Дневник ангела-хранителя

— Больной ребенок? — переспросил Падриг.

Он знал о ребенке. Скорее всего, она и вправду была больна. Но Падриг не был склонен впускать доктора в дом, однако если он ответит «нет», то у него могут возникнуть проблемы.

Дверь открылась еще шире.

— Наверху. Третья дверь налево. Поторопитесь.

Доктор Эдвардс кивнул и побежал вверх по лестнице. Его немедленно атаковала кислая вонь пота и конопли. В комнате, мимо которой он прошел, шептались два-три человека, все с разными акцентами. Он продолжал идти до тех пор, пока не добрался до детской. Из нее доносилось шарканье нескольких пар тяжелых ног. И детский плач.

Офицеры полиции были у дома, когда Падриг оставил дверь приоткрытой. Сержант Миллз предложил войти. Сержант Бэнкрофт был менее склонен к таким действиям, он считал завтрак куда соблазнительней, а потому настаивал на том, чтобы они подали рапорт о неработающем двигателе. И полицейские, не торопясь, двинулись было прочь.

Доктор Эдвардс распахнул дверь детской. Я последовала туда за ним. То, что он увидел, заставило его громко выругаться.

Сквозь облако дыма он разглядел маленького, запачканного кровью ребенка, привязанного к ножкам стула. Рядом с девочкой — двоих мужчин и стеклянную трубку для курения марихуаны. Голова девочки перекатывалась с плеча на плечо, как яйцо на блюдечке.

Доктор Эдвардс, человек, любивший гольф, молчание и ленивые воскресные дни, внезапно, сам того не ожидая, ринулся к девочке, царапая стул, чтобы ее освободить. Но не успел он этого сделать, как кулак украинца с пальцами, украшенными перстнями, угодил ему в висок.

— Что там такое?

На улице сержант Миллз вытащил пистолет и двинулся обратно к двери. Сержант Бэнкрофт вздохнул и нехотя вынул из кобуры свой пистолет. Он был должен сержанту Миллзу пять фунтов. В любое другое время он настоял бы на своем и отправился бы есть пирог.

— Полиция! Откройте, или мы применим силу!

Прошло несколько секунд. Еще одно предупреждение сержанта Миллза. А потом — я всеми силами старалась сделать так, чтобы это произошло, — короткий, пронзительный визг сорвался с губ Марго.

Сержант Бэнкрофт ворвался внутрь первым.

Именно сержант Бэнкрофт обнаружил наверху комнату, набитую мужчинами с запавшими глазами и женщинами в кишащей блохами одежде. Все они что-то поглощали из картонных коробок. Внезапно посредственный школьный французский прорвал шлюзы его памяти, и сержант понял, что говорит ему женщина под диваном: они иммигранты, которых, по существу, держит в заложниках человек, только что выбравшийся через окно в ванной. Что они хотят домой.

Именно сержант Миллз помог доктору Эдвардсу в его сражении в детской. Сержант достал пистолет и выстрелил в мужчину, который пытался с ножом в руке напасть на другого, лежащего на койке.

А в это время доктор Эдвардс подхватил Марго — такую легкую и хрупкую, что у него перехватило дыхание, — и вынес ее из дома. И лучи восходящего солнца впервые за много месяцев озарили лицо Марго.

Когда он стоял с Марго на той тихой улице, проверяя ее пульс, я потянулась и прикоснулась к ее голове. В моей же голове вспыхнуло короткое воспоминание. Просто слабый проблеск. Лицо человека, склоняющегося надо мной, струйка крови на его лбу после драки наверху. Я вспомнила этот момент. Руки доктора Эдвардса дрожали, когда он исследовал маленькое тельце Марго, считая ее пульс. Я увидела в этом свой шанс.

— Заберите ее домой, — прошептала я ему на ухо.

К моему облегчению, он услышал каждое мое слово.

6. Игра

Учитывая, что Марго находилась в таком состоянии, что срочно нуждалась в уходе, полиция не возражала против желания доктора Эдвардса позаботиться о ней дома.

Следующую пару недель Марго провела в мягкой чистой постели, видя в окно ряд холмов и ясные небеса. Не то чтобы она действительно смотрела в окно — она по большей части спала.

