Страница 23 из 62
Итак, ёлка служила для того, чтобы любоваться ею, а не питаться. Из года в год на ней зажигали свечки, потом их благополучно гасили. Подарки приносил святой Миколай, но особой проблемы из этого не делали. Обычно раздавался звонок в дверь, звонил сосед, которого заранее просили об этом. Отец мчался открывать, а потом возвращался с мешком подарков и заявлял: приходил святой Миколай, принёс подарки, просил извинить, что сам не вручает, но у него ещё прорва дел, он побежал дальше. Анонимность дарителей старательно нами соблюдалась, все подарки принёс святой Миколай — и все тут.
Об одном Рождестве у меня сохранилась память как о совершенно сказочном празднике: я сидела под ёлочкой, читала «Золотую Эльжуню» и ела плитку шоколада. Потом долгие годы я мечтала о том, чтобы получить возможность одной съесть целую плитку шоколада. Но уже шла война, потом настало нелёгкое послевоенное время, и такое счастье стало человеку недоступно. Тереса, например, мечтала о том, чтобы получить в своё полное распоряжение целый апельсин. Бабушка мечтала о том, чтобы ещё хоть раз в жизни съесть настоящую кайзерку (булочку) с настоящим сливочным маслом. До апельсинов Тереса дорвалась только в Канаде, куда уехала к Тадеушу после войны. Бабушкина мечта не сбылась, после войны кайзерки были уже не те. Моя мечта о целой плитке шоколада тоже не осуществилась, потому что худеть я решила до того, как стал доступен шоколад.
Опять занесло в сторону, но, в конце концов, в том и ценность мемуаров, что они дают человеку вспомнить все, что вспоминается, из чего и состоит человеческая жизнь. Итак, вернёмся к нашим рождественским традициям. Меню праздничного ужина было разработано раз и навсегда: грибной суп с лазанками [15], вареники с капустой и клёцки с маком. Обязательно была рыба, разная, в зависимости от того, что можно было достать: сельдь, карп, судак, тоже в самых разных видах. Ну и, наконец, десерт. К нему относились несерьёзно. Компот мог быть, но обходились и без него. Пекли тоже что придётся. Желательно, конечно, поставить на стол пряники и орехи, но если нет — ничего страшного. Однако при любых обстоятельствах на столе должно было стоять не меньше трех блюд.
То Рождество, когда мне было десять лет, мы с отцом ходили распухшие и забинтованные. Меня прихватила свинка, я уже находилась на стадии выздоровления, вставала с постели, но лицо больше походило на тыкву, чем на лицо. Вся голова была замотана, требовалось держать её в тепле.
А отец угодил в автокатастрофу. Они с одним знакомым возвращались на машине в Варшаву, ехали в тумане, на что-то наскочили, и отец врезался головой в ветровое стекло. Все лицо было изрезано осколками, в том числе перерезана артерия над глазом. Отец потерял столько крови, что в больнице с трудом удалось его спасти, сделав несколько переливаний крови. Ничего, обошлось, и на Рождество он был уже дома, правда, весь обмотанный бинтами и обклеенный пластырями.
Обычно наша родня в Сочельник собиралась за столом в доме моих родителей. Традиция зародилась до войны, после войны это стало уже правилом. Съезжались и сходились все родственники. Тётя Ядя со своей мамой, моей второй бабушкой, переправлялись через Вислу, иногда прихватывали с собой сестру бабушки, тётку Стаху. Бывало, за стол усаживались до двадцати человек. Мы никак не могли решить для себя, чётным или нечётным должно быть число гостей, поэтому специально не рассчитывали, и каждый год получалось как придётся.
Во время войны ещё это было. В то Рождество нам устроила развлечение Люцина. Вообще-то ей было отпущено всего сорок два года жизни. С детства у неё были неприятности с сердцем, с желудком тоже серьёзные неполадки. Но всего этого ей показалось мало, и она устроила себе внематочную беременность. Одной ногой она уже стояла в могиле, но тут кто-то сумел найти и привести к ней врача, специалиста по травам, у которого ещё сохранилось немного целительных тибетских травок из довоенного запаса. С их помощью он и вытащил Люцину из могилы, и тут она самым мерзким образом обманула меня.
