Страница 83 из 112
— Согласна. Именно поэтому я хотела взглянуть на иллюстрации в принстонской Библии. Может быть, там существует какая-то система, ключ, который и нашла Джиллиан.
— Ну и тебе повезло?
— Пока нет. В этой таблице только номера страниц. Мне нужно увидеть и текст на них.
Ник уставился на нее.
— Я надеюсь, ты не собираешься украсть еще одну книгу?
LXVI
Майнц
Я провел его в гостиную, налил вина. Вечер был холодный, но Каспар держался подальше от огня, словно места ожогов, полученных той ночью на мельнице, все еще боялись тепла. Его одежда пахла сыростью и грязью, на щеках, там, где кожа была поцарапана ветвями или кустами, пролегли полосы засохшей крови.
— Арманьякцы вытащили меня из огня, — сказал он мне. — Полумертвого… даже еще хуже. Не знаю почему. Они должны были оставить меня, чтобы я сгорел там. Но взяли меня как пленника. Игрушку.
Я вздрогнул. Драх сидел абсолютно неподвижно, напряженный, как натянутая струна, вот-вот готовая порваться от любого движения.
— Они делали со мной такое, что ты и не поверишь. У тебя не хватит воображения. Их жестокость была бесконечно изобретательна. То, чему они научили меня…
— Если бы я только знал, — быстро проговорил я. — Если бы я знал, что ты жив, я бы весь мир поставил на голову, чтобы спасти тебя.
— Ты бы не знал, где искать.
Я смотрел на него в свете очага. Смотрел на слабое подобие того человека, которого любил когда-то, прежде гордого, а теперь сломленного. В свете лампы правая сторона его лица, иссеченная глубокими шрамами, напоминала одну из его медных дощечек. В пожаре сгорела половина его волос, остальные были выбриты, отчего кожа на черепе стала пятнистой и напоминала шкуру животного. Его глаза, которые прежде лучились разными цветами, теперь оставались неизменно черными.
— И сколько?..
— Месяцы? Годы? — Каспар пожал плечами. — Я не считал. Наконец мне удалось бежать. Я пришел в Штрасбург, но тебя там не нашел. Стал спрашивать. Кто-то сказал, что ты отправился в Майнц. С тех пор я и добирался сюда.
Я неловко наклонился к нему и прикоснулся к его плечу.
— Я рад, что ты пришел. Я молюсь за тебя каждую ночь.
Каспар свернулся на стуле, словно змея.
— Мог не трудиться. Господь бессилен, когда речь идет об арманьякцах.
Жесткость его взгляда поразила меня. Я промолчал.
— А ты процветаешь. — Сказанные хриплым голосом Драха, эти слова казались похожими на обвинение. — Меховой воротник, золотая стежка на рукавах. Уважаемый бюргер в отцовском доме.
— И в таких долгах, каких не могу себе позволить.
— Все гоняешься за своей мечтой совершенства?
— Нашей мечтой.
Каспар сжал, потом разжал кулаки. Пальцы у него были костлявые.
— Я уже много лет как забыл про все мечты.
Я встал — продолжать дальше в таком же тоне было невыносимо.
— Пойдем, я покажу тебе, что мы делаем.
Он поплелся за мной по галерее. Я привел его в печатню, где станки купались в свете серебряных лунных лучей.
— Мы устанавливаем каждую букву отдельно, — пробормотал я. Меня трясло. — Ты не поверишь, насколько близко к истине…
Холодная рука ухватила меня за шею, наклонила, прижала лицо к перепачканной чернилами подложке пресса. Я согнулся пополам, хватая ртом воздух. Каспар держал меня одной рукой, а другой возился с поясом.
— Что ты делаешь? — воскликнул я. — Каспар, ради Христа…
Он душил меня, прижимаясь ко мне сзади. Меня окутал могильный запах сырой земли.
— Ты знаешь, что они делали со мной, пока ты тут играл в свои игры?
— Я думал, ты мертв.
Его руки сдирали с меня одежду, царапали мою кожу.
— Пожалуйста, — взмолился я. — Не так.
— Что тут такое?
В комнате вспыхнул свет, и Каспар в мгновение ока отскочил от меня. Тени, казалось, окутали его, словно плащ. Я выпрямился и оглянулся. В дверях стоял отец Гюнтер с лампой в руке и вглядывался в комнату.
— Иоганн?
