Книга тайн

— И она существует?

— Должна существовать. — Руки Олафа дрожали. Он сплел пальцы. — Они чуть не убили меня, чтобы защитить ее. Вот каким было примечание в моей книге: «Мы не должны исключать вероятность того, что какие-то книги из коллекции Иоганна Фуста были конфискованы и хранятся в так называемой Библиотеке дьявола». Вот за это они и убили мою жену.

— И об этом говорится в письме Фуста?

— Не совсем. Можете сами посмотреть.

Олаф заерзал на месте, начал что-то делать со своим креслом. Это было старинное устройство с деревянными подлокотниками, прикрученными к металлической раме. Один из винтов был недовинчен. Олаф засунул пальцы под подлокотник и вытащил оттуда лист бумаги, сложенный несколько раз гармошкой до ширины подлокотника.

Он протянул бумагу Нику.

— Информация сохраняется даже в чернейшей из дыр.

Преподобнейшему святому отцу во Христе кардиналу Энею Сильвио Пикколомини.

Пишу это послание, чтобы смиренно сообщить Вашей сиятельнейшей персоне о несправедливости, которую разные негодяи и бродяги творят от имени церкви; сии деяния, ежели Вам они известны, Вы, несомненно как и я, осуждаете от всего сердца.

Вчера днем два человека заявились в мой дом Хумбрехтхоф у церкви Святого Квинтина. Они приостановили работы, которые вел там мой сын и характер которых не стоит того, чтобы утруждать ими Вашу Милость. Они обыскивали дом, пока не нашли определенную книгу. Эта книга, хотя и маленькая и ничем особо не примечательная, попала ко мне от некоего господина, известного Вашей Милости.

Невзирая на мои горячие возражения, эти люди забрали названную книгу с собой. Посему я умоляю Вашу Милость, если Вам известно что-нибудь о сем попрании моих прав, использовать Вашу власть для отыскания этих бесчинствующих молодчиков и возвращения мне моей законной собственности.

Эмили смотрела на лист бумаги, сморщенный, как кожа Олафа.

— Вы запомнили его слово в слово?

— Священник забрал мои бумаги, но он не мог забрать мою память. Даже после того несчастного случая. С того времени не проходило и дня, чтобы я не повторял это письмо про себя.

— А кто такой Пикколомини?

— Этот человек, родившийся в христианской семье, дослужился до сана кардинала. А потом стал Папой. [48]

— Типичный человек эпохи Возрождения.

— Он на несколько десятилетий опередил эпоху Возрождения. Кстати, именно он оставил единственное свидетельское описание знаменитой Библии Гутенберга. Он видел ее на ярмарке во Франкфурте и написал о ней своему коллеге-кардиналу.

— «Некий господин, известный Вашей Милости», — прочла Эмили. — Вы считаете, что это сказано про Гутенберга?

— Именно так думала Джиллиан.

Олаф поднял взгляд. Глаза у него были бледны — выцвели давным-давно. Он устремил взгляд на Эмили, потом на Ника, подался вперед, стараясь разглядеть что-то вдали.

— Она была права. — Эмили вытащила из сумочки восстановленную страницу и протянула старику.

Бумага задрожала в его руке. Он глубоко вздохнул и подвинулся вперед в своем кресле. Морщины на его лице словно просели, будто из него медленно выходил воздух. Он пробормотал что-то по-немецки. Нику показалось — что-то вроде: «Только то копье, что нанесло рану, может излечить ее».

— Спасибо.

— А Джиллиан не сказала, где она нашла ссылку на эту Библиотеку дьявола? — спросила Эмили.

— Здесь, в Майнце, в Stadtarchiv, в Государственном архиве.

— Наверняка ее там уже нет, — сказал Ник. — Люди, которые забрали вашу книгу, похоже, очень неплохо умеют разыскивать все, что им нужно.

— Когда ваша подруга приехала сюда, она уже начала понимать это. А потому спрятала свою находку.

— И она не сказала вам — где?

— Спрятала там, где и нашла, — сказал Олаф. На мгновение Нику показалось, что старик заговаривается. — Подсказку — она не сказала какую — она нашла в описи книг из монастыря бенедиктинцев в Эльтвилле. Эта опись лежала в коробке со штрихкодом каталога. Джиллиан заменила его на другой штрихкод. Если вы будете искать опись Эльтвиллского монастыря, то ничего не найдете. Но если будете искать труды семнадцатого века по агрономии, то вас ждет сюрприз. — Он написал ссылку на их листе бумаги.