Люцина выздоровела, уже не напоминала бесплотный дух, похорошела, а главное, у неё отрасли удивительно красивые и густые волосы. Пока она заплетала их в две коротенькие косички, каждая толщиной в руку, я отчаянно ей завидовала. И этот бессовестный человек самым беспардонным образом ввёл меня в заблуждение! Тётка заявила — её волосы стали такими потому, что она не щадит сил и времени на расчёсывание их щёткой. Я, дура несчастная, поверила ей и принялась терзать свою и без того жиденькую шевелюру. Расчёсывала свои жидкие волосики до посинения, руки немели, а толку никакого. Теперь-то я знаю, что от щётки пользы никакой, но сколько же я тогда намучилась, а главное — такое разочарование!
Прочие Люцинины хвори остались, естественно, при ней. Вечно она то синела у нас на глазах, то вдруг теряла сознание, в общем, выкидывала свои номера. И один такой номер, из разряда выдающихся, она тоже подстроила на Рождество. Было это уже после войны. Возможно, на сей раз ей даже удалось бы и помереть, если бы не наш сосед. Соседом моих родителей в ту пору была какая-то большая шишка, не то из МИДа, не то партийный функционер. У нас не было телефона, чтобы вызвать врача, Люцина упорно пыталась покинуть сей бренный мир, и энергичная бабушка погнала меня к этому самому функционеру. Высокопоставленная шишка оказалась очень отзывчивой. Она не только разрешила позвонить по телефону, но и, узнав в чем дело, сама занялась спасением Люцины. Сосед лично позвонил хорошему знакомому и очень хорошему профессору, специалисту по Люцининой болезни. Как же звали того чудесного человека? Лаубе? Кажется, так, профессор Лаубе. Стыдно забывать своих благодетелей, этому профессору Люцина обязана жизнью. Силой оторванный от праздничного стола звонком «сверху», он приехал к нам надутый, разгневанный и жутко недовольный, увидел больного человека и тут же забыл о своём недовольстве, да и вообще обо всем на свете. Профессор вытащил Люпину с того света и отказался принять гонорар. Потом, естественно, Люцина полетела к нему с букетом роз, но работать в рождественскую ночь его наверняка заставила не надежда получить роскошный букет.
На следующее Рождество какой-то непонятный приступ случился с бабушкой, её тоже удалось спасти, но очередное Рождество мы теперь уже поджидали с тревогой. Мелочи вроде отсутствия воды в доме в канун Рождества или чей-то пустяковый грипп уже не воспринимались нами как достойное несчастье. Но вот наконец стряслось нечто, не только надлежащим образом компенсировавшее упомянутые мелочи ряда рождественских ночей, но и сулившее надежду на то, что мы выполнили норму рождественских катаклизмов на несколько лет вперёд.
Случилось это много лет спустя, когда я была уже взрослой. Остались позади студенческие годы, я получила специальность архитектора-строителя и работала по этой специальности. За плечами был кое-какой и жизненный, и производственный опыт.
Недели за три до праздников, которые моя родня по традиции продолжала встречать у моих родителей, начались проблемы с канализацией. Кто-то из жильцов дома делал ремонт, и где-то забило канализационную трубу. Кто забил, где забито — никто не знал, сантехники безуспешно вели поиски, которые заключались главным образом в том, что они одну за другой вскрывали трубы в поисках затора и оставляли их в таком состоянии, запрещая жильцам в дальнейшем пользоваться канализацией. К тому времени я уже жила в другом доме, но встречать Рождество тоже собиралась у родителей и, зная тяготеющее над нашей роднёй рождественское проклятие, преисполнилась самыми худшими опасениями.
Вопреки ожиданиям Сочельник на этот раз прошёл нормально, но в первый же день праздников чуть свет нас разбудила звонком соседка снизу. Заливаясь горькими слезами, растерзанная, с всклокоченными волосами несчастная женщина умоляла мою мать не спускать воду в унитазе, потому как её новорождённые котятки потопились. Смысла информации я не уловила, но гибель котяток меня встревожила, и я спустилась с соседкой к ней посмотреть, в чем же дело.
15
Лапша домашнего приготовления.