Добрая фея

— Не надо, Хилари! — чужим голосом прервал ее Генри, глядя на нее так, словно видел впервые. — Нам не о чем разговаривать. — Он помрачнел. — Ты достаточно ясно выразила свои чувства, и ситуация нам обоим теперь понятна.

Перед глазами Хилари возникла пелена, в ушах у нее зазвенело. Но едва за Генри захлопнулась дверь кабинета, как в голове у Хилари тотчас же прояснилось. Она огляделась по сторонам: пустота! Ее окружал вакуум. Она целиком слилась с ним и предстала перед абсолютным мраком. Генри исчез в темной дыре безвозвратно.

Это был финал драмы, конец спектакля, устроенного ею, так отчего же она не радуется и не веселится? Разве не этого ей хотелось?

Хилари впала в оцепенение. Она не замечала солнечного света, падающего из высоких окон на пол и стены. Ничто не волновало ее. И, наступи сейчас конец света, она вряд ли обратила бы на это внимание.

Генри оставил ее в покое навсегда. Мысль о том, что она только что совершила величайшую ошибку, не давала Хилари сосредоточиться и принять какое-то решение. Она собрала волю в кулак и сказала себе, что нельзя распускать нюни, все равно уже ничего не изменишь.

Я поступила так, как следовало поступить.

Глубоко вздохнув и окончательно успокоившись, Хилари стала подниматься по лестнице, едва переставляя свинцовые ноги. Иного выхода у нее не было. Рубикон перейден, и все мосты сожжены.

— Ужин просто великолепен, Генри! Николь чудесно готовит. Провести здесь целые две недели — сказочное удовольствие!

Голос Доротеи был звонок и преисполнен восторга. О своем женихе в этот момент она даже не вспоминала. Хилари хмуро наблюдала за сестрой, которая была моложе ее на четыре года и в свои двадцать лет выглядела очаровательно, хотя в юности и была толстушкой. Стройная, молодая, счастливая и беззаботная красавица Доротея не имела никаких неприятных секретов и спокойно спала по ночам, а бодрствование ее не отягощали тяжелые воспоминания. О такой девушке мечтал любой мужчина.

Хилари стало стыдно: нужно радоваться за Доротею, она вполне заслуживает счастья. Хилари любила сестру, но беззаботность той и бьющая через край энергия вселяли в нее такое чувство, будто она старше Доротеи на пару десятков лет.

Хилари перевела взгляд с мордашки игриво настроенной сестры на Генри, сидевшего на противоположном конце длинного стола. К своему полнейшему ужасу, Хилари обнаружила, что он смотрит словно сквозь нее, как недавно в холле, в конце их разговора.

Подали коньяк и кофе. Напитки оказались на редкость изысканными и ароматными. Никто не торопился встать из-за стола. Хилари вынуждена была поддерживать общий непринужденный разговор и терпеть при этом жутчайшие душевные муки.

Ей и раньше доводилось ужинать в этой официальной столовой вместе с Генри, когда у него возникала такая прихоть. Но сегодня старинная обстановка, хрустальные бокалы, серебряные приборы на белоснежной скатерти и массивные бронзовые канделябры вселяли в нее отчаяние, напоминая о том, что скоро ей придется отсюда уехать. Украдкой вздохнув, Хилари перевела взгляд на мать, которая сидела на почетном месте рядом с Генри и радушно улыбалась ему. Хилари подумала, что мать уже давно не казалась такой веселой и счастливой, пожалуй, с тех самых пор, как умер отец. А сестра была едва ли не на седьмом небе от счастья и наслаждалась каждым мгновением. На Генри Хилари старалась не смотреть, а когда их взгляды все же пересекались, опускала глаза.

Хилари надеялась, что, когда кофе будет выпит, ужин закончится и все разойдутся по своим спальням. Но неугомонная Доротея спутала ей все карты. Стоило лишь Генри из вежливости предложить дамам перейти в гостиную и продолжить там вечер, как Доротея с щенячьим восторгом ухватилась за эту идею. Время близилось к полуночи, но вся компания весело болтала и смеялась, попивая прекрасное вино и наслаждаясь хорошей музыкой. Еще не менее двух часов Генри успешно играл роль гостеприимного хозяина.

