Третья штанина

– Он гений, – сказал один идиот другому идиоту, – похоже, он правда писатель.

– Писатель правды, – поправил я.

Потом мы все допили, и слушать меня без алкоголя уже никто не хотел, и все разошлись, и я один остался, пьяный и жаждущий стать еще пьянее. Я пошел к институту, надеясь поймать собутыльника там. До мастерства все еще оставалось два часа, я сел возле первого корпуса в беседке, предназначенной для курения. Посидел так, но в мое поле зрения не попал никто из тех, с кем бы можно было вместе выпить. И тогда обнаружил, что я очень одинок и несчастен. Это нормальное ощущение во время недогона, но тут оно достигло особенных размахов. Я даже думал пойти и наложить на себя руки, представляя с наслаждением, что два или три человека по-настоящему будут шокированы моей смертью, и для них это будет тяжелым потрясением, и как минимум человек десять будут какое-то время испытывать чувство вины, как бывает со многими знакомыми самоубийц.

И хотя я знал, что, как обычно, духу мне на такой поступок не хватит, да и совесть не позволит, я с каким-то неистовым мучительным удовольствием представлял жизнь людей без меня в тех ситуациях, когда обо мне можно будет вспомнить с болью. Я курил и даже чуть плакал над своей смертью какое-то время, а потом выдумал себе другие разные беды и как бы я их переживал. Я побывал круглым сиротой, инвалидом, у меня умер друг в автокатастрофе, я лишился любимой девушки. На перемене зашел в столовую института, одолжил у одной второкурсницы пятьдесят рублей и пошел к Вике. По дороге выпил еще бутылку пива. И зажевал жвачку. Я так понял, что Вика не стала торчать в институте во время столь долгого перерыва.

Вика была дома, и ее бабушка была дома. И Вике не очень-то понравилось, что я пришел сейчас к ней и вообще был слегка не в себе. Но я пришел, пьяный и несчастный, она меня завела к себе в комнату, сказала садиться и ждать, а она сейчас соберется. У нее в комнате стоял телевизор. Там шла передача о киноновинках по каналу Муз-ТВ.

– Я принес тебе теннисный мячик, – и достал его из кармана ветровки.

Вика взяла мячик, но этот мой подарок – хоть он был ей нужен для сценречи не меньше, чем мне, – не вызвал у нее особого восторга. И начала собираться, чтобы мы поскорее пошли отсюда, потому что я ставил ее в неудобное перед бабушкой положение.

Я посмотрел в телевизор. Там анонсировали японский фильм ужасов. Показали одну сценку. Страшные синие японцы-зомби убивали людей. Я попросил Вику переключить канал. Она переключила, я говорил ей, извини, что я к тебе так пришел, одним глазом глядя на Вику, другим – на девушек, ласкающих грудь парня, побрызгавшегося дезодорантом «Акс». Извини, просто мне очень грустно и одиноко, у меня беда, и мне очень нужно поговорить с кем-то адекватным.

– Конечно, что случилось? – Ей даже стало неловко, что она была не рада моему приходу поначалу. И Вика села на кровать, где сидел я, а я положил ей голову на колени и рассказал, что мне очень тяжело.

Рассказал о том, как я сильно любил одну девушку, а ее увезли с месяц назад лечиться в другой город, и сейчас обрили наголо, и неизвестно, выживет ли. Вика гладила меня по голове, а я нес этот бред и верил каждому своему слову, мне действительно стало очень жалко свою любимую несуществующую девушку и очень жалко себя. (Видел бы мою игру Басалаев.) Смерть все время нас поджидает, и все мы умрем, и, боже мой, я и не знаю, что с этим поделать. Неужели все люди тоже постоянно помнят об этом, мучаются, и, может, она, Вика, тоже этим мучается и понимает меня?

– Может, все будет хорошо, я не знаю, что сказать, – сказала Вика.

Мы еще так посидели, и она предложила пойти прогуляться по улице. Она мне велела ехать домой. Я согласился. Вика отвела меня на остановку, попросила не переживать так сильно, а сама пошла на учебу.

На улице было как-то неприятно, хмуро и грязно. Я обманул Вику, не поехал домой. Домой я попал только послезавтра. Я пил еще в двух компаниях, по ходу чего окончательно вжился в драматическую роль и поверил в эту свою байку о больной любимой девушке, крышу у меня немного своротило от выдуманной драмы.

