Страница 2 из 10
В суматошной, полной огня и перестрелок ночи Моник ушла из Картахены в лес. Остаться значило не просто оказаться в цепких лапах инквизиции, но и получить новые обвинения. Город разграблен и сожжен, кто-то должен за это ответить. У Моник спросили бы, каким образом ее бывшие друзья смогли прорваться сквозь все оборонительные линии, как проникли в цитадель, что за сила им помогала…
— Проклятый дельфин! Может быть, и в самом деле был этот разговор о Мауриции. Но какой к чертям Мауриций! — разговаривая сама с собой, Моник подобрала с земли прихваченную из города шпагу, свое единственное оружие, и продолжила путь. — У нас в семье нет Мауриция… Или он уже родился и ждет моего письма? Нет, не родился, потому что дельфина я получила примерно в 1632 году, а сейчас 1573-й… Что будет раньше: я сойду с ума или меня загрызет какой-нибудь ягуар?
В семье Бенёвских была традиция: когда дети болели, их переставали кормить. Не из жестокости, а потому что верили, что это поможет скорее поправиться. Моник считала это глупым суеверием, хотя слышала в Мадриде о лекарях, что придерживались того же мнения. Так или иначе, она ничего не ела больше десяти дней, но все еще шла. Рука понемногу приходила в порядок, рана на плече не гноилась и не воспалялась, да и поджаренная спина теперь беспокоила все реже. Главной проблемой стали ноги.
Сперва Моник ушла как можно дальше от города, чтобы не попасть под облавы: наверняка в суете разбежались рабы. Поэтому просто шла и шла прочь, не стараясь приблизиться к морю. Там тоже будут искать прежде всего — поврежденный корабль пиратов мог встать на починку в бухте неподалеку. Но теперь, когда все немного улеглось, следовало выйти к берегу, только там можно встретить людей. А без них Моник обречена — сама себя обеспечить пищей женщина оказалась не в состоянии.
— Еще дня три, и сожру вот такого паука… — от омерзения Моник передернула плечами и снова застонала от боли. — Господи, пошли мне одинокого доброго охотника!
От платья мало что осталось: подол она сама пустила на хоть какую-то перевязку, почти все остальное осталось висеть клочками на колючих ветках. Засохшая кровь, грязь, слипшиеся, грязные волосы… Окажись перед ней зеркало, Моник старательно обошла бы его с закрытыми глазами. Ей хотелось лечь, но она гнала и гнала себя на запад. Если идти весь день, то ночью от усталости можно уснуть прямо на земле. Ей прежде и в голову не приходило, как можно замерзнуть в этих вечно теплых краях! Но ночами, после дневного зноя, становилось холодно, мучительно холодно. Хотя в Польше такая ночь считалась бы теплой и нежной.
— Польша, Польша! — зло бормотала она в полубреду, едва перебирая ногами. — Нет для меня больше никакой Польши! Нет никакой Моники Бенёвска, и Мауриция нет! И дельфина тоже нет, будь он проклят… Зачем та ведьма мне его подарила, зачем?!
Тогда, в детстве, Моника никому не рассказала о фигурке. Это была ее собственная маленькая тайна. Хотя кому-то из подружек, кажется, рассказывала… Она не помнила. Так же, как не помнила и этих слов о нерожденном Мауриции, о письме, о Московии и какой-то цели этого Мауриция.
— Я должна об этом подумать! — Моника остановилась, опершись о шпагу, и повторила, обращаясь к внимательно разглядывавшему ее яркому попугаю. — Я должна об этом подумать, если останусь жива! Нерожденный Мауриций — это значит, что та ведьма знала о нем, то есть пришла ко мне из будущего… Зачем?! Нет, не могу думать, пока не поем. Чем ты питаешься, гадина крылатая?! Тут же ничего нет!
Попугай повертел хохлатой головой и что-то протрещал.
— Мог бы хоть поговорить из вежливости к даме, — проворчала Моник и продолжила путь. — А ты только ждешь, чтобы мне глаза выклевать! Почему меня все ненавидят, что я вам всем сделала?
Она прошла еще немного и вдруг заметила на земле клочок грязной ткани. В ту же секунду в ноздри ударил запах дыма. Моник потрясла головой, чтобы немного прийти в себя, и поняла, что пахнет не дымом, а жареным мясом. Пытаясь не шуметь, она двинулась вперед. Это было опасно, очень опасно… Но запах тащил ее к себе, словно на цепи.
