Обманутое время

Почти весь день Либби подробно записывала все, что с ней случилось в последние дни. Вспоминала точные слова Кэла, воспроизвела его гипотезу, объяснявшую, почему он очутился здесь, и добавила свои комментарии. Повинуясь привычке к порядку, которая стала ее второй натурой, Либби перечислила все, что она пережила, начиная с той минуты, когда увидела вспышку в небе, и до той минуты, когда оставила Кэла у корабля.

Перечислять факты было просто. Память ее не подвела. Либби понимала, что память станет и ее благословением, и проклятием, когда она снова останется одна. Но сейчас она призвала на помощь объективность и очерчивала все события так беспристрастно и хладнокровно, как будто писала диссертацию.

Покончив с отчетом, она дважды перечитала его, где-то зачеркивая и подбирая более точные слова, где-то что-то дописывая. Она привыкла составлять отчеты. Ей хотелось, чтобы рассказ Кэла, когда он вернется в свой двадцать третий век, был убедительным. Она постарается сделать все, чтобы ученые его времени ему поверили.

То, что с ним произошло, конечно, фантастика — фантастика в самом буквальном смысле слова. Правда, кто знает, как отнесутся современники к его рассказу? И что скажут его родные, когда он вернется и поведает обо всем, что с ним случилось? Он совершил нечаянное, случайное открытие, с улыбкой подумала Либби. Что ж, Колумб тоже искал Индию, а открыл, как известно, Новый Свет.

Приятно сознавать, что к нему отнесутся как к герою, что его имя впишут в учебники истории.

Кэл и внешне похож на героя… Она замечталась, и очки соскользнули на кончик носа. Он высокий и статный. Повязка на лбу придает ему лихой вид — как и недельная щетина до того, как он ее сбрил. Ради нее, вспомнила Либби и испытала прилив радости.

Может, для своего времени Калеб Хорнблауэр и обычный человек. Человек, который делает свое дело, как и другие; он недовольно морщится, когда приходится вставать рано утром, время от времени перебирает со спиртным или забывает заплатить по счетам. Он небогат, не блещет особым умом, не добился выдающихся успехов. Просто однажды Калеб Хорнблауэр отклонился от курса и прославился.

Но для нее он никогда не будет одним из многих. Для нее он навсегда останется единственным мужчиной.

Либби задумалась. Сможет ли она снова полюбить? Нет! В этом у нее не было никаких сомнений. В ее жизни будет работа, общение с родными — и воспоминания. Но полюбить другого она уже не сможет. С самого детства в ней жило убеждение, что в ее жизни будет только один мужчина. Наверное, именно поэтому ей было так легко сосредоточиться на учебе и карьере. Ее сверстницы меняли парней как перчатки, то и дело влюблялись, а потом разочаровывались, а она ждала своего принца.

Либби терпеть не могла ошибаться. Разумеется, гордыня — это порок, но она всегда питала отвращение к опрометчивым поступкам, будь то в личной жизни или в работе. Вот почему она так упорно занималась, так тщательно исследовала, так всесторонне все обдумывала.

И все окупилось. Она нажала несколько клавиш. На мониторе всплыла ее диссертация. Она рано взлетела к вершинам успеха. И собирается взлететь еще выше…

Да, первая любовь посетила ее поздно. Но осторожность и предусмотрительность помогли ей не сбиться с пути. Любовь к Кэлу не стала ошибкой.

Довольная, она поправила очки и приступила к работе.

Кэл вернулся через несколько часов. Смеркалось. Либби давно забыла о необходимости держать осанку. Ее всецело поглотило родоплеменное общество на далеком острове, цивилизация, такая же чуждая для нее, как цивилизация двадцатого века для Кэла. Свет настольной лампы косо падал на ее руки.

«Какие у нее сильные, ловкие руки», — подумал Кэл. Наверное, она унаследовала их от матери-художницы. Пальцы длинные, а ногти короткие, не покрыты лаком. У основания большого пальца едва заметный шрам — он еще раньше заметил его. Надо спросить, где она его получила.

Он очень устал. В голове роились цифры. Но едва он увидел Либби, как тут же забыл об усталости.

Ему каким-то чудом удалось забыть о ней на то время, пока он работал. Благодаря тому, что он переключился, удалось добиться некоторых успехов. Теперь он примерно знал, что ему надо сделать, чтобы попасть домой. Кэл обдумывал все за и против. Но, увидев Либби, понял, насколько велика будет жертва.

