Страница 2 из 63
Вам знакомо такое чувство?
Поэтому я поймала себя на том, что тихо иду по коридору, прохожу мимо пьяного и поднимаюсь по лестнице на площадку. По коридору, где пять дверей — по две с обеих сторон, одна в конце. Все двери выкрашены в черное. Звук — глубокий, животный рык — теперь раздался ближе. Я сделала еще один шаг вперед.
Выкрик. Имя. Хнычущий голос женщины. Я поравнялась с дверью и помедлила.
В следующий миг я очутилась в квартире.
Гостиная. Все лампы погашены, полуночная тьма. Я смогла разглядеть диван и маленький квадрат старого телевизора.
Окно было открыто, занавеска хлопала по подоконнику, а потом по столу, сомневаясь, хочет она быть в комнате или снаружи.
Долгий, мучительный вой.
«Почему никто его не слышит? — подумала я. — Почему соседи не барабанят в дверь?»
Потом я поняла. Это же восточный Белфаст, где в такое время проходят марши. Сейчас все на улицах, наяривают «Саш». [3]
Снаружи начались беспорядки. С нескольких сторон надрывались полицейские сирены. Разбивались бутылки. Крики, топот по мостовой.
Я пробралась через гостиную туда, откуда доносились женские вопли.
Спальня, освещенная мерцающей лампой на прикроватном столике. Ободранные сиреневые обои, следы плесени и влаги, как сажа, пятнами покрывающие дальнюю стену. Кровать в беспорядке. Юная светловолосая женщина в длинной голубой футболке, одна, стоит на коленях рядом с кроватью, словно молится. Она и дышит тяжело. Руки тонкие, как флагштоки, жестоко испещренные синяками, она как будто ввязалась в драку. Внезапно женщина привстает с колен, глаза плотно закрыты, лицо запрокинуто к потолку, зубы стиснуты. Я вижу, что она на последнем сроке беременности. Вокруг ее лодыжек и колен образовалась лужа красной жидкости.
«Да вы шутите, — подумала я. — Что мне полагается делать? Принять ребенка? Поднять тревогу? Я мертва. Я ничего не могу сделать, только наблюдать, как бедная девочка колотит кровать кулаками».
На мгновение схватки ее отпустили. Она осела вперед и прислонилась лбом к кровати. Потом закатила глаза. Я опустилась на колени рядом с ней и очень нерешительно положила руку ей на плечо. Никакой реакции. Она тяжело дышала, следующая схватка нарастала до тех пор, пока женщина не выгнулась назад и не начала вопить. Она вопила целую минуту, а потом вопль облегченно утих, и она снова стала задыхаться.
Я провела рукой по ее предплечью и ощутила несколько маленьких отверстий. Присмотрелась внимательней. Вокруг ее локтя было несколько пурпурных кружков, меньше пенни. Следы уколов.
Снова схватки. Она встала на колени и начала глубоко дышать. Футболка задралась до бедер. На тонких белых бедрах обнаружились новые следы уколов. Я быстро осмотрела комнату. На кухонном столе — блюдца и чайные ложки. Из-под кровати выглядывают два шприца. Она или любящий чай диабетик, или наркоманка.
Лужа вокруг колен женщины стала больше. Теперь ее веки трепетали, стоны становились тише, вместо того чтобы делаться громче. Я поняла, что она теряет сознание. Ее голова перекатилась набок, маленький влажный рот открылся.
— Эй! — громко сказала я. Нет ответа. — Эй! — Ничего.
Я встала и начала расхаживать по комнате. Время от времени женщина дергалась вперед или из стороны в сторону. Она стояла на коленях, повернув ко мне бледное лицо, ее тонкие руки безвольно свисали вдоль тела, запястья терлись о грязный, кишащий блохами ковер.
Когда-то у меня был друг, имевший процветающий частный бизнес по реабилитации наркоманов. Он проводил долгие часы на нашем диване за детальными перечислениями знаменитостей, которых спас буквально на краю смерти, протянув в ад длинную руку с адреналиновым шприцем и вытащив их с колен Сатаны. Конечно, я не могла точно припомнить, в чем именно заключалась эта процедура. Я сомневалась также, что мой друг когда-нибудь спасал рожающих наркоманок. И он определенно не спасал никого, будучи мертвым.