И я рассказал эту печальную историю еще двоим знакомым. Меня жалели. Потом удалось как-то слезть с карусели бреда.

Потом я сидел дома за компьютером, когда, вернувшись с работы, ко мне в комнату зашел отец. Он сказал:

– Встань.

Я встал. Он брезгливо оглядел меня. На самом деле я уже успел помыться, но он смотрел на меня так, будто я был весь измазан дерьмом, и даже вроде сморщил нос, почуяв запах этого дерьма. Естественно, я так и не подстригся. Он хотел что-то сказать, но не нашел нужных слов и через несколько секунд вышел.

Ночью я долго ворочался в поисках спасения своего рассудка. Не мог понять, как я умудрился выдумать и рассказать Вике всю эту чушь и зачем так приятно быть жалким. Отвращение к себе и чувство вины. Самое страшное в похмелье – чувство вины, которое может свести с ума. А это всего лишь один из симптомов похмелья. Я знаю, что это надо просто перетерпеть, но это знание никак не работает. Заперли в делириуме. Я встал с кровати, все бесполезно, включил компьютер, пытался почитать с монитора. Очень хотелось в туалет, но страшно было идти в темный коридор. Мне просто было страшно одному. И еще я вдруг вспомнил фрагмент фильма ужасов, увиденный у Вики. Я боялся синих японцев-зомби, по-настоящему боялся их, был уверен, что, если я выйду из комнаты, они меня будут убивать в темноте коридора всеми мучительными способами. Я долго терпел, потом вытащил из-под кровати пустую бутылку из-под минералки. Помочился в бутылку. Как-то удалось добраться до утра. Как-то удалось добраться до института.

Басалаев сказал:

– У вас осталось два предупреждения.

– Понятно, – ответил я.

– Может, мне еще не поздно взять кого-то другого на ваше место?

– У меня осталось два предупреждения.

– Я бы посоветовал вам растянуть их на весь семестр. Есть люди, которые поступают к нам по нескольку раз.

– Мне хватит двух предупреждений на весь семестр, – говорю, – этого больше не повторится.

Идите от центра. Расслабьтесь. И вы поймете, что к чему. Этюды и упражнения. После занятий мы выпивали по бутылке или по две бутылки пива с моим одногруппником Женей Лахановым и ехали по домам.

Ничего не ломалось. Все мои делирии поселялись в углах моей и без того тесной комнаты, и я уже не знал, как от них отбиваться. Нужно было уезжать отсюда, жить в чужом городе без гроша в кармане, чтобы впустить в себя целый мир. Саша Кулаков пообещал подарить мне печатную машинку. Только для этого ему нужно было сходить в гараж.

К собственному удивлению, в последующие два месяца я стал довольно неплохо учиться. Зато с Викой ничего у нас не вышло. Я-то думал, как только она заселится в общагу, попадет в мои лапы безвозвратно. Да, скоро Вика переехала в общагу, ведь мы так часто задерживались допоздна в институте, и ей было гораздо удобнее жить в общаге, коль уж была такая возможность. И я даже пытался забраться к ней ночью на второй этаж по трубе. Я тогда тоже хорошенько выпил после двухнедельного перерыва, и все признаки цивилизованности, приобретенные мной за две недели, моментально исчезли. Полез к Вике по водосточной трубе, и говорят, что я уже почти добрался до цели, даже ухватился за подоконник, но потом вместе с трубой улетел вниз. Вика с соседкой по комнате звали меня, я же какое-то время валялся без сознания и с оторванной трубой в объятиях. Потом пришел в себя (с того момента, как очнулся, я уже сам помню события), и они даже немного разочаровались, что со мной ничего не случилось. Я же долго говорил Вике снизу о своих намерениях быть ее рыцарем и о том, что она должна придумать способ забрать меня к себе. Но она сказала, что собирается спать, а мне следует пойти домой или уж куда я там пойду, и закрыла окно, хотя я просил этого не делать и звал ее; вот такое предательство. После этого я решил, что наши отношения закончились. А потом до кучи увидел Вику с третьекурсником, уступавшим мне по всем параметрам, и решил вовсе больше о ней не думать.