Опасный возраст

— Послушай, дорогое дитятко, — начала я однажды вечером. — Ты можешь мне сказать, чем занимается уборщица?

— Натирает пол, — не задумываясь ответствовало дитятко. — Иногда моет. Вытирает пыль. Моет окна…

— Да уж, особенно теперь, зимой. А зимой чем занимается?

Дитятко задумалось:

— Долго одевается… Лед обдирает с подоконника и со стекол… А… надо угля принести?

Ну вот, пожалуйста, понял! И сам пошел за углем!

Роберт рвался мыть посуду, но это ему запрещалось: в доме не водилось неограниченного количества стеклянных и фарфоровых сосудов. «Будешь мыть посуду, когда подрастешь» — эти слова оказали волшебное действие: на долгое время мытье посуды сделалось желанным и обожаемым занятием. Увы, позже это обожание прошло, а жаль.

Стирка трусиков и носков входила в обязанности Ежи. При удобном случае замечу: дети всегда реагируют на честность. Если мамаша летает по кафе или, сидя дома, ковыряет в носу, дети не захотят работать. Когда же, укладываясь спать, видят мать за работой и утром, вставая, застают ее на том же самом месте за тем же самым занятием, вкалывают по дому любо-дорого. Хочешь не хочешь мои дети научились готовить, шить, убирать, гладить, стирать и делать всевозможный мелкий ремонт. Разумеется, я уставала, часто не хватало терпения. Когда однажды Ежи в третий раз за вечер явился сообщить, что натворил Роберт (братец принялся разбирать газовую горелку в ванной), я остервенела. Фурией помчалась в ванную, Роберт уже отвинтил обе ручки, я схватила ручки — по-видимому, хотела привинтить их обратно, но руки тряслись, не попадала в нарезку. Завопив словно бешеная, я швырнула детали, к счастью не угодив в детей, и с ревом убежала к себе. Через несколько минут старший сын на цыпочках вошел в комнату и испуганно прошептал:

— Не беспокойся… Я поправил…

Кажется, я была плохой матерью.

Время от времени Ежи бунтовал.

— С чего это я должен стирать сопляку подштанники и носки?! Он сам не может? Что он для меня делает?!!!

— Ничего, — уговаривала я. — Скоро и он для тебя кое-что начнет делать, например готовить. Пока что его, пожалуй, стоит научить.

Ежи приступил к обучению братца основам домашнего хозяйства. Роберт согласился охотно, пожалуйста, он с удовольствием выстирает носки.

— Мать, — старший ребенок оторвал меня от чертежной доски, — он сидит в ванной почти час… и все стирает. Как думаешь, сколько у него этих носков? По-моему, он взял одну пару.

Мы с интересом заглянули в ванную.

Роберт засунул в носок мыло и, сидя на краю ванны, держал его под краном. Ждал, пока выстирается.

Единственное, чем неукоснительно приходилось заниматься мне, — покупка продуктов. Еда в доме должна быть, а магазины закрывались в семь. Ожесточенно караулила я этот седьмой час, чтобы не опоздать, выбегала из мастерской, покупала кое-что, а после волокла домой полную авоську, случалось, и поздно ночью.

Как-то возвращалась часа в два ночи. Нижний Мокотов не слыл спокойным районом, полно хулиганья, одним словом, женщину подстерегали всяческие опасности. Я про них и думать забыла; спускаясь по лестнице у базара, волокла огромную тяжеленную сетку, в ней под всякой снедью в коробке покоился десяток яиц. Снизу навстречу мне поднималось пятеро субъектов подозрительного вида. Наверняка хулиганы — пожалуй, нападут…

Я не остановилась. Продолжая спускаться, сообразила — у меня никакого оружия, разве что эти яйца. Забросать их сырыми яйцами… явно должно помочь… Хорошо бы, да яйца в самом низу.

И тут моя фантазия подсунула колоритную жанровую сценку: «Панове, одну минутку, я извлеку оружие из авоськи…» Они вежливо ждут, я вытаскиваю коробку и пускаю в ход снаряды…

Пришлось уткнуться подбородком в воротник, когда субъекты проходили мимо, чтобы случаем не сочли моего хихиканья за поощрение. Парни расступились, я прошествовала беспрепятственно, они только чуть удивленно оглянулись мне вслед. Яйца, во всяком случае, уцелели.