Он обязан, просто обязан почаще напоминать себе об этом. Его жизнь — не здесь, не с ней. Он живет в другом мире. В другом времени. Там у него близкие, которых он очень любит — больше, чем ему когда-то казалось.

Время шло, минута уплывала за минутой, а Кэл все стоял и смотрел на Либби. Он словно впитывал каждый ее вздох, каждый небрежный жест. Он запоминал, как лежат волосы у нее на затылке, как она нетерпеливо постукивает по полу ногой в шерстяном носке, как стучит по клавиатуре. Время от времени она подпирает щеку рукой или кладет подбородок на подставленные ладони и пристально вглядывается в экран. Каждый ее жест умилял его. Когда он, наконец, отважился окликнуть ее, голос у него сорвался.

— Либби!

Она вздрогнула и развернулась к нему лицом. Ее затопила волна нежности.

— Ой! Я не слышала, как ты вошел.

— Ты слишком погрузилась в работу.

— Да уж.

Кэл вошел в комнату, Либби посмотрела ему в лицо и сдвинула брови.

— А ты? Есть успехи?

— Да.

— Вид у тебя расстроенный. Что-то не так?

— Нет. — Он потянулся к ней, погладил по лицу, и глаза его сделались мягче. — Нет.

— Как твои расчеты?

— Двигаются. — Кэл гладил ее щеку и думал: «Кожа у нее как шелк и моментально теплеет, если до нее дотронуться».

— Вот как… Ну и отлично! Ты прилетел на своем аэроцикле?

— Да. Оставил его за сараем.

Глупый вопрос, подумала Либби. Вряд ли Кэл прошел такой путь пешком. Ей хотелось попросить его снова полетать — сейчас, при луне. Ветер усиливался; в воздухе запахло дождем. Это было бы чудесно. Но вид у него был усталый и озабоченный.

— Наверное, после всех своих трудов ты проголодался. — Либби посмотрела в окно и заметила, что уже стемнело. — А я и не знала, что уже так поздно! Сейчас спущусь и быстренько что-нибудь приготовлю.

— Ужин подождет. — Кэл взял ее за руку, поднял на ноги. Компьютер, о котором позабыли, продолжал тихо гудеть. — Попозже спустимся вниз и вместе что-нибудь приготовим. Мне нравится, как ты выглядишь в очках.

Либби, рассмеявшись, подняла руку к глазам. Кэл перехватил ее ладонь. Теперь он крепко держал обе ее руки.

— Нет-нет, не снимай. — Наклонив голову, он поцеловал ее — легко, словно пробуя на вкус. Она уже знала этот его поцелуй. — В них ты такая… умная и серьезная.

Хотя Либби было грустно, она улыбнулась.

— Я такая и есть… умная и серьезная.

— А я так и думал. — Кэл провел подушечками больших пальцев по внутренней стороне ее запястий. — Ты сейчас такая умная и серьезная, что так и подмывает проверить, до чего я смогу тебя довести. Интересно, насколько безумной и шальной ты сделаешься, если… — Не ослабляя объятий, он снова поцеловал ее — легко, словно поддразнивая. Она отозвалась сразу же — ее дыхание сделалось частым и прерывистым. — Либби!

— Что?

— Расскажи мне что-нибудь о новогвинейских «охотниках за головами»!

— Не хочу. — Она прижалась к нему, постанывая от наслаждения и подставив губы, которые он покрывал поцелуями. — Ничего не хочу. Целуй меня, Калеб!

— А я что делаю?

— Ласкай меня.

— Обязательно.

На Либби обрушилась лавина поцелуев. Поразительно, но всякий раз все оказывалось по-другому, не так, как она ждала. Кэл доводил ее почти до исступления, едва прикоснувшись к ней. Он начал раздевать ее: расстегнул фланелевую рубашку, стянул джинсы. Либби и не заметила, как они подошли к кровати. Кэла заинтересовала ее белая нижняя рубашка на тонких бретелях. Он долго играл с ней, то спускал бретели с плеч, то снова надевал, обводил пальцем низкий вырез горловины, пока, наконец, рывком не снял ее через голову. Его рот и руки не знали покоя. Они продолжали исследовать тело Либби и находили все новые эрогенные зоны, все новые «горячие точки», не забывая о тех, которые уже открыли раньше.