Живи как хочешь

ЛАФАЙЕТТ: Покорнейше вас благодарю.

ЛИДДЕВАЛЬ: Эти чувства разделяет со мной вся страна. Она единодушно скорбит о том, что такой человек, как вы, находится не у дел и даже в опале. У Франции не так много Лафайеттов. У нее даже нет никого кроме вас.

ЛАФАЙЕТТ (чуть мягче): Еще раз благодарю вас, хотя вы очень преувеличиваете.

ЛИДДЕВАЛЬ: Нисколько. (Недолгое молчание). Но если я позволил себе побеспокоить вас, вдобавок в довольно неурочное время, то по важной причине. До меня дошли слухи об одном намечающемся деле вполне секретного характера. (Вопросительно на него смотрит).

ЛАФАЙЕТТ (сразу насторожившись, еще холоднее, чем вначале). – О каком деле секретного характера?

ЛИДДЕВАЛЬ: Я, конечно, не имею права на полную откровенность, тем более, что вы меня мало знаете…

ЛАФАЙЕТТ: Я даже совершенно вас не знаю.

ЛИДДЕВАЛЬ (нисколько не смущаясь): Правда, мы с вами только раза два встречались в обществе… Об этом деле мне говорили другие. Не все так сдержаны, как вы, генерал. Я знаю, что речь идет о возможности серьезных перемен во внутреннем положении нашей страны.

ЛАФАЙЕТТ (так же): Вот как? Выть может, король намерен призвать к власти либералов?

ЛИДДЕВАЛЬ (улыбаясь): Это, конечно, самое лучшее, что он мог бы сделать. Но, к несчастью, об этом нет и речи. Как вы знаете, Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились.

ЛАФАЙЕТТ: Какие же перемены вы имеете в виду?

ЛИДДЕВАЛЬ (твердо): Я говорю о заговоре, имеющем широкие разветвления в армии, в обществе и в лучшей части нашего народа.

ЛАФАЙЕТТ: О заговоре? В первый раз слышу, барон.

ЛИДДЕВАЛЬ: Этот заговор ставит себе целью вооруженное восстание.

ЛАФАЙЕТТ: Неужели? Вы принимаете в нем участие, барон?

ЛИДДЕВАЛЬ: Нет, но я готов принять в нем участие.

ЛАФАЙЕТТ: Вот как? Я не знал, что банкиры так недовольны существующим строем… Однако при чем тут я?

ЛИДДЕВАЛЬ: Генерал, вы, конечно, в праве и не оказывать мне доверия… Я мог бы представить вам рекомендации от людей, хорошо вам известных…

ЛАФАЙЕТТ: Помилуйте, зачем мне ваши рекомендации? Я ни малейшего отношения ни к каким заговорам не имею и не хочу иметь. Вас ввели в заблуждение. Не могу даже понять, какой дурак направил вас, барон, ко мне для столь странного разговора.

ЛИДДЕВАЛЬ (не смущаясь): Вы, конечно, подозреваете полицейскую провокацию. Позвольте вам на это сказать лишь одно: я очень богат, у меня миллионы, это знает весь Париж. Какими деньгами меня могла бы подкупить полиция или кто бы то ни было другой? Напротив, я приношу вам свои деньги. Едиственная цель моего визита заключается в том, чтобы внести патриотическую лепту в фонд общего дела. Восстания без денег не устраиваются. Не буду скрывать от вас, мне приблизительно известен состав участников дела. Среди них нет богатых людей… Банкир Лаффит – вот ведь еще банкир, недовольный существующим строем, и он ваш друг… Но Лаффит не любит рисковать кошельком и тем более головою. Деньги на заговор даете главным образом вы, и я считаю это несправедливым. Я был бы готов дать на это дело сто тысяч франков.

ЛАФАЙЕТТ: Это, конечно, очень мило с вашей стороны, и, вероятно, заговорщики, если они существуют, будут вам очень благодарны. Но, повторяю, при чем тут я? Над вами кто-то подшутил. Я ни одного заговорщика в глаза не видал… Это все, что вы хотели мне сказать, барон?

ЛИДДЕВАЛЬ: Это все… (раздраженно). – Кажется, вам не нравится мой титул? Я получил его от императора Наполеона, который не давал титулов мужьям своих любовниц, как это делали короли. Разница между новой аристократией и старой знатью скорее в пользу новой.

ЛАФАЙЕТТ: Может быть. Впрочем, и в новой аристократии есть подразделения. Император громадное большинство титулов давал маршалам и генералам за военные заслуги. (Приподнимается в кресле).

ЛИДДЕВАЛЬ (встает): До свиданья, генерал.

ЛАФАЙЕТТ: Прощайте, барон. (Не провожает его. Лиддеваль уходит. Лафайетт с брезгливым выражением на лице выходит в другую дверь).

