Наши расставания

В тот вечер я с удовольствием слушал его. Он торговал бритвами. Я ахнул. Но он не видел в этом ничего особенного. Он вообще никогда не обращал внимания на символы. Его отец продавал галстуки, а он брил шеи. Продавал лезвия для той же части тела, которую обслуживал его отец. Будь у него сын, подумал я, ему бы надо заняться торговлей веревками. Их семейный бизнес крутился вокруг шеи. И с каждым поколением кольцо сжималось. Угроза шее росла. Я уже прилично набрался, когда поделился с ним этой теорией. По-моему, он меня не понял. Тем более что у него имелась собственная:

— Для моего отца галстук был лучшим средством, чтобы не слететь с катушек. Повязать на шею галстук все равно что поставить корабль на якорь.

Я задумался над этим образом. Может, именно это подспудно привлекало меня в галстуках? Повязка, рубцующая раны, нанесенные детством без руля и ветрил.

Затем Бернар показал мне отцовскую коллекцию галстуков. Открывая очередной чемодан, он горестно вздыхал: «Жалко, как много осталось непроданных». Воображение нарисовало мне образ умирающего старца, который и в агонии думает об одном: «Ну что за хрень! Помирать на куче нереализованного товара!» Мы с искренней печалью перебрали все галстуки. Галстуки-сироты. Бернар рассказал, с какой любовью относился к ним отец:

— Понимаешь, для него это была не просто работа. Он прямо-таки помешался на галстуках. Думал как галстук, жил как галстук, наверное, и умер как галстук…

— И был по-своему прав. Галстук, знаешь ли, это… затягивает, — ответил я.

И мы оба расхохотались. Давненько не случалось мне так надраться, как в тот вечер. Тело, еще находившееся под действием анестезии, утратило способность реагировать позывом к рвоте или печеночной коликой (горе повышает сопротивляемость).

Проснулись мы довольно рано. Похороны должны были состояться ближе к полудню. Стояла хорошая погода; светило яркое, уверенное в себе и в своей власти над тучами солнце. Почти час мы потратили на выбор галстуков. Не знаю почему, но мне захотелось надеть желтый. Бернар последовал моему примеру. Видок у нас, подозреваю, был еще тот: опухшие с похмелья рожи, и оба — в желтых галстуках. То ли мне послышалось, то ли один из могильщиков сказал другому: «Поляки, что ль?» Впрочем, не уверен. Я вообще не уверен, что все это имело место в действительности. Я плавал в каком-то тумане, двигался в замедленном темпе, словно перемещался по Луне (во всяком случае, мне казалось, что именно так перемещаются по Луне). Церемония надолго не затянулась. Бернар произнес краткую речь, в которой мое ухо уловило мелькнувшее несколько раз слово «галстук». Мы немного постояли над могилой в скорбной почтительности.

Ролан Дютиль(1942–2007). Родился в разгар Второй мировой войны. Отец неизвестен (вероятно, немец). После смерти матери младенцем помещен в сиротский приют. О его жизни сохранилось мало сведений, в частности тот факт, что он сам очень рано стал отцом. После того как его бросила жена, поместил ребенка в интернат. Всю свою жизнь он колесил по Франции, продавая галстуки. Больше о нем сказать почти нечего. Почувствовав себя плохо, вернулся домой, в Крозон, где и скончался, предварительно перемыв всю посуду. Его сын надеется, что ангелы любят носить галстуки.

С тех пор как накануне я прыгнул в поезд, я еще не думал, чем стану заниматься. Участие в похоронах чужого человека позволило мне продержаться какое-то время, но теперь передо мной вдруг разверзлась зияющая пустота. О том, чтобы вернуться в Париж, тем более в издательство «Ларусс», не могло быть и речи. Я не желал встреч со свидетелями своего краха. Жизнь виделась мне самой неопределенной вещью на свете — я не знал, куда поставить ногу, чтобы сделать первый шаг. На кладбище меня со всех сторон окружали неподвижно лежащие тела и застывшие в вечности судьбы. Пожалуй, для поисков смысла жизни это было не идеальное место.

