Наши расставания

На улице стемнело.

— Фриц, — шепнула Алиса. — Я хочу, чтобы завтра ты пришел.

— Хорошо.

— Я хочу, чтобы ты пришел на похороны. Ты знаешь, как она тебя любила. Мы часто говорили о тебе.

— Я приду.

Я смотрел, как она уходит. Ее немного шатало.

Как же мне было ее жалко.

2

Вечером, все еще под впечатлением от случившегося, я сказал Ирис, что виделся с Алисой. Драматургия требовала от нее сдержанного поведения, но она устроила мне сцену ревности. Сцену, которую она к тому же сыграла до крайности бездарно. Словно не говорила, а бубнила затверженный наизусть текст. Призрака Алисы, угрожавшего нашей семье в первые годы, давно не существовало. И слова, произносимые Ирис, выражали ее тогдашние, давние мысли. Я наблюдал за ее игрой и понимал, насколько мы стали далеки. Возвращение Алисы не значило для нее ровным счетом ничего. Настолько, что она не находила нужным вникать в детали, а про Лизу даже не вспомнила. Ирис стала бесчувственной. У нее не осталось ко мне никаких чувств. Она превратилась в равнодушного монстра, порожденного нашим браком. Она отвернулась от меня, и я посмотрел ей в спину. Несколькими часами раньше я так же смотрел в спину уходящей Алисы. Между двумя этими спинами лежала пропасть. И та спина, что сейчас маячила передо мной, была мне не нужна. Я повернулся спиной к этой спине и стал думать о завтрашнем дне. В глазах, которые мне так и не удастся сомкнуть, стояли слезы.

На кладбище я приехал заранее. Решил, что встану где-нибудь в сторонке. Алиса хотела, чтобы я присутствовал на похоронах, но, разумеется, я не собирался показываться ее родственникам, тем более устраивать из этого представление. Я шагал между могилами, размышляя обо всех лежащих здесь людях, которые строили грандиозные планы, радовались, грустили и наслаждались жизнью; вполне возможно, думал я, эти тела были очень даже сексуальными; и от этой мысли меня охватило желание жить, немедленно, не откладывая, встретить женщину; в мозгу проносились какие-то неясные образы, и здесь, среди мертвых, я с абсолютной ясностью осознал, что больше не желаю быть с Ирис.

Фриц(р. 1979), симпатичный молодой человек. Несмотря на сумбурное детство, получил блестящее образование. Довольно скоро возглавил издательство «Ларусс», параллельно вынашивая замысел четырехтомной биографии Шопенгауэра. Осуществление этого замысла, судя по всему, затормозил его брак с ныне забытым писателем. Вторая часть его жизни протекала гораздо более ярко — достаточно упомянуть проект создания библиотеки, предназначенной исключительно для женщин.

Еще какое-то время я побродил по кладбищу, потом появилась Алиса. Я заметил ее издалека. Она шла рядом с маленькой девочкой, очень хорошенькой, примерно возраста Романа, а сразу за ними вышагивал мужчина, очевидно, муж и отец. Составить представление о семье в день похорон невозможно. Все собравшиеся казались сплоченными горем и придавленными его тяжестью. С того места, где я стоял, особенно бросалась в глаза общая неподвижность. Народу было довольно много, так что в конце концов я позволил себе подойти чуть ближе. Никто наверняка не обратит на меня внимания. Я медленно прошел вперед, думая о Лизе и вспоминая, как она подпрыгивала в коридоре во время нашей первой встречи. Картины в голове мешались, вдруг всплыло изображение беглых нацистов, чьи портреты висели у нее в квартире, — она ведь хотела написать роман на эту тему. С каждым шагом ко мне возвращались новые и новые воспоминания, как будто я мысленно произносил посвященное ей надгробное слово.

Мне на плечо легла чья-то рука. Я обернулся. Это был Алисин отец — я не сразу его узнал. Как же он постарел. От его былой самоуверенности не осталось и следа. Я смотрел на него — помятого, усохшего, без пяти минут старика. И вот, когда я глядел ему в глаза, меня пронзила невыносимая боль. Как бы это объяснить? Конечно, смерть Лизы меня потрясла, а вид полумертвой от горя Алисы напугал, но настоящую боль, их боль, я разделил, лишь вглядевшись в источенное временем лицо отца.

