Страница 18 из 61
А пока автобус стоял на остановке, я глаз не сводила с драгоценных комбинаций, наслаждаясь их видом. Автобус стоял дольше обычного, видимо, впереди образовалась пробка, и это дало мне возможность стать свидетельницей интересной сценки. Что-то она мне напомнила, кажется, где-то я уже видела нечто похожее.
Две бабы, подойдя с разных сторон к витрине магазина, остановились, поглядели на витрину, поглядели друг на дружку, а затем как по команде отвернулись и удалились в противоположных направлениях, причём каждая помаршировала туда, откуда только что пришла. Мне не было необходимости ломать голову над причиной странного явления, причина была яснее ясного: на бабах были одинаковые шляпки. Это надо же, в Париже наткнуться на свою шляпку! Так не повезло!
И тут уж услужливая зрительная память подсунула мне картинку из давнего прошлого. Я ожидала Гжегожа в кафе. Наша встреча была вызвана служебной необходимостью, но мы надеялись извлечь из неё и кое-что личное. Я пришла раньше, так получилось, села за столик как раз напротив зеркала и увидела вдруг перед этим зеркалом двух мужчин.
Они тоже подошли с двух противоположных сторон, на мгновение остановились перед зеркалом и вдруг увидели в нем самих себя. Оба были жутко кудлатые, бородатые и усатые, волосья торчали из них во все стороны. Авангардная молодёжь. Тогда ещё усы и бороды не стали повсеместной модой, эти хотели выделиться любой ценой. И надо признаться, это им удалось, очень даже выделились из ряда обычных молодых людей, оба скорей походили на лохматых обезьян. К тому же в данном случае оказались похожими, как две обезьяны-близнецы. Растительность на мордах этих типов была одного цвета, формы и длины. И наверняка каждый из них считал себя явлением уникальным, был уверен, что второго такого не существует в природе, и вот поди же! На лицах этих обезьян отразилось абсолютно идентичное выражение — сначала ошарашенности, а потом глубочайшего негодования. Они одинаково насупились, одновременно повернулись друг к другу спинами и поспешили разойтись в противоположные стороны. Ну в точности как две бабы у витрины парижского магазинчика.
Я ещё смеялась, когда за столик присел Гжегож. Спросил о причине такой весёлости, я описала сценку и показала одного из шимпанзе, который тоже присел за столик кафе.
— А, знаю, его зовут Ренусь! — тоже смеясь сказал Гжегож. — Мы не очень близкие знакомые, я его распознаю в основном по лохмам. Слышал, он тоже собирается за границу, но сомневаюсь, что его пустят, ведь уже своим внешним видом выражает протест против существующего строя.
Не зная, что бабы у витрины магазинчика с комбинациями подарили мне ключ к разгадке тайны, я поехала на своём автобусе дальше, когда он смог наконец двинуться, проехала нужную мне остановку и очень кружным путём, нога за ногу, не торопясь, добралась до своей гостиницы. Вот так остались невыполненными мои планы, а поскольку я прошла пешком многие километры, уже не было желания больше никуда выходить.
В воскресенье я было собралась ехать в Версаль на машине, да вспомнила о том, что лежит в багажнике, и ехать расхотелось. Ограничилась островами, обследовала их очень тщательно, но никаких следов тамплиеров не обнаружила, зато ноги отказывались служить. На обратном пути с завистью смотрела на водителей, едущих себе на машинах. Им хорошо, наверняка ни у одного из них нет в багажнике отрезанной человеческой головы…
Позже, сидя в кафе на правом берегу Сены и печально попивая сухое белое вино, я не любовалась Парижем, а рассматривала внутренним взором во всех подробностях ту самую сценку в варшавском кафе. Как Гжегож сказал? Некий Ренусь… Мне смутно припомнилось, что я слышала об этом человеке, да, наверняка слышала, лично вряд ли знала. А вот что слышала? Уехал за границу по контракту? Посадили? Дал кому-то в морду? Нет, не то, но что-то интересное о нем я наверняка слышала.