Внезапно женщина соскользнула на бок, стиснув руки так, будто они были скованы наручниками. Теперь я видела, как из нее сочится кровь. Я быстро нагнулась и раздвинула ее колени. Без сомнения — между ногами виднелось покрытое темными волосиками темя. Впервые я почувствовала, как с моей спины течет водяной поток, холодный и наделенный чувствительностью. У меня словно появились две лишние руки или ноги, которые не пропускали ничего в этой комнате — ни запаха пота, пепла и крови, ни осязаемой печали, ни биения сердца женщины, делавшегося все медленнее и медленнее, ни бешеного сердцебиения ее ребенка…
Я крепко потянула ноги женщины к себе, поставив ее ступни на пол. Стащила с кровати подушку, потом сдернула с матраса самую чистую из простыней и постелила под ее бедра. Присела между ее ног и взялась за ее ягодицы, пытаясь не слишком зацикливаться на этом. В любое другое время я убежала бы за милю от подобных вещей. Я быстро дышала, у меня кружилась голова, и тем не менее я была крайне сосредоточена и исполнена странной решимости спасти эту маленькую жизнь.
Я видела брови ребенка и его переносицу. Потянувшись, я нажала на лоно женщины. Новая порция воды намочила подушку под ее ягодицами. А потом быстро, как рыбка, ребенок целиком выскользнул из нее, так стремительно, что мне пришлось его ловить. Влажная темная головка, сморщенное личико, крошечное голубое тельце, покрытое бледной первородной смазкой. Девочка. Я завернула ее в простыню и продолжала одной рукой держать толстый голубой шнур, сознавая, что через несколько минут мне придется потянуть снова и направить из тела плаценту.
Ребенок хныкал у меня на руках, маленький ротик сморщился, напоминая клювик, — открытый, ищущий. Через минуту я приложу ее к материнской груди. Но сначала мне нужно было позаботиться о деле. О деле, заключавшемся в том, чтобы удержать жалкую душу ее матери в истерзанном теле.
Пуповина провисла в моих руках. Я быстро потянула и почувствовала большой мешочек на другом конце. Это напоминало рыбалку. Еще одно усилие, быстрый поворот. Медленно и твердо я вытащила всю штуку, пока она не плюхнулась густой кровавой массой на подушку. Прошло почти двадцать лет с тех пор, как я занималась такими вещами. Что там делает повитуха? Перерезает пуповину рядом с пупком. Я огляделась в поисках чего-нибудь острого и заметила на кухонном столе складной нож. Пойдет.
Но погоди-ка! Требуется кое-что еще. Повитуха исследует плаценту. Я вспомнила, как она показывала нам, что плацента извлечена идеально, что никаких частей не осталось внутри, — в тот момент Тоби отправился к ближайшему тазику и расстался со своим ланчем.
Плацента женщины не была темно-красной, похожей на мозги субстанцией, которая мне запомнилась. Она была маленькой и тонкой, как жертва дорожного наезда. И из женщины все еще сочилось много крови. Дыхание ее было поверхностным, пульс слабым. Мне следовало пойти и найти кого-нибудь еще.
Я встала и пристроила ребенка на кровати, но, посмотрев вниз, увидела, что девочка посинела. Стала синей, как вена. Ее маленький ротик больше не искал. Ее красивое кукольное личико застыло, будто у спящей. Водопады, струившиеся по моей спине, словно длинные крылья, теперь ощущались как плач, будто каждая капля срывалась откуда-то из глубины меня. Они говорили мне, что девочка умирает.
Я подняла ребенка и закутала в длинные полы своего платья — белого, в точности как платье Нан, будто на Небесах есть всего один портной, — ее маленькое тельце. Она была ужасно худой. Меньше пяти фунтов. Маленькие ручки, которые она держала у самой груди, стиснув кулачки, начали расслабляться, словно раскрывающиеся лепестки. Я наклонилась и приложила губы к ее ротику, а потом резко выдохнула. Один раз. Два. Маленький животик раздулся, как крошечный матрас. Я прижалась ухом к ее груди и слегка похлопала. Ничего. Я попыталась снова. Один раз. Два. Три. А потом — интуиция. Инстинкт. Руководство.
«Положи ладонь на ее сердце».
Я взяла девочку на руки и положила ладонь на ее грудь. И — удивительно — постепенно я смогла почувствовать ее маленькое сердечко так, словно оно находилось в моей груди. Запинаясь и трепеща в попытке заработать, оно рокотало, как плюющийся двигатель, как лодка, измолоченная суровыми волнами. От моей руки заструился легкий свет. Я снова в удивлении взглянула на свою ладонь. Да, в темно-оранжевом тумане этой отвратительной комнаты белый свет зажат между моей рукой и грудью ребенка.
3
«Саш» («The sash») — оранжевый кушак, которым подпоясываются участники «оранжевых маршей». Видимо, имеется в виду песня «Кушак, который мой отец носил» Бернда Беджа.