Страница 29 из 60
— Что?! — завопил я.
— Да я пока что и сам знаю не больше вашего. Сожалею, но…
Солнце уже встало, когда раздался звонок. Ганс подскочил на канапе, где он мирно почивал, а Гиацинт пошел открывать.
Два здоровенных субъекта, на вид лет тридцати, облаченных в строгие — только серое с белым, — но изрядно попорченные костюмы, ввалились в апартаменты, подталкивая перед собой Этти. Вид у них был какой-то запуганный, если судить по их неуверенным жестам и кислым физиономиям, они словно бы не вполне понимали, как с ним надлежит обходиться.
— Профессор! — приветствовали они меня, сваливая на пол багаж моего братца. — А, и ты тут, Ганс!
— Здорово, парни, — весело ответствовал последний, во все глаза пялясь на Этти.
Да я и сам, подобно Гансу, взирал на вновь прибывшего с изумлением. На нем было то, что в тех краях традиционно служит подобием шаровар и называется дхоти, а также рубаха из хлопка безупречной белизны. На лбу три белые полоски и третий глаз — знаки, коими возвещают о себе почитатели Шивы. Этти потерянно озирался, ни дать ни взять человек, внезапно заброшенный в нашу эпоху в момент отправления культовой церемонии стародавних времен.
Один из его сопровождающих подошел и вручил мне документ:
— Ваш брат… в храме… гм… скажем, он там внес некоторое оживление.
Я развернул бумагу, да так и подскочил. Распоряжение о высылке с индийской территории сроком на год!
— Но, Этти, что происходит?
Братец втянул голову в плечи, словно ожидая, что сейчас на него обрушится град ударов. Громила, стоявший с ним рядом, поправил на нем галстук и буркнул:
— У нас еще дела. Работа ждет. Приятно было повидаться, господа профессора. Гиацинт, Ганс, чао.
Гиацинт проводил парней до двери, закрыл за ними и, прислонясь к ней спиной, приготовился наблюдать за дальнейшим развитием событий.
— Ну же, — любезно проворковал он, обращаясь к моему брату, — что же вы стоите? Присядьте наконец! Не хотите ли чего-нибудь выпить?
Этти без единого слова жестом отверг предложение и опустился на белоснежное канапе так осторожно, будто опасался его испачкать.
Наш гостеприимный хозяин, озадаченный поведением братца, обратил на меня вопросительный взгляд. Я знаком попросил его вести себя так, словно он не замечает тут ничего необычного.
— Могу я узнать, что все это значит, Этти? — И я помахал у него перед носом бумагой, которую все еще держал в руке.
Он быстро глянул на меня, но тотчас отвел глаза.
— Священнослужитель запретил мне входить в храм. Я не имел права на это. А ведь доступ в места отправления каких бы то ни было культов для нас больше не запретен с тех пор, как…
— Для кого это — «для нас»? — перебил я, хотя уже как нельзя лучше понимал, о чем речь.
Он не ответил. Ганс, заметно озабоченный, поглядывал то на меня, то на него.
Все опять обернулось именно так, как я боялся. Стоило Этти провести там несколько дней, как он самой своей робостью, возрастающей раз от раза, выдал себя: дал понять, что принадлежит к низшей касте, — и произошло неминуемое столкновение. А теперь столь же неизбежен длительный период подавленности и угрызений, которые всегда терзают его после злоключений этого рода.
— Что же ты натворил? — продолжал я.
Этти с вызовом вскинулся, но тотчас опять понурил голову.
— А ты бы как поступил на моем месте?
Обхватив руками плечи, он скорчился на канапе. Едва я увидел его таким, в памяти ожили мучительные видения прошедших месяцев. Почудилось, будто вернулись дни его болезни, когда он сидел в кресле в гостиной или просто на своей постели, погруженный в апатию, по-собачьи послушный. Меня охватило смятение, граничащее с паникой. Что, если эта история, которую он там пережил, спровоцирует рецидив? Надо как можно скорее встряхнуть его, заставить среагировать.
— Папа сейчас один, — отчеканил я и увидел, как он сразу напрягся. — Ему пришлось вернуться во Францию в сопровождении чужих людей. Спасибо тебе, Этти, за папу!