Бернар крепко обнял меня. Я не очень-то любил подобные проявления мужской солидарности, но его порыв тронул меня до глубины души, заставив еще раз осознать, что мы с ним встретились в особую минуту, отмеченную одним и тем же ритмом отчаяния. После похорон он сообщил, что должен срочно возвращаться в Париж. Работодатель отпустил его всего на двое суток. Сорок восемь часов, отведенных на кончину отца, — на мой взгляд, маловато. И тогда я предложил:

— Хочешь, я здесь останусь? Попробую продать все эти галстуки, которые он сам не успел…

— Да ты что? Правда?

— Правда.

Бернар так и не понял моих мотивов. Мне кажется, он думал, что я хочу оказать ему услугу. Откуда ему знать, что торговля галстуками, возможно, была для меня спасением от смерти.

4

Переночевав, я решил позвонить директору и уладить необходимые формальности. Он старательно скрывал изумление, но это у него плохо получалось:

— Так, значит, вы увольняетесь, потому что… э-э… намерены торговать… э-э… галстуками?

— Совершенно верно.

Он помолчал, а потом сказал:

— Послушайте, Фриц. Мне известно, что вы пережили тяжелую личную драму. И я хочу, чтобы вы знали: мы все вас поддерживаем. Я готов предоставить вам любой отпуск, но предпочел бы, чтобы вы не увольнялись. Мы оставляем за вами право вернуться, когда вам будет угодно.

— …

— Вы меня слышите, Фриц? Для вас здесь всегда найдется место.

Если не считать пары оброненных в поездке слезинок, я еще толком не оплакивал свое бедственное положение. Но этот телефонный звонок меня подкосил. Из моих глаз хлынул слезный поток, не иссякавший два дня. Я плакал, потому что в голосе моего шефа звучала искренняя доброта. Потому что он сказал: «Фриц, для вас здесь всегда найдется место». Как бы это выразиться? До меня дошло, что я никого не убил, что меня простили и даже готовы разделить со мной мою боль. Впоследствии у меня еще будет повод убедиться: меня всё еще любили.

Также мне предстояло узнать, что у Селины Деламар все сложится совсем иначе. Истинной виновницей происшедшего коллеги сочли именно ее, со злорадством разрушившую счастье симпатичной молодой пары. Вскоре ее положение в издательстве сделалось невыносимым. Когда она подала заявление об уходе, никто ее не отговаривал; мало того, некоторые сотрудники, наотрез отказавшись иметь с ней дело, прямо подталкивали ее к этому шагу. Так она исчезла с горизонта. Больше о ней никто ничего не слышал. Кроме меня, но это произошло уже гораздо позже и при самых удивительных обстоятельствах.

Я выпил вишневого ликера. Рановато, конечно, но мне было необходимо прийти в себя. Рассортировав галстуки, я уложил их в багажник древней машины Ролана. Старушка доживала последние дни, и меня даже посетило предчувствие, что в день, когда будет продан последний галстук, она окончательно откажется трогаться с места (интуиция меня не обманула). Отправляться в путь в свадебном костюме я не мог, поэтому переоделся в то, что нашлось в стенном шкафу. Как ни удивительно, у нас с Роланом оказался один размер. Разумеется, наши вкусовые предпочтения совпадали не во всем: по-моему, за последние три десятка лет он ни разу не освежил гардероб. Я примерил коричневый вельветовый пиджак с кожаными заплатами на локтях. Наверное, в этом и заключается секрет исключительной носкости одежды: следует ставить защиту на трущиеся части. К пиджаку я подобрал не слишком выбивающиеся из общего стиля брюки. И почувствовал себя новым Роланом Дютилем.

Всю дорогу я думал о нем, о том, как он обрадовался бы, если бы узнал, что его галстуки не постигнет судьба брошенных детей. Итак, я пустился на поиск шей по незнакомой мне Бретани. Хуже того, я не владел профессиональным жаргоном и понимал, что придется импровизировать. Зато у меня имелся крупный козырь — я знал много сложных слов, а это необходимо, если хочешь что-нибудь кому-нибудь продать. Потенциального клиента надо ошарашить знаниями, выходящими за пределы его компетенции. Я мысленно упражнялся в искусстве продажи, еще не подозревая, что оно не стоит и выеденного яйца. Все, что требовалось для успешной торговли в здешних условиях, это здоровая печень и умение с улыбкой глотать бесчисленные рюмки сливовой водки, которые вам подносят.