Цыган

Все женское — не только цыганское, но и русское население поселка конезавода немедленно с негодованием отвернулось от Михаила Солдатова. Даже Макарьевна, у которой он на квартире стоял, перестала ему увязывать перед рейсами в тормозок пирожки и котлеты: еще не хватало, чтобы он закусывал ими у своей новой знакомой за бутылкой.

С еще большим возмущением уже не только женское, но и мужское население конезавода восприняло известие, что у Михаила Солдатова с его новой знакомой из казачьего хутора скоро может и до свадьбы дойти. И сыграть ее он, судя по всему, надеется на собственной «Волге». Иначе зачем бы ему на всех дорогах области, куда ни забрасывал его путевой лист, так интересоваться новыми «Волгами», высматривая и обхаживая их у бензозаправочных станций и на автостоянках, разговаривая с их водителями и владельцами, должно быть, столковываясь с ними о цене. Вот тебе и честный Михаил Солдатов, открытая и широкая душа, который со своим нечесаным чубом на Доске почета у конторы конезавода висит. Кто бы мог подумать, что сразу после смерти Насти так развернется он. При Насте, которая из-за своей честности даже на прокурора учиться пошла, он бы о «левых» рейсах и подумать не посмел. Не случайно теперь и свои тысячи, не иначе как намотавшиеся за время таких рейсов на колеса самосвала, он не в местном почтовом отделении, а в райцентре на книжку кладет. Подальше от чужих глаз.

А как-то он вокруг одной «Волги», пока она стояла в очереди у бензоколонки, ходил так долго, осматривая ее со всех сторон, что водитель с черными усиками, не выдержав, вышел из кабины и, оскалив белые как сахар зубы, подмигнул ему:

— Нравится?

— Нравится, — признался Михаил. Водитель «Волги» небрежно бросил:

— Тридцать косых.

Михаил еще раз обошел вокруг «Волги» и, заглянув под нее, даже постукал ногой новые скаты с шипами и покачал рукой задний и передний бамперы.

— Двадцать пять.

Водитель осведомился:

— Шалышки при тебе?

— Отсюда полчаса до сберкассы. Всего сорок километров, — пояснил Михаил.

Водитель нырнул в кабину «Волги» и о чем-то долго шептался там со своей красивой женой, а может быть, кралей, в летней с большими полями шляпе. Она отрицательно качала головой. Вернувшись к Михаилу, водитель с разочарованием развел руками:

— Нет, только за тридцать. На моторе еще ни разу колец не меняли. За Крестовым перевалом мы за нее все сорок возьмем. — Он вдруг попятился от Михаила. — Что ты так вызверился на меня? Не тянешь — не бери. — И сочувственно признался ему: — Если бы это только от меня зависело…

Не ответив, Михаил сел в кабину самосвала, захлопнул дверцу и с места рванул так, что на асфальте даже дымок из-под скатов вспорхнул.

По одним сведениям цыганского радио, у Михаила Солдатова за время «левых» рейсов по степи накрутилось на сберкнижку двадцать тысяч, по другим — уже к тридцати подошло. Вполне достаточно, чтобы свою новую жену из правобережного казачьего хутора в районный Дворец бракосочетаний на собственной «Волге» представить. Вот тебе и гвоздики по рублю за штуку, которые Михаил каждый раз по возвращении из очередного рейса на могилу Насти привозил.

Обгоняя на дорогах и «Волги», и всякие другие машины, цыганское радио сообщало обо всем этом в таких подробностях, что никому и в голову не могло закрасться не поверить ему.

Заезжая к Екатерине Калмыковой по пути на станцию Артем, на кирпичный завод в Новочеркасск или на базу облснаба в Ростов, никогда не забывал Михаил и ее маленькой Насте что-нибудь привезти. Куклу с закрывающимися глазами, кулек конфет, круглую коробку с тортом, перевязанную розовой лентой. А потом даже привез ей трехколесный велосипед, на котором она сразу же и стала путешествовать по всему дому, наезжая на ноги матери и дяди, пока они, обедая за столом, разговаривали друг с другом.

