Страница 10 из 11
В каждую палату холодильник не поставишь. Склиф – это все же государственное медицинское учреждение, а не частная клиника. Нет средств на то, чтобы в каждой палате стоял холодильник. В кабинете заведующего стоит один, в ординаторской, в кабинете старшей сестры, в процедурном кабинете (многие лекарства ведь в прохладе хранятся) и в коридоре один-два для нужд пациентов, вот и все. В наших больницах, так, к сведению, пациенты обеспечиваются четырехразовым бесплатным питанием! Завтрак, обед, полдник, ужин! С учетом диагноза – кому первый стол, кому – пятый, кому – десятый, а кому вообще нулевая диета. Зачем при такой роскошной жизни еще со стороны продукты получать? Тем более скоропортящиеся.
До «общих» холодильников, традиционно стоящих в коридоре возле сестринского поста, идти далеко, к тому же нет-нет, а еда из них пропадает. Кто-то возьмет чужое по рассеянности, а кто-то и по злому умыслу. Когда-то, в начале «лихих» 90-х годов прошлого века, в одном из отделений Склифа (в каком именно, автор утаит, чтобы не быть несправедливым к другим отделениям, где могла произойти точно такая история) работал врач, который во время дежурств без стеснения, на глазах у персонала и пациентов, залезал в «общие» холодильники и брал понемногу из каждого пакета себе на пропитание. Да еще и цитировал вслух Максима Горького, приговаривая: «Если от многого взять немножко, это не кража, а просто дележка». Пациенты не жаловались, понимая, что если воспрепятствовать доктору брать натурой, он начнет брать деньгами.
Своя тумбочка – она и ближе, и как-то надежнее. Да и удобно – можно питаться, не вставая с кровати. «Что с творогом (йогуртом, колбасой, глазированным сырком, семгой, куриной ножкой, салом, котлетой, сосиской et cetera) может за день случиться?» – убеждают себя пациенты и оставляют пищу в тумбочках на несколько дней. Когда появляется аппетит, вспоминают, достают и едят.
Последствия употребления несвежих продуктов могут быть поистине фатальными, особенно для персонала. Понос у больного – это серьезно. Понос у нескольких больных – это ЧП (а как можно есть самому и не угостить соседа по палате, особенно когда видишь, что продукт до завтра не доживет)! Вспышка кишечной инфекции! Положено сразу сообщать в санэпидслужбу, оттуда налетают с проверкой, трясут весь стационар – от кухни (фиг докажешь, что пациенты отравились «своей» едой, потому что для санэпидслужбы в подобных случаях всегда виновата кухня) до патологоанатомического отделения. Да-да, и к патологоанатомическому отделению можно прицепиться. По правилам, существующим еще со времен Советского Союза, патологоанатомический корпус должен быть максимально изолирован от палатных корпусов. В идеале он еще и не должен быть виден из окон лечебных и родовспомогательных помещений, а также жилых и общественных зданий, расположенных близ больничной территории. Расстояние от патологоанатомического корпуса до палатных корпусов и пищеблока должно быть не менее тридцати метров. Ах, у вас всего двадцать пять метров? Вот где корень зла! Двадцать пять метров для бактерий, размножающихся на трупах, — не расстояние! Тридцать метров им не по зубам, а двадцать пять – вполне?
Вы скажете – бред? Отнюдь нет! Нарушили? Нарушили!
Санитарно-эпидемиологические проверки почти всегда оборачиваются неприятностями для администрации стационара, которая, как ей и положено, отрывается на подчиненных. Поэтому во время обходов в тумбочки лучше заглядывать – жизнь будет спокойней.
С начала 90-х годов многое изменилось, в том числе и в людском сознании. Пациенты, в большинстве своем, стали юридически грамотными, они не только знают свои права, но и умеют их защищать. Заставит доктор выкинуть из тумбочки протухшую сардельку – не только жалобы во все инстанции посыплются, но и перспектива судебного разбирательства на горизонте замаячит. Из-за одной сардельки пока не судятся, но если испорченных продуктов целая тумбочка (а такое нередко встречается), то поневоле призадумаешься, отставишь в сторону принуждение и начнешь действовать исключительно методом убеждения.
