Иствикские вдовы

— Мои тоже! — вклинилась наконец Александра. Она и забыла, какой напористой может быть Джейн, как она бывает одержима собственным резким языком и своими жалобами на весь мир. — Мои дети были без ума от Джима, и он, похоже, получал удовольствие от общения с ними, пока они не становились несносными или не уезжали в колледж. В определенном смысле помогало то, что они не были его детьми. Джейн, тебе никогда не казалось, что мужчины, от которых мы имели детей, только на то и были нужны? Что-то вроде особой функции, какой бывают наделены паразиты и морские анемоны? А потом, во второй раз, мы выходили замуж по-настоящему.

— Особой факции [5], — подхватила Джейн. Это была еще одна из ее слабостей — любовь к каламбурам, которые она обожала придумывать, выхватывая слово из речи собеседника. И все же, несмотря ни на что, разговаривая с Джейн, Александра почувствовала теплоту, какой не испытывала при общении ни с одним существом женского пола за все тридцать лет, что минули с тех пор, как пути трех разведенных женщин разошлись.

— О, Джейн! — воскликнула она в порыве необъяснимого великодушия. — Теперь, когда все мы овдовели, мы должны снова собраться вместе.

— Приезжай ко мне, дорогая. Дом огромный, моя свекровь не выходит из своей комнаты, где ее день и ночь окружают сиделки, которые кормят ее грудным молоком, протертыми обезьяньими гениталиями или черт его знает чем еще. Я ее почти не видела после отпевания Нэта. Ей за сто, это невероятно, — все равно что иметь свекровь о двух головах, люди смеются надо мной. Я бы хотела сказать, что она ненавидела меня со всеми моими потрохами и сделала мою жизнь здесь почти невыносимой, но на самом деле она испытывала тайное облегчение оттого, что я отчасти сняла Нэта с ее шеи; у него нас-с-столько мало было за душой, что ему требовалась поддержка не одной, а двухсильных женщин. Он был ее единственным ребенком; я думаю, что в еепоколении иметь детей считалось весьма неестественным и очень странным — чем-то, что ты обязана была сделать, поскольку твои родители, а еще раньше родители родителей, очевидно, делали это, иначе откуда бы взяться предкам. Пока совсем не спятила, она, бывало, могла загнуть что-нибудь эдакое безрассудное, чем смешила меня. Честно признаться… — Джейн так понизила голос, что он зашуршал как механический, Александре пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. — …Я иногда задумывалась: уж не одна ли и она из… — Язык не повернулся произнести слово.

— Ведьм? — помогла Александра. Джейн не ответила, лишь сказала:

— Я старалась не смотреть на нее, когда она была раздета, — боялась увидеть ложный сосок.

— Джейн! — воскликнула Александра, шокированная и взволнованная. — Неужели ты все еще веришь в эту чудовищную средневековую ерунду?!

— Я верю в то, что е-с-с-сть, — последовал ответ. Голос Джейн звучал по-прежнему низко, но его края шипели, как вода на раскаленном металле. — И если это чудовищ-щ-щно, то так тому и быть. Нет, с-с-серьезно: приезжай ко мне, душ-ш-шечка.

Старый мрачный дом, старая мрачная подруга.

— Это так далеко, — стала отнекиваться Александра. — А здесь у нас так солнечно. У тебя больше денег — почему бы тебе не приехать ко мне? У нас тут чудесные индейские резервации, дом Джорджии О'Киффи [6]в Абикиу [7]и Континентальный разлом. Летом в Санта-Фе дает спектакли феерическая опера.

— Да, теперь у меня есть деньги, но это новоанглийс-с-ские деньги. Они терпеть не могут, когда их тратят, — разве что на образовательные цели. Нэт всегда жертвовал Гарварду, который в этом вовсе не нуждался, и Коммьюнити-колледжу в Роксбери [8], который, полагаю, явно в этом нуждался, хотя политики никогда бы не позволили ему пойти ко дну. Я заставила его жертвовать Беркли и Консерватории, несмотря на то, что Бостонский симфонический оркестр ему категорически не подходил. Слушая его, особенно после перерыва, он окаменевал в своем кресле настолько, что я, бывало, щупала его запястье, чтобы понять, бьется ли у него еще пульс. Рука была ледяной, особенно во время исполнения Брамса и Малера. Когда играли Моцарта или Баха, ее температура приближалась к комнатной; можно было даже заметить, как у него подергивались пальцы, когда ускорялся темп.