Разгоряченный разговором и всеобщим приподнятым настроением, он с разрешения дам снял пиджак и галстук и даже расстегнул две верхние пуговицы на сорочке, после чего стал просто неотразим. У Хилари перехватило дух. Доротея пожирала красавца брюнета восхищенным взглядом и буквально смотрела ему в рот, ловя каждое слово.

Хилари стало так противно, что захотелось влепить сестре оплеуху. И Генри, естественно, тоже. Она не предполагала, что настолько ревнива, и удивлялась обуревающему ее желанию закричать, завизжать, начать кусаться или плеваться. Еще вчера она готова была поклясться на Библии, что напрочь лишена ревности, потому что это чувство умерло вместе с любовью к Максу. А сегодня с ней творилось нечто невероятное.

Чаша терпения Хилари переполнилась в половине третьего ночи, когда Доротея, разгоряченная алкоголем, разошлась настолько, что настояла на том, чтобы Генри потанцевал с ней под ее любимую мелодию. Она буквально вытащила хозяина виллы на середину гостиной и повисла у него на шее, закружившись под чувственные звуки музыки, наполнившие комнату. Все поплыло у Хилари перед глазами, она видела лишь стройную молодую блондинку в объятиях Генри.

Сделав глубокий вздох, Хилари решительно встала и подчеркнуто равнодушным голосом громко объявила:

— Я просто засыпаю. Прошу меня извинить, но я иду спать.

Мать испуганно улыбнулась ей, прошептав:

— Вечно Доротея выставляет себя в дурацком свете!

Это слегка смягчило боль в сердце Хилари, но не настолько, чтобы остаться в комнате: она боялась разрыдаться прежде, чем окажется за дверью.

Чувствуя себя одинокой и всеми преданной, Хилари изобразила на лице безмятежную улыбку, бодро пожелала всем приятно провести остаток чудесного вечера и едва ли не бегом выскочила вон, хлопнув дверью.

Чудесный вечер! Она поморщилась, стремительно взбегая вверх по лестнице. Какая чушь! Совершеннейшая нелепость! И как глупо я вела себя! Генри имеет право танцевать, с кем хочет, равно как и Доротея. Разве Генри не было сказано, что между нами все кончено? И не сама ли я сказала Доротее, что между мною и Генри ничего не было? Так что обижаться мне следует лишь на себя, а не на других! И настроение я испортила себе тоже сама.

Но как же я его ненавижу! Хилари отчаянно заморгала, пытаясь унять наворачивающиеся на глаза слезы. Она и ненавидела Генри, и любила его, и все, что творилось в ее душе, было в миллион раз страшнее и хуже всего, что она испытала с Максом.

Нужно завтра же бежать прочь с виллы, из Антиба, с Лазурного берега, из Франции! Правильно я поступила, что порвала с Генри!

Ладонь Хилари легла на ручку двери ее комнаты и застыла, остекленевший взгляд уперся в светлый дубовый шпон. Боже, ведь я действительно влюблена в него! Генри признался мне в любви, и я ему поверила, хотя он ни словом не обмолвился о браке или о чем-то подобном. Поверила в серьезность его чувства и смертельно испугалась! Струсила настолько, что захотела сбежать! Вот только от кого? От него или от себя? А может, просто от любви?

Хилари осторожно открыла дверь и вошла в комнату. Свет она зажигать не стала, а прошла в темноте прямо в спальню, освещенную ленивым светом полной луны. В сумерках, в полумраке ей легче думалось.

Оказывается, я трусиха: панически боюсь вновь разочароваться в мужчине и потому не слушаюсь собственного сердца. А ведь ему так хочется рискнуть еще раз! Значит, я предпочитаю влачить жалкую, одинокую жизнь, лишь бы не оказаться вновь в зависимости от Генри и не пытаться наладить с ним отношения.

Хилари покачала головой: от логики не скроешься, как бы ни хотелось.

Из размышлений ее вывел настойчивый стук в дверь. Хилари посмотрела на наручные часы и нахмурилась: три часа ночи. Кто же решил потревожить меня в такое время? Неужели что-то случилось с матерью или с Доротеей? Доминико позвонил бы в звонок, кнопка которого вделана в изголовье его кровати. Значит, это не он. Странно…

Хилари метнулась к двери и рывком распахнула ее, интуитивно чувствуя, что за ней стоит не мать и не сестра.