двери кабинета Холе, «I see dead people». [19]

18

Спасибо, не надо (англ.).

19

«Я вижу мертвецов» (англ.).