— И вы там были — видели?

Олаф покачал головой.

— Это было бы слишком опасно. Даже сейчас.

Он протянул руку и схватил Ника за локоть. Ник поморщился, хотя силы в сухих пальцах старика не осталось.

— Я сказал, что эта библиотека — если она существует — для отверженных книг. Но книги, в отличие от людей, не знают боли. Будьте осторожны.

LXX

Майнц

Душный июньский день. Солнце пробивалось сквозь малейшую щель тесно стоящих домов, быстро просушивало висящее на веревке стираное белье, спекало навоз на улицах в кирпичи. Дети играли в фонтане у церкви Святого Кристофера, плескаясь в воде и крича от удовольствия. Мясники отложили свои ножи и размахивали метелками из конского волоса в тщетной попытке разогнать мух. Город погрузился в оцепенение, отупев от запахов и жары.

Я шел по улице от Гутенбергхофа к Хумбрехтхофу. За мной два ученика тащили тележку, нагруженную маленькими бочками. Что бы ни думали соседи о нашем предприятии за запертыми дверями и закрытыми ставнями Хумбрехтхофа, наверняка они знали одно: эта работа вызывает жажду. А как еще объяснить такое количество емкостей, перевозимых по улице.

«Вот он мой жизненный путь», — думал я.

Всего каких-то пятьдесят ярдов. Мимо булочника, у которого я мальчишкой покупал сладкие пирожки, книготорговца, продававшего мне учебники, оружейника, который пытался научить меня фехтованию, когда мой отец еще верил, что из меня может получиться достойный наследник. Если бы я прошел еще столько же за Хумбрехтхоф, то оказался бы у монетного двора, где впервые в жизни познакомился с совершенством. Теперь я шел медленнее. На странице моей души было множество отпечатков — некоторые почти неразборчивы, другие выдавлены без чернил твердым пером и видимы только автору. Местами с пера на бумагу падали слезы. Она была закапана водой, кромки обожжены огнем.

Сегодня я собирался начать новую страницу.

За семь месяцев Хумбрехтхоф преобразился. Все стены были побелены против сырости. Соломенная крыша на пристройках снята и заменена черепицей. Сорняки во дворе вытоптаны множеством ног, а рядом со старой кухней вырыта яма для опилок. Рядом лежали толстые бревна. На всех дверях красовались новые замки, а со слухового окна на крыше спускались вниз мощные тали. Пустые бочки вроде только что привезенных были складированы в углу — до того момента, когда их увезут обратно.

Ученики выгрузили бочонки и открыли их. Внутри, словно куриные яйца, лежали в соломе склянки с чернилами. Ученики начали было их доставать, но я показал им, чтобы шли за мной. Остальные видели наше прибытие и высыпали из пристроек: бумажной мастерской, кладовки для чернил, сарая с инструментом и трапезной. Они пошли за мной вверх по лестнице, по коридору и затем в печатню.

Собрались все. Фуст с обреченным видом человека, приближающегося к Судному дню. Готц из кузни, все еще в кожаном переднике. Отец Гюнтер, теребящий крест на шее испачканными в чернилах пальцами. Саспах с молотком в руке, готовый к любым срочным заданиям. А вокруг все наши помощники и ученики из обоих домов, в общей сложности человек двадцать. Пришел даже Сарум, рыжий котяра, изгонявший крыс из бумажной кладовки. Он прилег у одной из ножек стола. А посредине стоял пресс.

Он перегораживал комнату, словно ворота: две мощные колонки, соединенные на вершине и посредине тяжелыми поперечинами. Колонки были прибиты к потолку и прикручены к полу, так что весь станок вплетался в ткань дома. Сверху в центре проходил винт, на котором фиксировалось прижимное устройство над длинным столом, растянувшимся между двумя колонками. На столе было подвижно закреплено ложе, которое можно подводить под пресс или уводить в сторону, чтобы менять бумагу или литеры. Это мало походило на то хрупкое сооружение, что мы впервые построили в подвале у Андреаса Дритцена двенадцатью годами ранее.

48

Энеа (Эней) Сильвио Пикколомини (1405–1464) — видный деятель католической церкви, с 1458 года Папа Римский Пий II.