Солнце завтрашнего дня

— Господин возвратился, — сказала Лиина, ставя на стол тарелку, чашку и кофейник. — Прошлой ночью.

Сердце Телли подпрыгнуло. Вначале — от радости, потом она вспомнила, как злилась совсем недавно. Она не хочет иметь с ним никаких дел. Не станет дожидаться, пока ее поманят, — не из таких.

— Приятно слышать. — Телли положила в кофе сахар, пытаясь демонстрировать полнейшее безразличие. Нечем тут восторгаться. Но, поднеся ко рту крохотную чашечку, обнаружила, что кофе совершенно безвкусный.

Еда оказалась не лучше. С тем же успехом можно жевать вату или песок. Тем не менее она заставила себя есть, выглядеть равнодушной, не обращать внимания на бешеный стук сердца.

Ее ничуть не удивило появление огромной тени, упавшей на пол террасы. Почти такой же большой, как в день их первой встречи на рынке. Что за ужасная громадина!

Никогда она не полюбит его.

— Доброе утро, — приветствовал ее Тэа, подтягивая к себе кресло, но не садясь.

Интересно, чего он ждет? Поцелуев? Страстных объятий? Не дождется.

— Надо же, явился, — холодно проговорила Телли, игнорируя бурю чувств, бушующую внутри.

Уголок его рта дернулся, он уселся.

— Если ты имеешь в виду, что я еще не умер, то да.

Телли принудила себя откусить еще немного от сладкого рогалика, но проглотить это оказалось задачей почти непосильной.

— Все в порядке? — спросил Тэа, принимая от Лиины кофе.

— Просто превосходно.

Его ресницы опустились, скрывая выражение глаз, но Телли показалось, что она заметила мелькнувший в них огонек. Он смеется. Над ней. Она сжала зубы, злясь уже сверх меры. Да как он смеет?!

Тэа внезапно заглянул ей в лицо.

— Что случилось? Ты просто рвешь и мечешь.

Так и есть. И надо было ухитриться лечь в постель с самым большим наглецом в мире!

— Ты прекрасно выглядишь, — мило заметил Тэа. — Посетила нашу баню?

— Да.

— Молочные ванны?

— Точно.

— Чудесно.

— Почему?

Он пожал плечами, затем подойдя к Телли, взял ее руки в свои, сначала одну, потом другую. Она едва не подскочила от его прикосновения. Тэа повернул кисти, взглянул на ладони, одна бровь приподнялась.

— Что? — потребовала объяснений Телли, мгновенно насторожившись. Хотя что спрашивать. Словно его мнение имеет теперь какое-то значение для нее. Да никакого.

— Ничего, — ответил он, но тон намекал о существовании каких-то обстоятельств, чего-то, о чем она не подозревает — и что бы это ни было, ей стало неприятно.

— По-моему, женщины постарались, — сказала Телли резко.

— Да, действительно.

— Это тоже форма искусства.

— Конечно.

— Тогда почему ты ухмыляешься?

—Я не ухмыляюсь.

— Мне лучше знать.

Он покачал головой. Телли потянула свои руки, но он их не выпустил.

— Говори. Живо! — потребовала она.

Его широкие плечи напряглись, на щеке задрожал крохотный мускул, словно удерживая рвущуюся наружу улыбку.

— Дело в том, что рисунки на твоих руках кое о чем говорят.

Сердце Телли упало. Она знала, знала, что он скажет потом, и подозревала — ей это совершенно не понравится.

Он сжал ее руки, приподнял их.

— Ты, дорогая, принадлежишь мне. Смотри, тут так сказано.

Она сжала кулаки.

— Нет. — Но знала, что он прав. Вот почему женщины хихикали, трудясь над ее руками, вот почему Тэа гадко ухмыляется. Телли злобно запыхтела. — Покажи, где это написано.

Кончиком пальца он провел по извилистой линии.

— Тут — арабский символ любви.

Телли вскинулась.

— Любви?

Тэа пожал плечами, не выпуская се рук.

— Я просто читаю.

Телли дернулась, не давая ему продолжить.

— Я позабочусь, чтобы это немедленно стерли.

— Потребуется недели две… даже если усердно тереть.

— Недели, — оцепенело повторила она.

— А обычно дольше.

— Дольше…

— Рисунки должны сохраняться весь наш медовый месяц.

— Не будет никакого медового месяца!