Я пробормотал что-то неразборчивое.
— Мне послышался крик.
— Это пресс проскрипел. Я демонстрировал его… моему другу.
Гюнтер повернул лампу так, что лицо Каспара выплыло из темноты. Гюнтер пристально посмотрел на него.
— Если все в порядке… — с сомнением в голосе сказал он.
— Все будет хорошо.
Каспар вернулся, но он стал другим. Темная сторона его натуры, которую я когда-то принял за неизбежную тень сверкающего солнца, поглотила его. После той первой ужасной ночи он не говорил о том, что ему пришлось выстрадать, и, слава богу, не нападал на меня. Я простил ему это, но чего я не мог принять, так это малозаметных изменений, произошедших в нем. Жестокостей исподтишка, злости в глазах. Он, как призрак, мог погрузить комнату в холод, стоило мне войти туда. Я противился этой мысли сколько мог, но в конечном счете вынужден был признать: я больше не любил его.
Но талант никуда не делся. Даже губительные демоны, поселившиеся в нем, не смогли ослабить его интерес к книге. Я поощрял в нем этот интерес, надеясь, что работа хоть немного излечит его, настроит его разум на вещи более светлые. Я предоставил ему комнату в верхнем этаже дома, дал чернила, перья, кисти, бумагу — все, что ему было нужно. И он отплатил мне за все это.
Он показал мне плоды своих трудов однажды вечером, когда я поднялся на чердак, после того как вся команда, работавшая с прессом, ушла. Каспар сидел у наклонного стола в дальнем конце комнаты. Он что-то увлеченно писал и не поднял головы, когда я вошел.
Я наклонился посмотреть, что он делает. Единственный лист бумаги размером с две индульгенции испещряли тонкие карандашные линии и дуги — все это походило на чертеж собора. Более жирной линией в середине был выделен прямоугольник, состоящий из двух массивных столбцов, похожих на колонны. Каспар затенил их тыльным концом карандаша, оставив чистой лишь верхнюю полоску в первом столбце, где написал четкими, аккуратными буквами: «In principio creavit deus celi et terram». «В начале сотворил Бог небо и землю».
— Вот как она должна выглядеть, — сказал Каспар. Он провел пальцем по одной из дуг. — Самые гармоничные пропорции. Твоя совершенная книга.
Я мягко положил руку ему на плечо, представляя себе эти столбцы, уже заполненные рядами слов.
— Это прекрасно.
Он, казалось, ждал чего-то еще. Но я молчал. Он вздохнул.
— Видишь, как я выписал буквы — они заполняют колонку целиком от одного поля до другого. Ни один писец не смог бы так, разве что случайно. Мне потребовалось десять попыток, чтобы сделать это всего на одной строчке. Но ты со своими литерами можешь точно определять место каждого слова, каждой буквы. Как Бог.
Я сразу же понял, что он прав. И почувствовал знакомую вибрацию, эхо ангельского пения. Я с такой сосредоточенностью вглядывался в рисунок, размышляя, как получить ровный оттиск каждой буквы, что от моего внимания ускользнуло более общее соображение. Мы могли так набирать слова, чтобы каждая строка казалась словно высеченной в камне: массивные столбцы текста становились опорой для слова Господа. Такого не могла сделать ни одна человеческая рука.
В слабом свете мои старческие глаза утратили четкость видения. На секунду взгляд перешел с затененных столбцов на широкие белые поля. Фон и передний план поменялись местами: белая бумага стала окном, обрамляющим туманную темноту за его рамами. Карандашные черточки, казалось, завихрились, как капельки чернил в воде, сплетаясь в слова, сказанные Господом.
Это был последний и лучший дар Каспара мне.
LXVII
Рейнланд-Пфальц, Германия
Потрепанный «фольксваген» полз по улице. Никто не обращал на него внимания, кроме разве что снеговиков, стоящих, словно часовые, по газонам у пригородных домов. А если бы кто-нибудь наблюдал за машиной, то его поразило бы ее неровное движение. Она дергалась, проезжала несколько футов, резко тормозила, останавливалась, а потом снова дергалась вперед. Спустя несколько мгновений маневр повторялся. Может быть, водитель опасался скользкой дороги, вот только проезжую часть недавно очистили и посыпали солью. Может быть, водитель был растерян или пьян. Если он и в самом деле был пьян, то это объясняло, почему машина неизменно останавливалась в неосвещенных местах.