В гостиной появляются Лина и Джон.

ЛИНА. ДЖОН.

ЛИНА: Никого нет! (Смеется чуть пьяным смехом). Графиня, верно, пошла спать… Она так хорошо воспитана, так хорошо воспитана, что можно повеситься от скуки… Я очень невоспитанная, правда?

ДЖОН (угрюмо): Я не знаток.

ЛИБА (очень похоже воспроизводит голос, интонацию, манеру г-жи де Ластейри): «Будьте в Лагранже, как у себя дома"… «Теперь вы знаете дорогу к нам"… (Опять смеется). – На ночном столике в нашей комнате стоят два стакана оршада! Если б бутылка шампанского, это было бы лучше. Ах, какое за обедом было шампанское! Клико 1811 года! Кажется, я слишком много выпила?

ДЖОН (так же): Да, и мне кажется.

ЛИНА: Рыцарь Свободы Джон сегодня дурно настроен. Это тоже из-за смерти Наполеона?

ДЖОН: Почему «тоже»?

ЛИНА: Потому что мой муж лежит на диване в своей комнате, не пошел с нами гулять и еле отвечал за обедом самому генералу. (Подражает поочередно Лафайетту и мужу): – «Я всегда отдавал должное гению покойного императора». – «Да, генерал». – «Но не согласитесь ли вы, полковник, со мной в том, что он причинил Франции больше зла, чем добра?» – «Нет, генерал».

ДЖОН (огорченно): Зачем вы шутите?.. (Нерешительно). – Мне кажется, что ваш муж сердится на меня.

ЛИНА: Я удивляюсь, что он не надирает вам ушей! Вы все время говорите мне о любви! Правда, вы не говорили, что любите именно меня, но я догадалась: я такая догадливая!

ДЖОН: Я не говорил и не мог сказать замужней женщине, что люблю ее.

ЛИНА: Это очень тонкая и достойная мысль. Мой мальчик, вы далеко пойдете! Кстати, чем вы думаете заняться в жизни, когда кончите университет?

ДЖОН: Я хочу обессмертить свое имя.

ЛИНА: Мне нравится скромность в людях… Не сердитесь, что я смеюсь. Я смеюсь, потому что много выпила, потому что мне сегодня очень весело. Как же вы хотите обессмертить свое имя? Вы станете президентом Соединенных Штатов вместо… Кто у вас теперь президент?

ДЖОН: Джемс Монро… Нет, мое честолюбие другое. Я хочу либо написать книгу, которая сделает людям много добра, либо посвятить жизнь борьбе за свободу, как генерал Лафайетт.

ЛИНА (с восторгом): Ах, как вы правы! Я так рада, что вы так думаете! Я сама так думаю! Книга – нет: книги я написать не могу, я ровно ничего не знаю. Но я до всего дохожу своим умом. Вы не думайте, что я дура: я целыми днями думаю. О чем? Ни о чем! О жизни. Вы, милый Джон, тоже умный. Я больше всего люблю в мужчинах ум, честолюбие, волю.

ДЖОН: Поэтому вы так любите своего мужа?

ЛИНА (с меньшим жаром): Да, поэтому я так люблю своего мужа.

ДЖОН: Я хочу сказать вам только одно…

ЛИНА: Я знаю, что вы хотите мне сказать. (Подражая его акценту). «Лина, если вам когда-либо понадобится верный преданный друг, вспомните, что на свете существую я». Правда?

ДЖОН: Правда, но я не вижу, над чем тут насмехаться!

ЛИНА: Мой милый мальчик, я нисколько не насмехаюсь. Вы очень славный юноша… Но вы совершенно правы: нельзя любить замужнюю женщину, это большой грех, и что сказали бы ваши папа и мама?

ЛИНА. ДЖОН. Г-ЖА ДЕ ЛАСТЕЙРИ.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: А, вы вернулись с прогулки. Правда, лес очень хорош?

ЛИНА: Очарователен! Все очаровательно! Жизнь очаровательна! Кажется, у меня никогда не было такого приятного дня в жизни.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Я очень рада. Ваш муж все еще отдыхает?

ЛИНА: Да, он устал.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Будьте, как у себя дома. Гостиная к вашим услугам, вы можете в ней оставаться хоть до полуночи. (Джону. Она забыла его фамилию). Мосье… Вы решительно не хотите остаться на ночь? Очень жаль. Тогда позвольте мне с вами проститься. Теперь вы знаете дорогу в Лагранж, милости просим. (Подчеркнутым тоном). Надеюсь, у вас все будет благополучно. Во Франции надо быть очень, очень осторожным… Особенно иностранцу… Папа пишет письма, но он сейчас к вам выйдет. (Уходит).