— До тех пор, пока мы не женаты, нет. Но после… Это обычай.

— Плевать мне на ваши дурацкие обычаи! У нас не может быть никакого медового месяца, потому что мы не женимся.

— Ошибаешься. Бумаги уже подготовлены.

— Так отошли их назад.

— Невозможно. Дело закончено. Уступи, тут ты проиграла.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Ты шутишь, — прошептала Телли.

Темные глаза Тэа сузились.

— Боюсь, нет. Как ты думаешь, куда я ездил? — спросил он, отпуская ее.

Телли, не теряя времени, отодвинула свое кресло подальше.

— Понятия не имею, но полагаю, меня это никак не касается. Так что я и знать не желаю.

— Вообще-то очень даже касается. Я ездил, чтобы привезти из города муллу. Того, что нас поженит.

— И что я получу за что? — съязвила Телли.

— Мое имя. Мой дом.

— Мне они не нужны.

— Мою защиту.

— Ее я тоже не хочу.

— Но она вполне может тебе потребоваться. — Тэа некоторое время задумчиво созерцал ее мятежную физиономию. — Четыре ночи назад ты вроде бы не возражала выйти за меня замуж. Что же изменилось?

Кровь бросилась ей в лицо при воспоминании о страстной ночи любви.

— Это была ошибка. Заблуждение.

— Заблуждение, — медленно повторил он.

— Да. И мы не можем пожениться. Не стану я выходить замуж в подобных обстоятельствах, когда мы настолько отличаемся друг от друга.

— В чем же?

— Во всем.

— Назови, в чем именно.

— Религия.

— Еще.

— Политика.

— И еще.

— Отношения к вопросам пола, культурные различия.

Тэа откинулся в кресле, глаза прищурены, подбородок отяжелел.

— Вот как? — Солнечные лучи высветили жесткую щетину на подбородке, губы, и Телли пришлось бороться с желанием поцеловать Тэа. Это ее мужчина. Она сложила руки на коленях, боясь пошевелиться.

Ей хотелось сказать ему нужные слова. Попросить его любви. Любви…

Телли вскочила из-за стола, прошлась по маленькой террасе, уставленной горшками с жасмином. Воздух пах, как духи, солнечные лучи бросали золотые и серебряные пятна на белые каменные плиты.

Голос Тэа остановил ее:

— Тут не город. Тут пустыня, другой мир со своими законами и обычаями. Твоя защита возложена на меня, и я буду защищать тебя, хочешь ты того или нет.

Телли яростно обернулась.

— Ты не можешь заставить меня.

— Могу. Произнесу слова клятвы за тебя, дам обещания. Тебе даже необязательно идти на церемонию — хотя увидеть тебя там завтра было бы очень приятно — ты все равно станешь моей женой.

— Твоей собственностью, если вернее.

— Давай лучше остановимся на слове «жена».

Телли отчаянно взмахнула руками. Наверняка Тэа нарочно ее провоцирует, мучает. Понятно, что он не слишком рад более чем прохладному приему, но она не собирается ползать перед ним.

— Меня ужасает, что ты в силах принудить меня выйти за тебя замуж. Способен быть настолько бессердечным.

— Не слишком-то ты ужасаешься. Прекрасно знаешь — я всегда делаю то, что говорю. Если я сказал, что заявляю свои права на тебя, то так будет и двадцать четыре часа спустя, и семьдесят два, и после, ничего не изменится. Ты моя, и завтра мы это узаконим.

Он может. И ведь знает, как успокоить ее, смягчить. Но предпочитает быть животным. Бесчувственным и самовлюбленным.

— Не выйду я за тебя по принуждению. Только по любви.

— Но ты меня не любишь.

Не глаза блеснули. А он любит ее? Или тешит таким образом уязвленную гордость? Чтобы доказать свою силу? Победу над ней.

— Нет, не люблю, — выдавила Телли, одолев комок в горле.

Потемнев лицом, Тэа поднялся с кресла.

— Твоя правая рука говорит обратное.

— Моя правая рука попалась в лапы сборищу хихикающих старух. Ей ничего не известно о подобных чувствах.

— Думаю, известно.

— А я знаю, что нет.

Он пожал плечами, внезапно остыв.

— Тогда можешь сообщить своей правой руке, что ей лучше бы примириться со мной, если не полюбить, потому что мы обречены быть вместе всегда.