Зная, что Михаил за рулем, Екатерина за обедом никогда вина ему не ставила, но все остальное, когда бы только ни подвернулся он к ее дому, — и запеченный на сковороде чебак, и пирог с курагой, и кофе с каймаком — к его приезду всегда оказывалось у нее на столе. Как будто она в точности могла знать, в какую именно минуту его самосвал должен будет подвернуть к ее дому. Подперев голову рукой, она с нескрываемым удовольствием наблюдала, как он, проголодавшийся, все подбирает, пока под ее взглядом вдруг не отодвинет от себя тарелку и не поднимет глаза, покраснев до корней волос.

— Ничего, — успокаивала его Екатерина, — я когда за день нащелкаюсь секатором или натягаюсь корзин с виноградом, вдвое больше твоего съедаю. Шутка ли, такую баранку все время ворочать.

Соседки Екатерины старались ни в коем случае не пропустить, когда самосвал с чубатым водителем уже не только днем будет подворачивать к ее двору, но однажды неминуемо задержится под стеной ее дома на ночь, и все больше недоумевали, что им так и не удается подстеречь этот момент. В конце концов, если бы это и произошло, никто бы Екатерину не стал слишком сурово осуждать. Как женщина одинокая, она вправе была сама распорядиться собой. Да и вообще, обсуждая поведение Екатерины, небезопасно было задерживаться на этой теме, зная, что она не останется в долгу. Еще не забыли в хуторе, как после своего возвращения из роддома с девочкой на руках она на бригадном полевом стане публично объявила: «А теперь договоримся по-хорошему: если какая-нибудь еще раз вздумает меня Аэропортом обозвать, я ее косу на руку намотаю и об пенек». Никто из женщин не усомнился, что так оно и будет, — Екатерина слов на ветер не бросала. И никто, в конце концов, не мог запретить ей кого угодно принимать в своем доме хоть днем, хоть ночью. Только бы это не затрагивало семейного благополучия других. А тому чубатому водителю, который стал наведываться к ней, и вообще бог судья. Такая у шоферов жизнь. Мало ли их попутно подворачивает к хатенкам одиноких женщин сперва попросить ведро залить в радиатор воды, а потом и переждать непогоду. В особенности когда с неба, как из прорвы, всю ночь ломится дождь или бушует в степи пурга и в заметенных снегом балках сбиваются колонны машин, по обочинам дорог чадят костры. Иногда буран в степи разыгрывается не на один, а на три и на пять дней, и после него дорожные бригады, бульдозерами расчищая заносы, даже находят в кабинах машин заледеневших шоферов. Пусть бы лучше они, заблаговременно заночевав под чьей-нибудь гостеприимной крышей, потом в целости и невредимости являлись домой к своим женам и детям.

И если бы не было у холостых еще шоферов этих вынужденных остановок, то и не заключалось бы по маршрутам их рейсов столько счастливых браков. Всю свою жизнь так бы и прозябало в печальном одиночестве великое множество молодых женщин, лишь по воле судьбы еще не замеченных никем, но вполне достойных гораздо более лучшей участи.

Конечно, не обходилось при этом и без обманутых надежд, приумножалась безотцовщина по обочинам автомобильных трасс. Но какому же счастью, пусть и самому мимолетному, не сопутствует печаль? Да и вообще, что такое счастье? То ли это внешне ничем не нарушаемое благополучие одиночества, то ли внезапная и короткая вспышка, озаряющая потом всю жизнь, как след звезды, перечеркнувшей ночное небо?

Как-то застала Михаила у Екатерины заглянувшая к ней за дрожжами Клавдия и тут же ушла. В другой раз она встретила Михаила, спускаясь из степи в хутор, когда он на самосвале поднимался в гору, и молча поклонилась ему.

Однажды, когда Михаил, пообедав, заигрался с маленькой Настей, которая уже так привыкла к нему, что стала дергать за чуб, Екатерина спросила у него:

— А свояка, которого ты от смерти выходил, у тебя так и не найдется часа проведать?

Михаил спустил Настеньку с плеч на пол.

— Ты ему говорила про меня?

— Я уже давно не видела его. Но кто-нибудь другой мог видеть тебя у меня.

Тут же она и пожалела о своих словах.

— Когда-нибудь в другой раз, — сказал Михаил. — А теперь мне уже пора ехать.

— Еще бы побыл. Настенька каждый раз дожидается тебя.