Гробница Анубиса

Недоумевая, то ли смеяться, то ли заподозрить Гиацинта в том, что это он потешается над нами, я в последний раз перечитал полученные от него документы.

По свидетельству старинных текстов Плутарха, на внутренней стороне этой маски выгравирована формула, содержащая секрет достижения бессмертия.

— И ты можешь поверить, что Гелиос принял такое за чистую монету? — Брат тоже совершенно сбит с толку.

— Не знаю. Одно неоспоримо: он хочет эту маску.

Я наполняю свой стакан до краев прохладным лимонадом, который нам только что принесла Мадлен, и продолжаю перебирать бумаги. Потом окликаю Этти:

— Религиозная реформа где-то около 1300 года до Рождества Христова — тебе это о чем-нибудь говорит?

Брат кивает:

— Еще бы! Это когда египетский фараон Аменофис решил учредить взамен всех прочих единый культ солнечного диска.

Скорчив ему гримасу, я ворчу:

— Этти, ты прекрасно знаешь, что история Египта — не мой конек.

Он присаживается у края моего письменного стола и заводит волынку:

— Аменофис IV, прозванный Эхнатоном, рос в Фивах, во дворце Мальгатта, под кровом своего отца Аменофиса III и царицы Тии. Женился очень рано на принцессе Нефертити, чья красота стала достоянием легенды.

— Поближе к делу, профессор! — тороплю я его.

— Вскоре после своей коронации принц-наследник затевает религиозную реформу невиданного масштаба. В Карнаке, главной, можно сказать, резиденции династического бога Амона, в вотчине его великих жрецов, он приказывает воздвигнуть храм Атона — Восходящего Солнца. Тогда же он присваивает себе имя Эхнатон, что значит служитель Атона. Покинув Фивы, он закладывает новый город Ахетатон (ныне Тель-эль-Амарн), где обосновывается с супругой и со своим двором. Он приказывает разбивать изображения Амона повсюду, где бы они ни находились, стирать его имя везде, где оно начертано, и разрушает до основания, превращая в мелкие осколки, все здания, носившие на себе охранительные эмблемы царства Фив. И такое творится по всему Египту вплоть до пределов Нубии. По существу, он, так сказать, в приказном порядке ввел в стране единобожие. Безуспешно. Эхнатон закончил свои дни в безумии, пролились реки крови. Его мумия поныне не обнаружена, никто не знает, пожелали его преемники сберечь ее или нет… — Он налил себе еще один стакан лимонада, залпом его осушил и, вздохнув, закончил: — Может быть, я и упустил кое-какие подробности, но в целом… Какая связь между этим одержимым и Плутархом?

— Утраченные страницы из введения в его «Исиду и Осириса» — они у меня тут, перед глазами, если верить пометкам Гиацинта.

Брат выхватил ксерокопию у меня из рук, пробежал глазами несколько строк, скривился:

— Это из Плутарха?

— По мнению экспертов Гелиоса, это несомненно. Хотя некоторые ученые и ставят под вопрос если не подлинность «Исиды», то принадлежность ее самому историку, а не кому-нибудь из его последователей. По-видимому, эти страницы предваряли текст, над которым мы с тобой корпели в студенческие годы. Сколько крови он нам попортил!

— Похоже, копия снята сканером с палимпсеста, ведь правда? — отметил брат, сосредоточенно вглядываясь в эти странички.

— Верно. Обнаружено на юге Румынии, в валашском монастыре, — уточнил я, пробегая глазами заметки, приложенные к досье. — То, что ты видишь, — это текст, изначально стертый. Гелиосовы спецы по машинной графике его малость подправили средствами компьютерной ретуши. — Я склонился над его плечом и запинаясь стал переводить древнегреческий текст: — «Посвящаю своим друзьям, адептам культа Исиды…» Неплохо для начала.

— Взгляни лучше сюда.

— «…Иные утверждают, что еще задолго до того, как Исида и Осирис обрели ту власть, коей они, как нам ведомо, обладают ныне, души мертвых повиновались лишь одному — тому, кто… — я запнулся, — кто на горе?» — Я пожал плечами. — То ли с моим греческим что-то неладно, то ли копия скверная.

