Наши расставания

До церемонии у нас еще оставалось немного времени. Ко мне без конца подходили какие-то пожилые тетушки, обнимали и целовали. Я и не знал, что у меня такое количество родственников — мать с отцом тщательно скрывали от меня их существование. Но Алисины родители, затеявшие эту грандиозную свадьбу, убедили их пригласить всех до единого. Так что зрителей, явившихся послушать наши обеты, будет полно: такая тьма народу ради двух «да».

Карлос Болино(1916–1992), перуанский промышленник. Родился в Лиме, родители неизвестны. С раннего возраста предоставленный самому себе, добился поразительного промышленного успеха, изобретя самочистящийся ковер. За несколько лет стал обладателем крупнейшего в стране состояния и намеревался выдвинуть свою кандидатуру на президентских выборах. Осуществлению этих планов помешала его болезненная страсть к игре. Говорили, что он потерял все за один оборот рулетки. Он поставил на черное, а выпало красное. По ряду свидетельств, кончил свои дни бездомным бродягой, но никогда не расставался с ковриком.

Я забыл сказать, что в тот день стояла прекрасная погода, что мы толпились на красивой площади перед мэрией и что время сделало попытку остановиться. В общем, мне хотелось бы все это описать, хотелось бы передать ощущение последних секунд красоты, последних секунд существования мира, представлявшегося мне вечным. Все собралось воедино, все составляющие моей жизни, идеально подогнанные одна к другой, да, это было счастье, да, это было состояние полного удовлетворения, и мое сердце билось, отсчитывая секунды, удар, еще удар, оно отстукивало секунды счастья, и я уже не помнил, какое сегодня число, может, 12 июня, а может, 12 октября, просто в тот миг, выпавший из обыденности, настоящего не стало, и я еще подумал, до чего жарко в пиджаке, правда, очень жарко, потому что солнце слепило, и у меня все плыло перед глазами, я имею в виду, что лица друзей казались искаженными в свете лучей, и капли пота всерьез начинали угрожать моей элегантности, и все, что меня окружало, приобретало деформированный вид обманутой мечты, расцвеченной пестрым крапом… и над всем царила белизна… особенно белизна Алисы… белизна, видная мне издали… ее белизна, выделявшаяся на фоне дружеских силуэтов… там стояла моя избранница, и в моей памяти метеором пронеслись воспоминания о нашей первой встрече, о смеющихся гостях и пленившем меня жесте, и вот теперь она должна была стать моей женой, и не было во французском языке слова прекрасней… словари — не более чем предлог, чтобы спрятать в своих толщах это слово — «жена»… и она будет моей женой, Алиса, такая белая, будет моей женой… я знал, что ко мне обращались с разговорами, я даже разбирал отдельные звуки, но их смысл ускользал от меня, я плавал между воспоминаниями и мечтами о будущем… все мое сознание занимал влюбленный образ белизны, белое — мой цвет, наш цвет, цвет слова «да»… и медленно, очень медленно, до меня дошло, что сюда вторгся еще один цвет… неуместный сегодня цвет, исключая, может быть, цветы, но к нам приближался вовсе не цветок… к нам приближалось что-то красное, и это красное намеревалось опрокинуть белое… я не сразу догадался… мне понадобилось время, чтобы понять, чтобы приглядеться и понять, что я не ошибаюсь, что это действительно Селина Деламар, что Селина Деламар разговаривает с Алисой и губит мою жизнь.