Откровенно говоря, домой приходилось возвращаться в любое время суток, почти всегда через базар. Ни одна собака не пристала ко мне, ничего плохого со мной не приключилось. С тех пор не верю в нападения.

Хотя бывало по-разному, несколько раньше приятель моего мужа набрался впечатлений совсем иного рода… Жил на Жолибоже около площади Вильсона, спортсмен в хорошей кондиции. Все произошло зимой или поздней осенью — темнело рано. К ним неожиданно пришли гости, и жена попросила:

— Послушай, у нас нету сахара. Сбегай в коопторг, до половины восьмого открыт, успеешь. Купи кило.

Сбегал, купил, шел домой с пакетом в руках. Неожиданно его окружили — четверо, может, пятеро. Не обратил внимания, в спешке хотел пройти между ними, задел одного, извинился, да тип отреагировал недоброжелательно. Приятеля моего мужа зажали в кольцо, и какой-то верзила врезал ему кулаком.

Приятель, как я сказала, был спортсмен. Уклонился и врезал сам, не успев сообразить, что делает. Отскочил к стене, обеспечив себе тыл, битва закипела, услышал топот: со всех сторон площади Вильсона на подмогу фраерам мчалась окрестная шпана.

Приятель использовал свои данные и кондицию, съездил по уху одному, второму, двинул в живот третьему, очистил себе путь и рванул домой, за ним погоня, но он успел влететь в дверь. Гости и жена оторопели: хозяин дома ввалился весь в крови, с разорванным пакетом сахара, молча схватил топор и ринулся обратно. Гости и жена перехватили его уже на лестнице, с трудом привели в человеческое состояние.

На ночь согласился оставить хулиганов в покое, а с утра отправился в отделение милиции, изложил суть дела и потребовал разрешение на ношение оружия. Разумеется, не получил. На отказ разразился громовой тирадой:

— Ставлю в известность! — драл глотку так, что на улице было слыхать. — С сегодняшнего дня ношу с собой обрезок трубы, залитой свинцом, нападут — за последствия не отвечаю!!!

И точно, раздобыл обрезок трубы, разгуливал с ним по своему району специально поздним вечером и ночью. Никто к нему не цеплялся — хулиганов больше не видывал даже издали.

С того времени прошло лет пять, возможно, нравы изменились, во всяком случае я ходила без трубы — никто не напал. Не знаю почему. Характерец мой, видно, издали давал себя знать или еще что?..

Одновременно в моей жизни происходили всяческие жуткие дела и все норовили свиться в один клубок.

Приблизительно через год я рассталась со своим дорогим хахалем. Нет, он не бросил меня — необходимость приперла: подписал контракт на работу в дальних краях. По размышлении я пришла к выводу, что событие оное весьма романтично, прямо крестовые походы, не иначе. «На крестовые походы он коня нещадно гнал, ночью, в лунные восходы, он все Ванду вспоминал» — такую песнь до войны распевали в поварнях, и очень она подходила к случаю. Вот я и переживала свою версию этой песни, стоя в аэропорту Окенче…

Не столько с горя, сколько из-за беспокойного и буйного характера начала через «Польсервис» добывать контракт в Сирию. Подала необходимые документы, отправилась на дополнительный курс французского — Господи Боже, и когда я только все успевала?.. Сдала экзамен, и привет, на сем заклинило, сунуть взятку не пришло в голову, да и денег на взятку не было. В Ирак собрались двое моих приятелей, Петр и Юрек, Петру тоже пришлось сдавать экзамен по английскому, язык он знал, но в польсервисовской комиссии сидел старый хрен, на дух его не переносивший.

— Слушай, помоги, — взмолился Петр. — Надо этого прохвоста как-нибудь изъять, не могу ему сдавать, завалит, как пить дать. Там еще сидит нормальная баба, если его унесет, сдам ей. Изыми ты гада, Христом-Богом прошу.

Фамилию назвал, я поехала, снизу позвонила, хрен спустился. Петр, понятно, стреканул наверх. Повела беседу насчет преподавания иностранных языков — мне, дескать, необходимо именно у него поучиться; лингвистика исчерпалась быстро, пришлось черт знает что молоть, неожиданно поймала себя на том, что мы говорим про кулинарные рецепты. Какие деликатесы лучше в жару, а какие зимой. В итоге уж придумать не могла, как из этой процедуры выпутаться. Сияющий Петр давно сошел вниз, а я все еще вела изысканную салонную беседу, и сдавалось, буду вести ее до Судного дня.