Брат покачал головой:

— Твой греческий превосходен, успокойся. Именно так иногда именовали Анубиса: «Тот, кто на горе». Эпитет, как бы напоминающий, что это бог с головой шакала и он сторожит царство мертвых. А смотри-ка, Плутарх, похоже, не согласен с этой теорией.

— Ничего удивительного, он же очарован культом Исиды. Ara! Вот он, этот пассаж, который нам интересен. — Я выхватил из пачки страницу, и мы с братом стали вчитываться в нее вместе.

— Это о чем здесь — о преследованиях, которым при правлении Эхнатона подверглись почитатели Анубиса?

— «…после его смерти жрецы великого бальзамировщика, опасаясь бесчинств царицы…»

— Надо думать, речь идет о Нефертити.

— «…каковая привержена культу своего супруга более, чем самые преданные, порешили сокрыть за печатью тайны божественные останки, стражами коего стали, обратив сию потаенную гробницу в священнейшее из мест своего поклонения»… Что-то я не пойму, с чьими останками они так носятся. Эхнатона?

Брат пожал плечами, и я, вздохнув, продолжил:

— «…всяк, кто бы ни узрел его, ждет, что в любой миг очи его откроются или уста шевельнутся. Никто не верит, что он мертв, столь совершенным было бальзамирование. На своем ложе из чистого злата… — я поймал изумленный взгляд Этти, — Анубис словно дремлет с начала времен…»

— Останки Анубиса? Бога? Это смешно.

— А кто не устает повторять, что каждая легенда истинна в своей основе? Ох, да погоди же, давай посмотрим, что дальше: «…И там, на погребальной маске бога, начертана тайна тайн — секрет вечной жизни, до сей поры доступный одним лишь жрецам. Опасаясь преследований и гнева царицы, они прятали Стража Могил под кровом одного из них. Несколько позже в попечении о том, чтобы божественные останки не были потеряны или, забытые своими служителями, не лишились их молитв и жертвоприношений, изготовлены были два освященных фетиша, указующие место гробницы».

Текст завершало нечто вроде стихотворения:

«О ты, что готовишь к вступлению в царство за гробом, ты знаешь остров, где, слезы благовонные бессмертья точа из глаз, усопшие взирают туда, где Страж Ключей над ними суд творит, воссев на трон скалы высокой.

Соленые ты ведаешь низины, бредут по коим мертвые, на посох свой опираясь, путь ища к бессмертью.

Когда ж тебе не ведомо все это, ты не из наших, так ступай же мимо своим путем и обо всем забудь».

— Ну? Что там дальше?

— Это все, — сказал я, перевернув и потряся кожаную папку Гиацинта. Она была пуста.

Брат не смог скрыть разочарования:

— Что значит все? Ты собираешься раздобыть маску, не имея под рукой ничего, кроме отрывка с палимпсеста и колченогого стишка? В этом псевдомистическом винегрете нет ни одного достоверного указания, ни единой зацепки! Как ты намерен действовать? Всю пустыню дюйм за дюймом перероешь? Это же… — он махнул рукой, — это полная чушь!

— Видел бы ты, с какими первоначальными данными мы пустились на поиски могилы Александра… Ну же, соберись! Ведь ты у нас главный мастер по части всего таинственного. «О ты, что готовишь к вступлению в царство за гробом» — как по-твоему, кому адресовано это обращение?

Он застыл и растерянно уставился на меня.

— Хотелось проверить, внимательно ли ты меня слушал, — заявил я, и на физиономии Этти тотчас отразилась настороженность. — Бальзамировщику адресовано! Правильно? — (Он ухмыльнулся.) — Как видишь, мозги у меня еще не совсем заржавели. Итак?

— Что итак?

— Ты поможешь мне? Да или нет?

Раздраженный, он вырвал растрепанную бумажную пачку у меня из рук.

— Все, о чем говорится в этом стишке, не вызывает у меня абсолютно никаких ассоциаций. Кроме, может быть…

— Ну? Выкладывай!

— Там упомянуты соленые низины. Минерал натрон — один из базовых ингредиентов бальзамирующего состава — состоит из нескольких солей. В древности бальзамировщики запасались им в окрестностях старинного селения Скит, прозванных «соляной низиной», сейчас это место именуют Вади-эль-Натрун, оно на юго-западе от Каира. Конечно, изложенное здесь — не более чем предположение, — поспешил добавить он, увидев, как расплывается моя физиономия. — А вот насчет первых строчек я пас.