Склиф можно назвать форпостом экстренной медицинской помощи в России (с учетом того, что в Санкт-Петербурге существует свой НИИ Скорой помощи имени Джанелидзе, в просторечии – «Джаник»), Форпост форпостом, но работают там обычные люди (большей частью квалифицированные), а не боги, поэтому требовать и ждать от них невозможного не стоит.
Не стоит, но пациенты ждут. И если не дожидаются – начинают жаловаться. Интересный факт – благодаря тому, что в обиходе из словосочетания «институт имени Склифосовского» начисто выпало слово «имени», ряд пациентов вкупе с их родственниками уверены, что институт называется так по имени своего бессменного руководителя. Бессменность руководителей в отечественной науке, в том числе и медицинской, — дело обычное. На высоких постах сидят чуть ли не веками. Уходят разве что ногами вперед. Поэтому нет ничего удивительного в том, что некто Склифосовский еще с середины прошлого века руководит институтом в центре Москвы.
«Короче, Склифосовский!» Благодаря этой крылатой фразе об институте знают даже те, кто никогда в Москве не бывал. Ну, а раз есть руководитель, то кому же, как не ему, высоко сидящему и далеко глядящему, можно пожаловаться на нерадивость и прочие грехи его подчиненных? Вот и спрашивают люди:
— А где кабинет Склифосовского?
Иногда персонал объясняет им, что господин Склифосовский уже более ста лет как почил смертью праведных. Иногда персонал просто улыбается. Молча. Самые наглые отвечают:
— В девятом корпусе кабинет Склифосовского!
Чтобы понять смысл этой нехорошей шутки, надо, во-первых, знать то, что в девятом корпусе Склифа находится патологоанатомическое отделение, а во-вторых, то, что на внутреннем институтском сленге «уйти к Склифосовскому», «отправиться к Склифосовскому», «встретиться со Склифософским» и тому подобные выражения означают не что иное, как умереть. Логично, не правда ли?
Некоторые доверчивые люди идут, куда послали, в девятый корпус. Долго смотрят на табличку «Патологоанатомическое отделение», пока, наконец, не начинают понимать, что их разыграли.
Еще Конфуций сказал, что без хорошей шутки не может быть веселья.
К слову. Николай Васильевич Склифосовский ни дня не работал в институте имени себя. Умер он в 1904 году, а институт был создан только в 1923-м, девятнадцатью годами позже. Пять лет существовал институт без имени, пока в 1929 году его не назвали в честь профессора Склифосовского.
Склиф – это не простой стационар, а научно-исследовательский институт. Десятки кафедр, сотни ординаторов, ну а студентов и «курсантов» тысячи. Коллеги из других стационаров считают врачей Склифа баловнями судьбы, потому что у них много бесплатных помощников, желающих за время учебы чему-то научиться. С одной стороны, это хорошо, с другой – не очень. Полезен толковый помощник, а от бестолкового – один вред. Вот и выходит, что народу вокруг снует великое множество, а поручить часть своей работы можно лишь единицам.
Ветераны Склифа, должно быть, помнят, как еще при социализме один из штатных хирургов, страдавший излишней тягой к спиртному, во время дежурства поручил выполнение сложной операции двум ординаторам второго года обучения. Да еще как поручил! Не остался присматривать за ходом операции, а ушел расслабляться в ординаторскую, полностью доверив жизнь и здоровье пациента ординаторам.
К счастью, ординаторы были толковыми ребятами, второй год ассистировали на операциях, короче говоря – разбирались в предмете. Операцию они сделали правильно – все по учебнику, ни малейшего отступления. Только вот лигатуры (от латинского «ligatum» – «связывать», нить, завязанная вокруг кровеносного сосуда или иного трубчатого органа) на кровеносные сосуды наложили слабовато. В реанимационном отделении, куда положено переводить после операции, пациент внезапно «уронил» давление, а из дренажа, оставленного в ране, начала вытекать кровь. Пока перевезли в операционную, пока дежурная бригада помылась – пациент скончался.