Я бросился к ним. Как в страшном сне, ноги отказывались мне повиноваться, я не мог заставить их двигаться быстрее — силы покинули меня. Селина исчезла так же быстро, как появилась. Я смотрел на Алису и ее белизну — и та и другая замерли, словно неживые. Она повернула ко мне голову и прочитала панику в моих глазах; этот взгляд подтверждал, что все услышанное — правда; да, один только взгляд, и у нее не осталось никаких сомнений: человек, за которого она собралась выйти замуж, провел эту ночь с другой женщиной; всего несколько часов назад он лежал в ее объятиях и повторял «да, да!», как будто — подлец, подлец! — репетировал, как будет говорить свое «да» уже ей. В глазах Алисы я прочитал смерть. Потом она развернулась и побежала. Белизна умчалась прочь. Вокруг меня поднялся ропот, сменившийся тягостной тишиной. Никто ничего не понимал. Невеста удирает, жених пытается ее догнать. В голове у меня царила пустота. Я не думал о том, во что теперь превратится моя жизнь, я просто хотел догнать Алису, все ей объяснить и повернуть время вспять. Она бежала очень быстро, машины едва успевали затормозить перед ней — она вполне могла погибнуть под их колесами, что меня не удивило бы: как известно, беда не приходит одна. Я был уверен, что даже смерть не так ужасна, как то, что сейчас происходило. От бега я уже начал задыхаться. Сказывалась бессонная ночь. Мне было жарко, я обливался потом, а вдали все мелькал силуэт той, которая уже не станет моей женой, потому что теперь-то мне стало ясно, что между нами все кончено, что бегу я за тенью, за незнакомкой. Но я не сбавлял темпа, а Алиса летела вперед, срезала углы, сворачивала в узкие улочки, чтобы затеряться в их лабиринте, и прохожие провожали взглядами бегущую девушку в подвенечном платье. На меня, мокрого от пота и стыда, они тоже таращились — как на жалкого неудачника, каковым я и был. Горе замедляло мой бег, но и Алиса, я видел, постепенно сбивалась с ритма, так что у меня на миг мелькнула мысль: может, мы еще соединимся? Обнимем друг друга? Она надает мне пощечин, это ясно, но позволит оправдаться, и я объясню ей, что эта женщина — попросту ненормальная. Разве можно верить женщине, способной учудить подобное? Ни в коем случае нельзя! Во мне проснулась надежда, но белизна продолжала от меня удаляться. Мы оказались на маленькой улочке, я ее помню до сих пор, эту улочку, и, добежав до ее конца, я обнаружил, что не знаю, куда она с нее свернула — налево или направо. Я больше ничего не видел, только солнце, которое било мне в глаза, как будто собиралось еще долго поджаривать меня на медленном огне, и это было мне карой.

Часть третья

1

Как рассказать о том, что прошло время, что жизнь топтала меня на протяжении десяти лет? Не представляю, о чем говорить, с чего начать. Привыкший навешивать ярлыки на других, я физически не способен собрать в кучку собственные мысли и чувства. Очевидно одно: я здорово изменился. Меня стало трудно узнать, и не исключено, что именно к этому я и стремился в долгие месяцы своей глухой тоски. Больше всего мне хотелось, чтобы знакомые перестали смотреть на меня с брезгливым состраданием. Я превратился в парию: негодяй и злодей, я сполна заслужил свое изгнание в подземелье мира. Я остро страдал еще и от несправедливости, от диспропорции причин и следствий. Некоторые совершают преступления против человечества и спокойненько живут себе поживают в пампасах. Но я-то, я? Мне, всегда считавшему себя человеком глубоко порядочным и обремененным моралью, постоянно стремившемуся поступать по совести, выпало на долю такое, что другим и не снилось. Самое ужасное, что я причинил боль женщине, которую любил, такую непереносимую боль, что при мысли о ее муке моя собственная рана саднила еще больше. Скажу сразу: за эти десять лет я ни разу не слышал об Алисе. Звонить ей я не смел, раздавленный своим позором. Так, в молчании, и пролетели эти годы. В самом начале я еще колебался, хотя понимал, что нет на свете таких слов, которые способны исправить то, что я натворил. Никакое сочетание литер не могло отменить крах любви. В таком душевном состоянии я пребывал в первые дни, и, наверное, с них и следует начать повесть об этих десяти годах. Начать с начала. Рассказать о десяти годах, которые привели к тому, что сейчас я сижу там, где сижу, в просторном кабинете, и пытаюсь осмыслить свою жизнь. Прямо передо мной стоит телефонный аппарат. Я еще не знаю, что через несколько секунд он зазвонит. Не знаю, что услышу голос Алисы. Ровно через десять секунд она вновь возникнет из десятилетнего небытия.