Я занималась тем, что читала хорошие книги — у доктора Эдвардса была впечатляющая коллекция Диккенса, первые издания и все такое прочее — в шезлонге у окна. Марго через капельницы вводили лекарство и держали на диете из свежих фруктов, овощей и молока. Постепенно синяки на ее ногах и руках поблекли, как и голубые тени под глазами. Но золотистый свет вокруг ее сердца не вернулся.

У доктора Эдвардса, или Кайла, как он велел Марго его называть, имелись жена и две дочери, тринадцати и восемнадцати лет. Их фотографии были расставлены на каминной доске, на длинных полках над винтовой лестницей и на викторианском письменном столе в его кабинете. Я ощутила легкий раскол в этой семье: старшая дочь Карина позировала на каждой фотографии, как гламурная модель: одна рука эффектно поднимает над головой длинные волосы, другая — на талии, при этом Карина всегда надувала губы и подмигивала. Но красноречивее всего для меня было то, что на каждой фотографии Лу, жена доктора, обнимала Карину, хотя и без тени улыбки на лице. Всякий раз, когда на фото появлялась младшая дочь — ее звали Кейт, — она стояла поодаль от матери и старшей сестры, сжав перед собой руки, слегка наклонив голову, так что ее прямые темные волосы наполовину скрывали лицо. Даже там, где из-за тесного пространства они поневоле должны были стоять рядом, я заметила, что Кейт поворачивалась так, чтобы совершенно не касаться ни Лу, ни Карины.

Больше того, я ее узнала. Смутный образ всплыл из глубин моей памяти: костяная настольная китайская лампа падает на пол и разбивается. Доска для игры. Яркий солнечный свет струится через дверь сарая, и лицо Кейт, искаженное в вопле или в смехе. Я выглянула в окно, чтобы посмотреть на длинный задний сад. Большой деревянный сарай. Должно быть, тот самый.

Лу, Кейт и Карина проводили месяц в Дублине у родителей Лу. Кайл коротал дни, пытаясь заниматься работой по дому, пока Марго спала, но его явно беспокоила сложившаяся ситуация. Недостроенный скворечник, неокрашенный дверной косяк… Я часто следовала за ним, чтобы убедиться, что никакие гвозди не раскиданы по дому и Марго не может проглотить их или наступить на них.

Я видела, что творится в голове Кайла — в буквальном смысле слова. Он выкопал медицинские записи Марго из своего архива и постепенно припомнил младенца, которого лечил несколько лет назад, младенца, которому не полагалось прожить так долго, тем более в доме, полном наркотиков и жестокости.

Долгими вечерами, пока он вытягивался перед телевизором с джин-тоником, короткие ленты беспокойства и недоумения наматывались друг на друга в его мозгу. Даже в ванной его одолевали вопросы.

«Как случилось, что она еще жива? Желудочковая тахикардия неизлечима… Я что, ошибся, предупреждая приемных родителей насчет ее неминуемой смерти? Кстати, о родителях, где эти люди? Что Марго делала в том доме?»

Доктор не мог спать. Я ошеломленно наблюдала за ним, когда он на цыпочках спускался по лестнице из своего кабинета в ранние утренние часы, его стол был завален медицинскими книгами и журналами. И мне хотелось поведать ему детальную разгадку этой загадки, исходя из того, что я знала лично и неоспоримо. У Марго не было желудочковой тахикардии. У нее было сужение аортального клапана, диагностика которого требовала трансторакальной эхокардиограммы или ультразвукового исследования сердца. В те дни УЗИ было такой же редкостью, как зубы у курицы.

Я похозяйничала на столе Кайла и открыла один из журналов на статье доктора Пирса Уолмара, профессора Университета Кардиффа, специалиста по ультразвуковой эхографии. Я немножко пошелестела страницами, чтобы привлечь внимание Кайла. В конце концов он приблизился к журналу, взял его и поднес поближе к лицу. Шел уже восьмой день с тех пор, как он потерял очки.

Он стал внимательно читать, время от времени откладывая журнал, чтобы поразмыслить вслух. Потом начал задавать себе вопросы. Что, если это вовсе не была желудочковая тахикардия? И что за процедуру предписывал доктор Уолмар? Эхо кардиографию? Технологии развивались так быстро, что у Кайла голова шла кругом.