Снеговик

— Удачи, — произнесла Катрина, протянула ему мобильный и вернулась к своей папке.

— Это ведь одно из старых дел Холе, да? — спросил Скарре.

— Точно.

— Он думал, что это серийный убийца.

— Я знаю.

— Правда? Ну тогда вы наверняка знаете, что он ошибся. И не в первый раз, между прочим. Он просто двинулся на маньяках, наш Холе. Все думает, видать, что у нас тут Америка. А своего серийного убийцу все еще не поймал. В родном-то отечестве!

— В Швеции было поймано множество серийных убийц. Томас Куик, Йон Асуниус, Туре Хедин…

— Я смотрю, вы хорошо уроки учили, — улыбнулся Магнус Скарре. — Но раз уж вы не прочь научиться паре хороших приемов настоящего следователя, то предлагаю рвануть отсюда, взять по пиву…

— Спасибо, я не…

— …и чего-нибудь перекусить. Пакетик-то ваш совсем маленький.

Тут, наконец, Скарре удостоился ее взгляда и с честью выдержал его. Он заметил в этом взгляде удивительный отблеск — будто где-то в глубине глаз заполыхал костер. Ничего подобного видеть ему еще не доводилось. Ага, — обрадовался он, — а ведь это моя работа! Это от моего рассказа в ее глазах вспыхнул огонек интереса. По всему видать, мне удалось попасть на самый верх ее турнирной таблицы.

— Можете смотреть на это как… — начал Скарре и запнулся, подбирая слова, — …как на курс повышения квалификации.

Она улыбнулась.

Скарре стало жарко, у него участился пульс. Вот-вот он обнимет ее, почувствует ее тело, ее затянутое в чулок колено, услышит звук, с которым его ладонь двинется выше.

— Чего ты, Скарре, хочешь? Пощупать новую дамочку, появившуюся в отделе? — Она улыбнулась еще шире, и огонь в глазах стал еще ярче. — Хочешь успеть ее трахнуть, да? Ты как мальчишка на дне рождения: бросаешься на самый большой кусок торта, чтобы другим досталось поменьше?

У Магнуса Скарре челюсть так и отвисла.

— Дам-ка я тебе пару добрых советов, Скарре. Держись подальше от женщин, с которыми работаешь. Не трать время на то, чтобы слоняться по столовой и пить кофе, если — как ты утверждаешь — ты только что напал на след. И даже не пытайся убедить меня в том, что это ты звонил оперативникам. Потому что им звонил старший инспектор Холе. И это он начал поиски. Говорят, что он связался со спасателями, но они никого не прислали, решили, что для спасательной операции уже время вышло.

Катрина смяла пакет из-под бутербродов и бросила в мусорку за спиной Скарре. Не оглядываясь, он понял, что она не промахнулась. Она захлопнула папку и встала, но к тому времени Скарре уже успел собраться:

— Не знаю, что вы там себе нафантазировали, Братт. Вы замужняя женщина, хотя, может, вы чего-то там и недополучаете дома, раз решили, что такой мужчина, как я, станет… — Он не мог подобрать слова. Черт возьми, онне мог подобрать слова! — Да я только хотел кое-что тебе объяснить!

С лицом Катрины что-то произошло: будто распахнулась дверца топки и на него полыхнуло бушующим пламенем. Скарре был уверен: вот сейчас она его ударит. Но нет… не ударила. Впрочем, до него это дошло, только когда она снова заговорила, причем голос у нее был совершенно спокойный.

— Я приношу извинения, если неправильно вас поняла, — произнесла она с выражением лица, никоим образом не свидетельствующим об искреннем раскаянии. — Кстати, Мартин Купер звонил тогда не «супружнице», а своему конкуренту, Джоэлу Энджелу из «Белл Лэбз». Как вы думаете, Скарре, зачем он это сделал? Чтобы кое-что ему объяснить? Или просто похвастаться?

Скарре смотрел ей вслед. Когда Катрина поворачивала к выходу из столовой, костюмчик так обтянул ее задницу, что Скарре потянуло встать и отправиться следом. Черт, сумасшедшая баба!.. Но нет, встречаться с ней пока не стоит. К тому же все равно придется посидеть здесь еще немного: зачем ему привлекать внимание к своей вздыбившейся ширинке?