Так и не вспомнила, а только рассердилась. Ну с чего вдруг я столько времени думаю о неизвестном мне Ренусе, вместо того чтобы подумать о себе! Какое мне дело до него? И нечего тут рассиживать, по идее надо бы поскорее покончить с Парижем и поспешить к себе, чтобы пообщаться с представителями родной полиции и передать им обременительный багаж. И теперь уже ясно, что конец моим заграничным вояжам, никуда я не поеду, как планировала, из Парижа придётся вернуться в Варшаву, не стану же, в самом деле, мотаться по Европе с человеческой головой в багажнике! Господи, сколько мне всегда было хлопот с собственной головой, так ещё и постороннюю подкинули! Лучше бы уж какую ногу или руку…
Вспомнив о собственной голове, я вскочила с места. Завтра встреча с Гжегожем, самое время отправиться в парикмахерскую.
А на следующий день, в понедельник, я приобрела себе босоножки.
От босоножек до вышеупомянутого бистро на углу было не более пятидесяти метров, и тем не менее на меня успело свалиться очередное воспоминание.
Когда-то, давным-давно, я купила туфли под нажимом Гжегожа. Увидела я тогда в витрине обувного магазина совершенно изумительные туфли по вполне доступной цене и была поражена. Не повезло в моем отечестве обуви. То, что производили в Польше, было таким неизящным, мягко говоря, таким топорным, что просто жуть брала. А если какая отдельно взятая пара и отличалась приемлемыми формами, то уж изготовлена была из материала, напоминавшего не кожу, а скорее пуленепробиваемую сталь. Однажды в престижном обувном магазине в Аллеях Иерусалимских я увидела роскошного кота, развалившегося на подоконнике, и сразу поняла, зачем его тут держат. Не из-за мышей, разумеется. Теперь уже никто не посмеет сказать, что в магазине нет ничего красивого, привлекательного.
Так вот, увидев в витрине замечательные туфли, я была поражена и не могла пройти мимо. Зашла в магазин, примерила — на полразмера малы. Стала сомневаться. Мне сказали — пара единственная, ручная работа, только что вернулась с Брюссельской ярмарки. Я так и не решилась купить, все-таки малы, но вечером того же дня рассказала о чудесных туфельках Гжегожу.
— Ну, знаешь! — возмутился он. — Какая же ты после этого женщина? Отказываешься от понравившихся туфель только потому, что они чуточку маловаты!
Не помня себя помчалась я чуть свет на следующий день в магазин. К счастью, туфли ещё не были проданы. Я купила их. И в тот же вечер отправилась в них вместе с Гжегожем в кино, помню, в кинотеатр на Розбрате. Гжегож пришёл в восторг, увидев туфли, похвалил их и меня, а зато я на собственной шкуре испытала все муки ада. Недостающие полразмера показали, на что они способны. Убей меня, не помню, что за фильм мы смотрели, все моё внимание было занято ногами. Я уже поняла, что не смогу носить обувь без растяжки. Кожа мягчайшая, но давила на стопу по-страшному, правда, равномерно со всех сторон. Сидела я рядом с любимым человеком, крепко сжав зубы, а по спине с самого начала фильма забегали мурашки. Скорее бы домой да сбросить эти колодки!
Гонор и амбиция не позволили мне поведать любимому о переживаемых муках, а Гжегож, как назло, после окончания фильма предложил в этот прекрасный весенний вечер прогуляться и домой вернуться пешком. Возможно, я и пыталась протестовать, но он просто не расслышал моё жалкое мяуканье, а я этой прогулочки до смерти не позабуду. Вернувшись домой, с тихим стоном сбросила с ног колодки, но опять же ничем себя не выдала. На следующий день помчалась в мастерскую на Хожей, там мне туфли растянули профессионально, и я с наслаждением носила их потом долгие годы. Кожа полопалась от старости, а фасона не потеряли, что значит отличная ручная работа.
И все эти долгие годы, обувая любимые туфли, всякий раз с благодарностью вспоминала Гжегожа.
Теперь же, направляясь в вышеупомянутое бистро на углу, наткнулась по дороге на маленькую обувную лавочку. Моё внимание привлекли стоявшие на витрине летние босоножки. Времени в моем распоряжении было много, негр успеет прибраться в номере, и ещё останется, так что я даже решила и в банк заглянуть, который находился на той же улочке, только по другую сторону. Сначала зашла в лавочку и купила босоножки. Лёгонькие, чёрные, очень мне понравились.