— Это ты, Фриц. Я тебя узнал, — сказал он, не отводя от меня пристального взора.

— Да. Я пришел.

— Скажи, Фриц, за что? За что нам такое?..

Больше он не произнес ни слова, только всхлипывал. Этот сильный и гордый человек плакал, как дитя, уткнувшись мне в плечо. Говорить было нечего, и я крепко, так крепко, как только мог, обнял его. Он пошел к остальным, обступившим гроб. Я не сомневался: скоро он последует за своей дочерью.

Это было ужасно тягостное мероприятие. Алиса на секунду повернула голову и увидела, что я пришел. Мне хотелось поддержать ее, но я понимал, что это не моя роль.

3

Мой домашний телефон Алиса нашла в справочнике, но потом мы обменялись номерами мобильников. Кому-то это покажется пустяком, но мне было так странно сознавать, что ее номер здесь, у меня, в памяти моего телефона, и стоит мне нажать кнопку, я смогу с ней поговорить. Алиса на расстоянии вытянутой руки. Я колебался, послать ей эсэмэску или не стоит. Но главное, я не мог разобраться в собственных побуждениях. Мне хотелось утешить ее, быть с ней рядом, держать ее за руку, но вовсе не из дружеских чувств. А имел ли я право на иное? Что она обо мне подумает? Потом я бросил ломать себе голову и предложил ей увидеться. Она ответила сразу, сразу сказала «да», но не просто какое-нибудь «да», а «да» по-немецки.

На следующий день мы встретились. Мы почти не разговаривали. Нами двигала чисто физическая потребность. Мы зашли в отель и легли в постель. Я уверен, что пережил лучшие в своей жизни минуты. Алиса плакала, но одновременно наслаждалась. Смерть сестры напитала ее тело плотской энергией. Сначала я думал, что именно смерть толкнула ее ко мне, но нет, ничего подобного, это была жизненная необходимость. То, что произошло потом, не могло не изумлять: нас опрокинуло в счастье. Почти исступленное, почти истерическое счастье. Алиса пила, умирала от горя, но благодаря своему телу понемногу возрождалась. Я же снова находил в ней то, что любил: не просто «милую кошечку», а женщину с характером, вспыльчивую, способную вскочить среди ночи и убежать, хлопнув дверью. В ее смехе угадывалась попытка выжить, в ее неожиданных выходках на грани безумия — стремление вонзить в настоящее нож и пригвоздить его к месту.

Мы стали видеться часто. Размышляя об этом, я понимаю, что все случилось само собой. Одно свидание, за ним другое, и после каждого — нетерпеливое ожидание следующего. Мы обрели друг друга в момент, когда наши жизни совершали один и тот же поворот. Вдвоем мы были защищены. Мы служили друг другу утешением против бытия, и, встречаясь в тесном номере, словно крали эти жалкие квадратные метры у необъятности вселенной. В конце концов я снял этот номер на условиях помесячной аренды. Приходя в наше крохотное убежище, мы попадали в пространство своих двадцати лет. Я чувствовал, что у меня снова бьется сердце, и чувствовал тем острее, что билось оно в унисон с моей первой любовью. По сравнению с прошлыми годами в нашей любви стало гораздо больше страсти. Из нее исчезла всякая скованность. Я не столько вспоминал Алису, сколько заново открывал ее для себя. Порой она меня просто поражала, волнуя до глубины души. По правде сказать — и я действительно так думал, — на нее повлияла смерть Лизы. Нередко человек, потерявший брата или сестру, словно бы чувствует себя обязанным жить за двоих. Это привносило в наши эротические игры странное ощущение. Как будто над нами витал призрак Лизы, своим сиянием побуждая нас стремиться к жизни.

Мы десять лет не разговаривали и спешили наверстать упущенное. Нам столько надо было рассказать друг другу, у нас накопилось столько впечатлений, которыми не терпелось поделиться. Главной темой конечно же были дети, и мы с удивлением обнаружили, что они родились с интервалом в несколько дней.