Харри чувствовал, что легкие вот-вот упрутся в ребра. Но дыхание постепенно успокаивалось. А вот сердце нет, оно все еще загнанным зайцем билось в груди. Он стоял на опушке леса возле ресторанчика «Экеберг». Тренировочный костюм отяжелел от пота. Этот ресторанчик, сохранившийся с межвоенных времен, когда-то был гордостью столицы, над которой он царственно возвышался на крутом восточном склоне. Но путь из центра сюда, в лес, получался неблизкий, и людям постепенно это надоело. Ресторанчик стал нерентабельным, пришел в упадок, сюда забредали теперь только постаревшие любители танцев, пьяницы средних лет да неприкаянные одиночки в поисках других неприкаянных одиночек. В конце концов ресторанчик закрыли. Харри нравилось приезжать на Экеберг, подниматься над городом, окутанным желтыми клубами выхлопных газов, а потом по одной из многочисленных тропинок добегать до ровной площадки, чувствуя, как в мышцах горит молочная кислота. Ему нравилось останавливаться у полуразрушенного ресторанчика, который сохранил особую красоту обломков кораблекрушения. Он садился на волглой от дождя проржавевшей террасе и смотрел на город, который когда-то был ему родным, но теперь обанкротился и развалился. Смотрел с тем чувством, с каким глядят на встреченную случайно бывшую возлюбленную…

Город лежал в чаше гор, ее крутые края высоко вздымались почти по окружности, и только в сторону фьорда оставались какие-то — слабые, впрочем — позиции для отступательного маневра. Геологи утверждают, что Осло построен в кратере потухшего вулкана. И в такие вечера, как сегодня, Харри представлял себе, что огни города — это дырки в земной коре, сквозь которые просвечивает бурлящая лава. Глядя на район Холменколлен, белой точкой светящийся на дальнем склоне напротив города, он пытался угадать, где находится дом Ракель.

Он подумал о письме. И о телефонном разговоре со Скарре, сообщившем о сигнале сотового Бирты Беккер. Сердце стучало уже медленнее, качало себе кровушку и посылало мозгу успокаивающие сигналы: жизнь продолжается. Прямо как мобильный телефон посылает сигналы станции. Мозг, подумал Харри, сигнал, письмо. Глупая мысль. Какого рожна он не выкинет это все из головы? Какого рожна он тут сидит и думает, сколько времени у него уйдет, чтобы добежать до машины, а потом добраться до Хоффа и проверить, кто из них на самом деле глуп?

Ракель стояла в кухне у окна и смотрела во двор, на деревья, которые загораживали соседские окна. Она как-то выступила в местном совете с предложением срубить два-три дерева, чтобы стало хоть чуть-чуть побольше света, но натолкнулась на молчаливое несогласие, впрочем, такое отчетливое, что она больше никогда об этом не заговаривала. Еловые ветви скрывали все и всех, и именно это ценилось жителями района Холменколлен. Снег все падал и падал на город, на холм, по которому осторожно крались друг за другом «вольво» и БМВ, возвращаясь домой, к гаражным воротам с электроприводом, горячему ужину, приготовленному подтянутыми женами (тренажерный зал, годичный академический отпуск, редкие консультации практикантов).

Даже сквозь солидные этажные перекрытия виллы, унаследованной ею от отца, Ракель слышала музыку, которая звучала у Олега в комнате. «Лед Зеппелин» и «Ху». Вот когда ей самой было двенадцать, среди ее сверстников считалось немыслимым слушать такую старую музыку: эту музыку любили еще их родители. Но Олег-то получил пластинки от Харри и сделался преданным поклонником рок-идолов семидесятых.

Ракель вспомнила, до чего же исхудал Харри. Просто усох. Совсем как память о нем. Что-то почти пугающее чудилось ей в том, как память о человеке, с которым она была настолько близка, блекнет и исчезает. А может, это оттого, что, когда роман заканчивается, все его перипетии начинают казаться сном. А сон… Сон — не более чем порождение нашей фантазии, его почти мгновенно забываешь. Вот, наверное, почему встреча с Харри так потрясла Ракель. Обнять, вдохнуть его запах, услышать его голос не из телефонной трубки, а из его губ, таких мягких при всей твердости его лица, на котором проступили новые морщины… Взглянуть в его синие глаза, которые то блестят, то потухают, когда он говорит… Все как раньше.