— Похоже, ты относилась к нему с нежностью, — сказала Александра, пытаясь уязвить подругу собственным великодушием и гуманностью.

Джейн ответила с раздражением, выдававшим ярость, которую вызывала в ней тяжелая утрата:

— И что толку, если так? Чем это поможет теперь?

— А что бы он хотел, чтобы ты сделала? Уверена, он не желал бы, чтобы ты сидьмя сидела в его доме с его отживающей свой век матерью.

— Конфетка моя, прости, но я не хочу ехать в Нью-Мексико. От Гудзона на запад все везде слишком американское, такое, что, будь это телевизор, хотелось бы сразу же его выключить. Но выключить невозможно; там все слишком большое, чтобы отмахнуться: все эти бескрайние поля пшеницы и кукурузы, стада, сонмы ожиревших религиозных людей с флагами, развевающимися на их пикапах, стойки с дробовиками. Меня это пугает, Лекса, как чужая страна, только еще хуже, потому что понимаешь язык.

Пока Александра слушала эту раздраженную речь-приглашение, в голове у нее промелькнула мысль: а что, если вырваться из своей монотонной вдовьей жизни — пробиться сквозь все эти ежемесячные выборы «лучшей прозы» в книжном клубе, посиделки за бокалом вина и ужины в складчину с таосскими «подругами», оставление ворчливых сообщений на автоответчиках своих неуловимых детей, борьбу с лишним весом при помощи утомительных, до покалывания в щеках, прогулок по горной сельской местности на север, к пику Уилер, в сопровождении единственного своего спутника — страдающего артритом старого черного лабрадора, которого они с Джимом взяли еще щенком и которого она теперь называла Пеплом из-за поседевшей сизой шерсти и остекленевше-белесых, как у хаски, глаз? В Иствике ее лабрадора звали Угольком. Они с Пеплом, связанные друг с другом поводком, который был призван защищать не столько мелкую дичь от собаки, сколько собаку от койотов, тянули друг друга сквозь рыжевато-коричневые заросли овсянки. Александра брала с собой «кольт» Джима сорок пятого калибра на случай нападения стаи. Ранчо с обширными полями и пастбищами поднимались все выше в горы, и старая женщина в джинсах и кожаной куртке, с наполовину поседевшей головой, с дряхлым псом и покоящимся в кобуре «кольтом» сорок пятого калибра казалась чужакам — обитателям местных просторов, в свою очередь, чужой и подозрительной. Вот так и живешь, думала она, в окружении все большего и большего количества чужаков, для которых ты — лишь разовое явление, портящее вид. Только такой человек, как Джейн, знавшая ее тогда, когда она была в расцвете своей красоты и неуемности, сможет простить ее за то, что она стала старухой. Она невольно всхлипнула при мысли о том, что это ее последняя оставшаяся хрупкая привязанность.

— Мы могли бы отправиться в какую-нибудь действительно чужую страну, — предложила она Джейн. — Вместе.

— Вдовы на марше. Вдовы — в мир, — обыграла та, безжалостно, как мог бы сделать только совсем бессердечный человек, название популярного ресторана на верхнем этаже манхэттенского небоскреба, трагически рухнувшего несколько лет тому назад.

— Я ездила в Канаду в тот год, когда умер Джим, — предприняла Александра еще одну попытку голосом, который даже ей самой показался трусливым.

— Канада? — презрительно фыркнула Джейн. — Вот уж с-с-смехотворный выбор!

— Их Скалистые горы очень красивы, — слабо возразила Александра. — И спутники по группе были со мной весьма любезны, особенно австралийцы, но, будучи без пары, я чувствовала себя неуютно. Неуютно и робко. Вдвоем мы были бы храбрее и жить могли бы в одной комнате. Ну хотя бы подумать об этом ты можешь?

5

Игра слов: fuck — трахаться (англ.)

6

Джорджия О'Киффи (1897–1996) — американская художница, член американской Академии искусств, чьи работы представлены во всех крупных музеях современного искусства в США.

7

Деревушка в 80 км от Нью-Мексико, в которой Джорджия О'Киффи прожила сорок лет.

8

Пригород Бостона.