А потом из-за дерева вышел человек. Он явно только что проснулся, сладко потягивался и тер глаза. Заметив Моник, он сперва подался назад, но быстро сообразил, в чем дело, и рассмеялся.
— Эй, амигос! Да у нас гостья!
Спустя минуту Моник оказалась окружена семью оборванцами, в которых без труда можно было опознать беглых рабов. Белые и черные, но одинаково грязные, они переглядывались и скалили зубы.
— Я много дней ничего не ела… Я ранена! — Моник опустилась на колени и простерла руки к тому, кто показался ей вожаком. — Прошу вас, помогите мне!
— Тоща! — вожак приосанился и поправил нож, торчащий из-за пояса. — И страшна, как индейская старуха! Но другой-то нет, верно?
— Верно! — один из беглецов присел рядом с Моник, послюнявил палец и провел по ее грязной ноге, оставляя след. — Грязная и воняет! Хорошо бы ее в ручье прополоскать!
— Тебя бы тоже! — крикнул другой, и все загоготали.
— Ну, раз тебе надо почище, то жди, пока из леса другая выйдет! — вожак схватил Моник и легко закинул ее, изрядно потерявшую в весе, на плечо. От боли женщина почти потеряла сознание. — А мы пойдем подумаем, что с ней можно сделать, и как поступить по справедливости!
Он бросил ее возле костра, где жарилась тушка какого-то мелкого животного. Запах мяса вернул Моник к жизни. И все же дело принимало скверный оборот — для беглых рабов она лишь добыча. Покормить ее, может быть, не забудут, но дальнейшая судьба грозила чем-то даже худшим, чем рабство.
— Я могу показать вам, где золото! — Моник пыталась сосредоточиться, изменить ситуацию в свою пользу, но проклятый запах мешал сосредоточиться. О, если бы хоть кусочек, хоть косточку! — Я знаю, где сокровища! Я жена пиратского капитана!
— Да, да! — вожак, хихикая, потянул за остатки платья, и оно просто расползлось по швам. — Потом все покажешь и расскажешь! А платьице-то дорогое, не из простых бабенка!
— Да видно же — из Европы пожаловала, или еще какая цаца! — поддержал его «чистюля». — По разговору видно. Может, потом, как устроимся, сможем за нее что-нибудь получить из Картахены?
— Да ты посмотри на нее! Трех дней точно не протянет, и хорошо, если прямо сегодня не окочурится! Так что лучше поспешить.
Зарычав, словно животное, Моник рванулась к костру и, не думая больше ни о чем, схватила полусырое мясо. Увы, впиться в него зубами не удалось: сильные руки ухватили ее за щиколотки и рывком вернули на место.
— Отберите у нее жаркое! Это, милашка, наш завтрак! А на тебя, прости, не рассчитывали!
Мясо вырвали из рук Моник, и в ее затухающем сознании все потеряло смысл. Не помня себя, она развернулась и с неожиданной силой вцепилась вожаку в лицо, словно разъяренная кошка. Ногти впились в кожу, сразу появились капли крови. Моник, оскалившись, тянулась к нему, чтобы пустить в дело и зубы.
— Вот ведьма! — вожак вскочил и попытался оторвать Моник от себя, но сделать это можно было только вместе с кожей. — Дьявол! Она мне кожу с лица сдерет! Да помогите же!
Моник ухватили за ноги, за волосы, но и все вместе не могли справиться с этой животной яростью. Наконец, кто-то догадался заехать ей кулаком в ухо и, оглушенная, она сразу обмякла. Вожак швырнул ее на траву и провел ладонями по лицу.
— Вот же злая бестия! Свяжите ее, пока не очухалась!
Моник почувствовала, как ее руки грубо вывернули за спину, но у нее не было сил даже застонать. Однако на полянке вдруг повисла тишина, лишь ветки негромко потрескивали в огне. Руки, обхватившие ее запястья, вдруг разжались.
— Это еще что за черти?! — воскликнул вожак. — Откуда они взялись?!
Моник приподняла голову. Среди окружавших поляну деревьев темнело несколько фигур в одинаковой черной одежде. Странные люди стояли совершенно неподвижно. Наконец один человек сделал пару шагов вперед. Он был весь перетянут тонкими ремнями, голову украшал не виданный прежде Моник убор с ярко блестевшей кокардой. Светло-серые глаза пристально смотрели прямо на пленницу.