И я грубо швырнул ему в лицо запрещение въезда на территорию. А он даже не попытался отмахнуться. Хотя в обычных обстоятельствах уж не преминул бы тотчас запустить в меня этой бумажкой, да еще с язвительным комментарием.
Ганс с Гиацинтом чувствовали себя все более неловко. Ситуация становилась нестерпимо тягостной.
Но я еще надеялся задеть братца за живое, пусть с риском навлечь на себя взрыв ярости, лишь бы добиться хоть какого-то отклика. Сделал новую попытку.
— Пойду спать. — С этими словами я направил сбои стопы в сторону коридора. — Разбудите меня, когда наш неприкасаемый снова станет мужчиной. Если он был им когда-нибудь, — добавил я, за что Гиацинт буквально испепелил меня взглядом.
Хлопнув дверью, я замер в ожидании. Она открылась почти мгновенно. Этти стоял передо мной, еще колеблясь между гневом и унынием.
— Чего тебе? — рявкнул я, притворяясь взбешенным.
— Ты не знаешь, что произошло, — процедил он сухо, — а позволяешь себе судить.
— Люди обошлись с тобой как с парией, потому что ты сам вел себя как пария! На что же ты после этого рассчитывал?
— Значит, ты совсем ничего не понимаешь…
— Я помню, как подростком во французской школе в Дели мне приходилось подыхать от стыда за своего старшего брата, потому что он пресмыкался перед моими товарищами, как червь! И я начинаю подозревать, что тебе просто нравится вести себя так!
Он поднял голову, посмотрел очень ясными глазами и влепил мне здоровенную пощечину, сопроводив ее ласковой улыбкой.
— Вот как следовало ответить на твой вопрос. Постарайся немного поспать, а то вид у тебя — краше в гроб кладут, — посоветовал он да с тем и удалился.
Он скрылся из виду, а я остался стоять, потирая щеку. Рука у Этти тяжеловата, но я никогда еще не был так счастлив, схлопотав по физиономии.
Пробудившись после нескольких часов вполне заслуженного сна, я нашел своих соратников в огромной библиотеке, бывшей частью этих апартаментов. Увиденное успокаивало: десятки книг уже вытащены с полок, Этти, облаченный в шорты из сурового полотна, белую майку и спортивные тапочки, делает выписки, пристроившись за большим овальным столом, Гиацинт, забравшись на стремянку, выуживает египетские символы из старинного манускрипта, а Ганс, усевшись напротив моего братца, аккуратно проглядывает иллюстрированный том, полный фресок и цветных рисунков.
Все они были так погружены в свои занятия, что даже не заметили, как я появился в дверях.
Мой бывший стажер подвинул книгу поближе к Этти, а тот, склонясь над ней с видом старого профессора, терпеливо сносящего непонятливость ученика, втолковывал:
— Нет. Видишь этот овальный значок вроде виньетки? Он не подходит, смотри. Здесь. И здесь. — Ганс, огорченный своей бестолковостью, не смог скрыть досады, и Этти ободряюще добавил: — Подожди, ты с этим освоишься.
Ученик продолжал переворачивать страницы, а Гиацинт наконец поднял глаза и заметил меня.
— Хорошо спалось, Морган?
— Вижу, вы тут забавляетесь на славу.
— Этти удалось расшифровать текст.
Я придвинул стул и уселся рядом с братцем. Он стал показывать мне свои записи.
С чувством огромного облегчения я убедился, что он окончательно пришел в себя.
— Нам от этого текста, расшифрованного или нет, все равно толку мало. Он не полон — куска не хватает.
Я стал читать вслух:
— «Поток выступил из берегов, и нам пришлось покинуть свои дома. На улицах нашего селения его бессмертное тело распростерлось подобно мертвецу, что пребывает в своем склепе. Три месяца оно покоится на ложе, не принадлежавшем ему. Потом вода отступила. Минули годы, мы думали, что река утихомирилась, наши жизни спасены, но мы ошибались, ибо властелин мертвых вернулся в город, где дал волю своему гневу, не пощадив».
— Никого?
— По всей видимости, да. Оборотная сторона анка кажется мне более интересной. Ну что, Ганс, нашел?